Я сидела с родителями, Джунипер и мистером Берри в зале ожидания, жевала холодное мясо и крекеры, желудок сводило от голода, а есть не могла. И я радовалась, что все они со мной, но разговаривать тоже не могла. Как хорошо оказаться подальше от этого шума, назойливого внимания, не беспокоиться о том, как я выгляжу, как воспринимают любую деталь – выражение моего лица, реакции, гримасы, осанку, как я села, как прошла. Просто побыть собой.
Тина вошла в комнату и протянула мне конверт. Я догадалась: это от деда, он не подвел. Мама и мистер Берри, не зная, от кого письмо, смотрят на него, словно на гранату, – и, когда я вскрываю его, граната взрывается.
11
Вот что успел узнать дедушка: Клейтон Берн, тот старик из автобуса, был гендиректором издательства Beacon Publishing. Он закончил престижный Университет Хамминга, написал диплом по английской литературе. С будущей женой познакомился еще во время учебы, в 26 лет они поженились, родили четверых детей. Издательство он возглавил, когда ему было 42 года, и его превозносили за талант руководителя, проницательность, способность вести компанию в будущее. Порой он шел на риск и всегда выигрывал, промахнулся лишь раз. Но из-за этой неудачи, из-за того, что он позволил себе рискнуть, его заставили уволиться, потом, в назидание всем сотрудникам компании, передали дело в Трибунал, и Трибунал вынес приговор. За неверные решения в бизнесе он получил Клеймо на виске, а за то, что лгал коллегам, пытался замести следы, прижгли и язык. Жена умерла два года назад, он болен, у него эмфизема. В тот день он вышел из дома без кислородного баллона.
И настал наконец мой черед. Зал был переполнен. Я снова увидела в дальнем конце Кэррика, руки все так же скрещены на груди, рядом с ним коротко стриженная женщина, которая приветствовала меня кивком во дворе суда. Джунипер устроилась в переднем ряду возле дедушки. Дедушка посмотрел на меня, и я кивнула ему: да, я получила конверт. По-прежнему нигде не видно Арта, но он, наверное, все еще там, во дворе, в слоновьей маске, и это лучше чем ничего.
– Мы знаем, что произошло в автобусе, – заговорила судья Санчес. – Мы выслушали эту историю многократно и могли бы потратить еще три дня, выслушивая показания остальных тридцати пассажиров, наблюдавших ту же самую сцену. Ваш адвокат мистер Берри любезно сообщил нам, что вы отказались от дальнейших слушаний и согласились с их показаниями. Трибунал ценит вашу готовность к сотрудничеству и желание сберечь наше время, так что мы со своей стороны не просим вас еще раз пересказывать эти события. Мы также видим, что единственное расхождение между показаниями свидетелей и вашей позицией состоит в том, что они полагают, будто вы пытались помочь старику, а вы утверждаете, что хотели от него избавиться. Кроме того, большинство свидетелей считает, что вы усадили его, а вы утверждаете, что он сел сам. Это так?
Я сделала глубокий вдох.
Вдруг в зале поднялся шум, крики протеста. Две женщины и двое мужчин вскочили, что-то выкрикивая, размахивая кулаками, тыча в меня пальцами. Они назвали меня лгуньей. Они повторяли это снова и снова.
– Порядок в зале! – стучит молотком Боско. – Порядок!
– Замолчите, или вас выведут из зала, – повысила голос судья Санчес.
Трое замолчали и сели, но одна женщина не унимается:
– Наш отец ничего плохого не сделал. Он выполнял все правила. Ты лжешь, Селестина Норт! Стыдись! Как ты самой себе не противна!
Стражи прокладывает себе путь через толпу и хватают женщину, остальные трое вскакивают, пытаются отбить сестру.
Я чуть не крикнула детям Клейтона Берна: «Простите меня!» – но во рту пересохло, и сердце стучит как безумное.
– Это подлость, подлость! – кричит мне один из сыновей старика.
– Ведите себя потише, – повторяет судья Санчес. – Еще одно нарушение порядка, и вас выведут из зала суда.
Все четверо умолкают и садятся. Дочь плачет, остальные пытаются ее утешить.
Сердце дает странные перебои, не могу ни вдохнуть, ни выдохнуть. Все смотрят на меня, судят, думают, кто же я такая. Нужно пройти через это и доказать, что я не заслуживаю Клейма, нужно сделать то, что сама я никак не могу одобрить. Как все запуталось.
– Итак, Селестина? – Мистер Берри не сводит с меня глаз.
А мой взгляд мечется по рядам, я мысленно перебираю всех тех, кого предаю своим ответом: дедушку, Джунипер, папу и даже Кэррика, там, у дверей, Кэррик тоже понял, что я солгала. И ту женщину с короткой стрижкой, она так уважительно кивнула мне и вчера и сегодня. Но там, за дверью, ждет Арт, он просил меня в точности выполнять все указания мистера Берри. А я сама? Если приму Клеймо, подведу меньше людей, чем если буду лгать.
– Дайте моей клиентке воды! – требует мистер Берри.
Мысли мечутся. Он сам наливает воду в стакан и подносит мне. Я отпиваю, но никак не могу ни на что решиться и вдруг вижу, что мистер Берри пытается на что-то обратить мое внимание. Оказывается, судьи обращаются ко мне, а я ничего не разобрала.
– Простите, не услышала, – говорю я, приходя в себя, возвращаясь в эту комнату.
– Я спросила, что на вас нашло, Селестина? Можете ответить? – Судья Санчес смотрит на меня поверх оправы очков, красной оправы под цвет помады.
Именно этот вопрос задавала мне мама, задавал дед, задавали все. Что на меня нашло? И я не находила ответа, но теперь я его нашла. Не тот ответ, который репетировал со мной мистер Берри, но мои губы отказываются выговорить другие слова.
– Он был похож на дедушку, – говорю я.
Из зала словно разом вышел весь воздух. Ни звука ниоткуда. Кэррик там, у двери, напряженно выпрямляется, навострил уши. Теперь я вижу его глаза, прежде их скрывала кепка. Он смотрит прямо на меня, и его взгляд почему-то придает мне сил.
– Этот старик, Клейтон Берн, – говорю я в микрофон. Впервые здесь прозвучало его имя. – Когда Клейтон Берн вошел в автобус, я сперва приняла его за своего дедушку. – Я вспоминаю, что я почувствовала, когда он закашлялся. – Он кашлял так, что я испугалась, как бы он не умер. Мне было все равно, Заклейменный он или нет, это был просто человек, старик, похожий на моего дедушку, и никто не пытался ему помочь. Так что если вы спрашиваете, что на меня нашло, то ответ… это было сострадание. И логика. Он не сам сел, я его усадила. И в тот момент, – я обращаюсь ко всем, я надеюсь, что они поймут, – в тот момент это казалось совершенно правильным.
Дикий шум. Неистовство. Безумие. Стук молотка. Стук, стук.
Я оглядываю зал и вижу, как все пришло в движение. Журналисты спешат к дверям наперегонки, кто раньше передаст новости, народ повскакал с мест, грозят мне кулаками, проклинают. Те, кто выступал в мою защиту, горько разочарованы, вот моя подруга Марлена прячет лицо, закрыла обеими руками: она поручилась за меня, а я сама себя разоблачила. Заклейменные в дальнем ряду заволновались, но и среди них многие сердятся на меня за то, что я так долго тянула, допустила, чтобы Клейтон Берн был оклеветан в суде. Мама плачет, папа ее утешает, притянул ее голову себе на грудь и слегка раскачивается, свободной рукой обнимая Джунипер, а та уставилась в пол и не поднимает глаз.
Посреди этого шквала безумия дедушка встает и с гордой улыбкой аплодирует мне. Я стараюсь смотреть только на него, на эту улыбку, пока мой разум, мое тело пытаются совладать с тем, что я натворила.
Судьи грохочут молотками, стараются перекричать публику, перекричать друг друга.
Заклейменные празднуют, словно это их победа. Обнимаются, тщательно следя, чтобы каждая пара была отделена, больше двух нельзя. Дети старика тоже обнимаются, плачут, ликуют: имя их отца не запятнано. Я и не надеялась, что они поблагодарят меня, ведь правду следовало сказать гораздо раньше.
Вижу Кэррика в заднем ряду, он снял кепку, вскинул голову, стоит тихо, неподвижно, смотрит на меня, кивает, и посреди всего этого безумия он неподвижен, он старается поддержать меня. Я цепляюсь за него взглядом. Наконец-то не судит меня, наконец-то не смеется. Я и не догадывалась, как важно мне заслужить его уважение, но теперь я поняла это, хоть мы ни разу не обменялись и словом. Я знала, что он обо мне думает, и признавала его правоту. Теперь я понимаю это и, как бы ни страшило будущее, я довольна. Я спокойна.
Я все гляжу на Кэррика, даже когда Тина и Барк хватают меня и уводят. Я смотрю на него – молчаливого, сильного, неколебимого. Ведь его имя и значит «скала».
12
Тина и Барк вывели меня из зала заседания в ту комнату, где мы ждали окончания обеденного перерыва. Голова все еще кружится. Все расплывается, кто бы помог мне собрать мысли воедино, разобраться в том, что произошло. Что я наговорила?
Тина сжимает мою руку крепче прежнего, и лицо ее тоже напряжено.
