- Не смею вас утруждать, Виталий Олегович. Я сам переговорю с ним по телефону. А теперь прошу великодушно извинить меня.
Однако отделаться от Дубовицкого было не так-то просто.
- Еще один безотлагательный вопрос, - поспешно сказал он. - Я читал материалы по делу Бари, и у меня создалось впечатление, что похитители действовали, если так можно выразиться, под моральным влиянием анархиста Грызлова.
Борин насторожился и посмотрел на меня: кажется, он понял, из чего я собираюсь "шить паруса".
- И к какому же выводу вы пришли?
Он замялся:
- Как вам сказать? Чисто юридически на товарища Грызлова нельзя, конечно, возлагать ответственность за происшедшее...
- Почему же? Похоже на подстрекательство.
- Ну, учитывая, что товарищ Грызлов старый революционер... Может быть, имеет смысл поставить об этом в известность товарища Рычалова?
- Это я тоже беру на себя, Виталий Олегович.
- Очень вам благодарен, - с облегчением сказал Дубовицкий, которому, с одной стороны, не хотелось портить отношения с федерацией анархистских групп, а с другой - пренебрегать своим служебным долгом. Он предпочитал, чтобы и волки были сыты, и овцы целы, и совесть спокойна. - Премного меня обяжете, Леонид Борисович.
Вскоре после его ухода раздался наконец долгожданный звонок. Субинспектор с Николаевского вокзала доложил, что "товар" прибыл и благополучно передан с рук на рук".
- Сухов у вас?
- Никак нет, товарищ Косачевский. Сухов только что уехал к вам. Но у меня сидит петроградский товарищ. Желаете с ним переговорить?
- Пусть тоже приезжает сюда. Где сейчас интересующий нас объект?
- В здании вокзала. Завтракает в буфете первого класса.
То, что Мессмер не поехал сразу же к отцу, а отправился в буфет, показалось мне странным, но я не считал себя специалистом в психологии гвардейских офицеров и слишком мало знал о взаимоотношениях в семье Мессмеров.
- Когда-то в ресторане Николаевского вокзала была одна из лучших в Москве кухонь, - мечтательно заметил Борин. - Поваром там подвизался Деборг. Такие паштеты готовил - пальчики оближешь. Особенно ему удавался телячий: телятина, ветчина, шампиньоны...
- Ну, ежели Мессмер такой же гурман, как вы...
- Деборг давно уехал, - сказал Борин, - шампиньоны в Москве уже не разводят...
- Тогда будем исходить из того, что он навестил бывший ресторан по старой памяти. Ведь приходят же на могилу первой любви, дабы уронить слезинку и возложить букет роз.
Через пятнадцать минут снова звонок: Мессмер завершил свой скромный завтрак и взял извозчика.
- Да, жаль, - сказал я Борину, закончив телефонный разговор.
- Вы о чем?
- О телячьем паштете, разумеется, - объяснил я. - Если бы мы с вами познакомились пораньше, я бы обязательно посетил ресторан на Николаевском вокзале.
- Но может быть, не все потеряно, Леонид Борисович?
- Конечно. Я уверен, что в Москве еще будут разводить шампиньоны.
Борин, кажется, не разделял моей уверенности...
Распахнулась дверь, и в кабинет влетел возбужденный Сухов.
- Ну как?
- Во-первых, здравствуйте, - сказал я. - А во-вторых, сначала разденьтесь. Возражений нет?
Он смутился:
- Простите, Леонид Борисович. Здравствуйте.
Сухов стащил с головы припорошенную снегом ушанку, скинул пальто, положил на стол книги, видимо купленные в Петрограде. Я прочел заголовок верхней: "Драгоценные камни". Основательный подход к расследованию ограбления!
- А теперь садитесь и рассказывайте.
Было похоже на то, что поездка Мессмера в Москву непосредственно связана с появившимися в газетах сообщениями об ограблении ризницы.
Сухов рассказал, что горничная Шуклина, которая в день неожиданного отъезда Василия Мессмера пришла к нему, как обычно, в девять утра (он уходил на работу в восемь), на этот раз застала его дома. Мессмер говорил с кем-то по телефону, а на столе лежала газета, в которой сообщение об ограблении ризницы было обведено карандашом. Мессмер был сильно взволнован. Он прервал разговор по телефону и выпроводил ее, попросив прийти через час. В тот же день он оформил в штабе краткосрочный отпуск, который был ему якобы необходим в связи с болезнью отца, и выехал в Москву. Сухов успел не только купить в Петрограде книги, но и собрать о Мессмерах обширные сведения.
Когда телефон зазвонил в третий раз, к аппарату подошел Борин...
- Что?.. На Арбате?.. - донеслось до меня, и по его голосу я понял, что случилось нечто непредвиденное. Вначале я подумал, что Василию Мессмеру удалось скрыться... Но нет...
- Повторите адрес, - попросил Борин. - Да, понял... Нет, никаких действий покуда не предпринимайте. Продолжайте наблюдение. Да... Хорошо.
Он повесил трубку на рычаг и дал отбой.
- Оказывается, Мессмер поехал не к отцу. Он сейчас на квартире у ювелира ризницы Кербеля...
Это сообщение было если и не ошеломляющим, то неожиданным.
- Мессмер не отправлял телеграммы в день отъезда? - спросил Борин Сухова.
- Отправлял, - подтвердил тот, - с вокзала отправлял. Но это было перед самым отходом поезда, и я не успел установить адресата.
- Думаете, адресатом был Кербель? - спросил я.
- Похоже на то, - кивнул Борин. - Вполне возможно, что в телеграмме он назначил Кербелю встречу на вокзале и дожидался его в буфете, а не дождавшись, поехал к нему домой.
Итак, Василий Мессмер хорошо знает ювелира патриаршей ризницы, а его брат Олег - архимандрита Димитрия. Выезд Василия в Москву связан с сообщением об ограблении ризницы.
- Странно, - задумчиво сказал Борин, эхом откликаясь на мои мысли.
Василий Мессмер пробыл на квартире Кербеля недолго, минут десять. Не застав хозяина (ювелир в это время находился у шлифовщика драгоценных камней Цехановича), он снова взял извозчика и поехал к отцу.
Борин отстаивал свою излюбленную тактику выжидания. Но на этот раз я с ним не согласился: завязавшийся узел надо было рубить. Я договорился по телефону с архимандритом Димитрием о встрече, а затем вызвал автомобиль.
II
Если вы нежелательный гость, а хозяин, по вашим предположениям, вооружен и обладает достаточно строптивым нравом, то, позвонив или постучавшись, следует стать сбоку от двери и поплотней прижаться к стене. Эту премудрость я освоил в Туле в марте 1906 года, когда полиция пыталась арестовать трех московских боевиков, среди которых находился и я. В ответ на начальственный стук я разрядил во входную дверь свой браунинг, а затем присоединился к товарищам, уходившим через черный ход. Стрелял я, разумеется, наугад, для острастки, чтобы только задержать ночных гостей. Но на следующий день с удивлением узнал, что филер убит, а двое полицейских ранены, причем один из них тяжело. Тульские полицейские не имели соответствующего опыта: преисполненные служебного рвения и желания поскорей отрапортовать в Петроград, они стадом столпились перед дверью, хотя хорошо знали, что мы вооружены и терять нам нечего. Мне эта поучительная история запомнилась. И теперь, двенадцать лет спустя, поднявшись на лестничную площадку, я первым делом отжал в сторону излишне торопливого Артюхина, который был способен один заполнять весь дверной проем. Затем я жестом показал ребятам из боевой дружины, где им следует находиться. И только потом, став сбоку, я нажал на кнопку электрического звонка. Подождал - ни звука. Я снова позвонил - опять молчание. Но когда я уже стал примеряться, как вышибить толстую двухстворчатую дверь, по ту сторону послышалось что-то похожее на стук каблуков по паркету. Молодой женский голос спросил:
- Кто там?
- Уголовно-розыскная милиция.
- Милиция? А что вам угодно? - в голосе слышалось удивление.
Щелкнул замок, но дверь приоткрылась лишь на длину цепочки.
- Что вам угодно? - повторила горничная, на этот раз обращаясь уже непосредственно ко мне.
- Об этом мы поговорим с вами в квартире.
Она сияла цепочку, и мы вошли в большую квадратную прихожую. Сюда выходило несколько дверей.
- Василий Григорьевич дома?
- Минутку... Я сейчас доложу.
- Не извольте беспокоиться. Где он?
Она указала глазами на дверь. Я взялся за ручку, мягко нажал на нее и рывком распахнул дверь. Комната была пуста.
- Где же он все-таки?
- Не знаю. Ей-богу, не знаю... - Вся ее фигура и даже кружевная белая наколка на голове выражали недоумение. - Я Василию Григорьевичу подавала сюда чай... Вот только сейчас...
Действительно, на круглом маленьком столике у тахты, покрытой текинским ковром, стояли сахарница, фарфоровый чайник и чашка с блюдцем. От чашки поднимался легкий парок.
- Я узнаю, может быть, Василий Григорьевич у своего папа...
- Василия Григорьевича нет дома, - раздался скрипучий старческий голос. - Ты, Верочка, иди к себе, а я гостями займусь сам. Если потребуется, я тебя позову. Иди, Верочка.
В противоположном конце прихожей стоял старичок с усами и бакенбардами, какие носили в конце прошлого века. На нем была куртка с генеральскими поперечными погонами отставника и штабные брюки с красными лампасами. Если бы не домашние войлочные туфли без задников, которые никак не вязались с его бравым видом, он был бы точь-в-точь тем образцовым отцом - командиром, каких любила помещать на своих страницах "Нива".
