Я нашарила на стене прихожей кнопку и зажмурилась от потока хлынувшего света. Открывшаяся картина была настолько впечатляющей, что я вдруг ощутила, как по моим щекам скатываются слезы. Вообще я весьма болезненно реагирую на роскошь. Помню, в детстве у меня были какие-то проблемы с гландами, и мама, панически боявшаяся любой хвори, схватила меня в охапку и поволокла к какому-то московскому светилу отоларингологии. Когда горничная ввела нас в приемную, я огляделась и тут же расплакалась: вид массивной кожаной мебели, корешков старинных книг, немыслимые завитушки антикварных бра и глянцевые блики китайского фарфора подействовали на меня гнетуще, хотя я испытывала тогда лишь восторг, переполнявший спартанское сознание мытищинской девчонки. Профессорская приемная запечатлелась в моем сознании навечно. И только теперь, оглядевшись в чертогах Гескина, я поняла, что воспоминания детства были столь же убоги, сколь и наивны. Барон, как выяснилось, снимал королевские апартаменты, в которых я бы с удовольствием провела остаток жизни, если бы не криминальный характер моего визита и не рабоче-крестьянский моего происхождения.
Номер был двухэтажный: мраморная винтовая лестница вела, по-видимому, в спальню барона. Стараясь ступать неслышно, я пересекла огромную гостиную, уставленную мебелью викторианской эпохи и увешанную картинами Констебля (проверять их подлинность у меня не было ни времени, ни настроения, ни, по правде сказать, соответствующей квалификации), и поднялась наверх. Здесь тоже был холл, уже поменьше. Старинный бронзовый светильник согнулся в низком
поклоне над изумительном красоты журнальным столиком — затейливо выполненные перламутровые инкрустации разных оттенков, но в одной цветовой гамме.
«Заснуть бы, — с неожиданно нахлынувшей тоской подумала я — и проснуться дома, на своей ободранной тахте, покрытой застиранным гэ-дэ-эровским пледом. Черт с ним, пусть даже с моим продажным другом, но дома, дома!»
Одна из четырех дверей, окружавших маленький холл, вела в спальню. Я обнаружила ее со второй попытки. Половину внушительных размеров комнаты занимала царская кровать с резными деревянными спинками на гнутых ножках. Вещи Гескина — два объемистых чемодана свиной кожи и дорожный портплед из черной лайки находились здесь же, на специальной багажной тумбочке.
«Ну-с, — безуспешно борясь с подлой дрожью в коленках, сказала я себе, — приступим с Божьей помощью!»
И тут же вспомнила об отпечатках пальцев.
«Вот дура! Перчатки!» Я мысленно обшарила весь свой нехитрый багаж и, вспомнив, что перчаток там все равно нет, замандражировала еще сильнее. Беспомощно оглядела комнату. Ванная! Ну конечно! Я ринулась в королевство гигиены, мрамора и одуряющих запахов лаванды и французских одеколонов, практически не уступавшее по размерам спальне, и, схватив с крючков два полотенца, вернулась обратно. Обмотав ладони мягкой махровой тканью, я осторожно подняла крышку верхнего чемодана. Вещи барона были уложены слишком аккуратно для неженатого одиночки. Преодолевая брезгливость, я попыталась нащупать дно чемодана, однако «перчатки» из махровых полотенец превратили мои руки в манипуляторы робота — неуклюжие и ничего не чувствующие. Был момент, когда я уже собралась плюнуть на всю эту авантюрную затею, но страх и упрямство победили: необходимо было довести дело до конца. Скорее интуитивно, нежели повинуясь логике, я потянула к себе довольно тяжелый портплед и раздернула широкую плотную «молнию». Господи, сколько там было отделений, кармашков, целлулоидных секций! Отшвырнув совершенно бесполезные полотенца, я вытащила из коробки на тумбочке салфетку и, обернув ею большой и указательный пальцы, потянула вбок «молнию» одного из боковых карманов. Две чековые книжки в сафьяновом переплете... Блокнот... Два «паркера» с золотыми перьями... Тяжелая серебряная зажигалка в виде подковы... Несколько фотографий... Так, посмотрим... Барон собственной персоной на вороном коне, в лихо заломленном на затылок жокейском кепи... Безукоризненно одетая дама средних лет с довольно смазливой физиономией... Типично британский трехэтажный особняк на фоне высоченных вязов... Брыластый бульдог, нахально разлегшийся на пышной софе... Молодая женщина, внешностью...
И тут со мной произошло то, что происходит, когда, перематывая магнитофонную ленту, резко нажмешь на кнопку «стоп». То есть — я взвизгнула, дернулась и замерла: на фотографии была изображена... я. Самое смешное заключалось в том, что
я хорошо помнила этот любительский снимок: еще на пятом курсе, в день одной из наших редких вылазок на пленэр, меня, в гордом одиночестве прислонившуюся к русской березке, щелкнул Женя Углов, мой однокурсник и хороший друг, который теперь работал собкором «Гудка» не то в Швеции, не то в Дании. Как могла эта фотография попасть к Гескину? Каким местом все это касалось пожилого британского толстосума, эстета и селадона? Я стала вспоминать свой фотоальбом. Возможно, те самые мальчики с Лубянки, которые возили меня к Андропову, порылись и там? Может быть... Тогда... Тогда все мои рассуждения правильны и Гескин каким-то образом связан с «конторой»...
Я взглянула на свои уродливые «котлы»: мое отсутствие и, соответственно, сон барона длились уже сорок минут. Пора было возвращаться. Я положила назад фотографию, повесила в ванной полотенца и напоследок окинула взглядом спальню. Все вроде было на месте. Тихонько спустилась вниз, выключила свет и осторожно приоткрыла дверь в коридор: тишина...
17
Буэнос-Айрес. Гостиница «Плаза»
Ночь со 2 на 3 декабря 1977 года
Поднявшись к себе и убедившись, что барон пo-прежнему спит, я аккуратно положила его ключ на журнальный столик, сняла платье, прошла в спальню и в одной комбинации легла «валетом» на кровать, инстинктивно стараясь не касаться ноги моего нового, но не менее продажного, чем старый, друга.
«Так, Валентина, напряги свои мозги и думай! Думай, ибо от того, что ты надумаешь, зависит ой как много. Допустим, все стало на свои места. Лубянка решила скомпрометировать зарубежного политического деятеля. Чем он так насолил Андропову — не суть важно. Главное, что его решили наказать, и уже одно это делает Телевано близким мне, ибо нельзя скомпрометировать колумбийца, не скомпрометировав меня. Как они себе это представляют? По форме ясно: конгрессмен ест из рук нештатного осведомителя КГБ. Такое обвинение для него — как минимум крах политической карьеры. Что и требовалось доказать. Каким образом они собираются это проделать? Я сама выхожу на Гескина. Так задумано, так и произошло. У Гескина мое фото. Неважно, как оно к нему попало, главное, что это не мой подарок барону в ночь любви. Замечательно. Ну и что? Ну, есть у него моя фотография: русская девушка на фоне березки. Так не на фоне же ядерного полигона в Лос-Аламосе! Я знаю, что они просчитали все, и если мне наплевать на свою судьбу, надо расслабиться и ждать: все произойдет именно так, как запланировано на Лубянке. А если не наплевать? А если я жить хочу и при этом — такая вот наглость — жить с незапятнанной репутацией? Если хочу умереть спокойно, чтобы единственным моим грехом была интимная связь с женатым мужчиной, который даже номер моего лифчика сообщил куратору КГБ? Тогда надо знать, что они придумали. Надо знать, какие инструкции получил этот наманикюренный, храпящий на моей кровати мерзавец относительно моей скромной персоны. Спокойнее, Валентина! Не рви тельняшку. Ты же не идиотка, а значит, нет смысла подменять собой аналитический отдел КГБ СССР. Ты не можешь отгадать, а тем более обсчитать все ходы, наперед продуманные десятком здоровых и умных мужиков, профессия которых в том и заключается, чтобы складно и хитро замышлять всякие пакости. Психологию пакостника может понять и раскрутить только такой же. Гескин, например. А ты — нет. Ты просто дура, угодившая на крючок из-за скачков уровня адреналина в крови. Ты уже немолодая и глупая корова, позволившая себе вляпаться в такое дерьмо, какого и вообразить не могла... Ну что, сдаваться? А если... А если связать сейчас этого козла, разбудить, вылив ему на голову пару стаканов холодной воды, и, приставив перо его же «паркера» к морщинистому кадыку черепахи Тортиллы, потребовать правды? Конечно, это пижонство, но, похоже, ничего другого мне не остается. А может быть, все не так? Может быть, Гескин — обычный, заурядненький барончик, каким-то макаром попавшийся на зуб Андропову? И ему под страхом лишения кредитных карточек, родового замка и того органа, который лет тридцать назад составлял предмет его мужской гордости, приказали провести всю операцию. Может быть, разбуди я его без холодной воды и гангстерских приемов с авторучкой, поделись я с ним своими проблемами, пойми он, что мы оба — в дерьме по уши, Гескин стал бы моим союзником? Тогда мы нашли бы Телевано, очертили перед ним весь расклад, предупредили бы спецслужбы Аргентины, Великобритании и Колумбии, а потом все втроем посадили бы в лужу медлительного монстра в золотых очках, решающего судьбы людей с той же легкостью, с какой выбирают, чем именно закусить стопку «Посольской» — колбаской или огурчиком?»
