братство истинных вольных каменщиков. Широко улыбнулся с делано спокойным радушием, крепко сжал русскому локоть. «Фамильярные тут нравы», — подумал Никита Ильич, впрочем, без раздражения.
— У себя дома, в Санкт-Петербурге, вы сможете основать ложу! — выпалил мистер Моллисон, закрепляя успех.
Видать, кто-то подкинул ему сильный козырь. Или сам надумал?
«Дома в Санкт-Петербурге!» — про себя усмехнулся Никита Ильич. Он снимал маленький дом в Царском Селе, но редко задерживался там надолго и столичным жителем себя не числил. Подумывал купить участок в Москве и построиться. Москва после пожара отстраивается согласно новому генеральному плану. Обещает получиться стройный, ладный, удобный город!
Однако неужели речь идёт всерьёз о патенте?!
— Основывать братство надобно не для личного развлечения или же чувства власти, а когда имеешь определённую цель, имеешь идею, — вежливо осадил он Моллисона.
— О, идея у вас появится, не сомневайтесь! — уверил тот, совершенно позабыв о приличиях.
Никита Ильич оставил бестактную реплику без ответа. Внезапно мысли его приняли совершенно новый оборот.
«Нужно поставить условием: чтобы приняли со мною вместе офицера из команды», — решил Болотин. Сказать по совести, Никита Ильич не изобрёл разумного способа оправдаться перед самим собой в остром желании разделить интересное и необычное дело с добрым товарищем. Просто веселее вместе. И надёжнее. Он сразу придумал, кого позовёт с собой на странное это дело — вступить в масоны Нового Света…
Был в составе экспедиции средних лет офицер, ничем особенно не выделявшийся, Анатолий Пьянов. В общение вступал он редко и лишь по делу, держался с вышестоящими без подобострастия, с нижестоящими — без надменности. Вот и всё, что заметишь про него. С Никитой Ильичом был он знаком прежде — случайно и, как говорится, шапочно — познакомились в Английском клубе в Москве. Пьянов был москвичом и по рождению, и по месту постоянного жительства, и по самому образу мыслей. И ещё Пьянову повезло быть выбранным в члены Московского Английского клуба. Болотин же оказался тогда в Первопрестольной проездом после экспедиции. Представил их друг другу товарищ Никиты Ильича по масонской ложе, который как раз и пригласил Болотина провести вечер в клубе. У товарища язык за зубами не держался, потому новый знакомец уж с самого начала узнал, что Болотин тоже состоит в масонах.
Болотин, к слову, состоял в ложе, имевшей места для собраний как в Петербурге, так и в Москве, что было весьма удобно при его кочевом образе жизни.
В день знакомства, в Москве, где воздух ещё был пропитан гарью, хотя более двух лет минуло от пожара, недолго проговорили ради вежливости да разошлись. Но в скуке атлантического похода, не отмеченного слишком грозными бурями и штормами, Анатолий Львович, пользуясь любым удобным случаем, подступал к Болотину с расспросами о масонстве. Никита Ильич отвечал как человек, с одной стороны, связанный клятвами хранить определённые тайны, с другой — порядком разочарованный, однако понимал, что неизбежно по возвращении в Отечество Пьянов попросит рекомендацию для первого посвящения.
Однажды Анатолий Львович сказал с усмешкой:
— Должны наши беседы забавлять сторонних наблюдателей. Вот, скажут, два бирюка сошлись!
Верно подметил. Оба сторонились хмельных застолий да длительных карточных баталий с бесполезными, ненужными разговорами, скоро уходили в себя, вовсе уходили от компаний. Никита Ильич пустой болтовни не терпел и давно пресёк бы, если б не чувствовал, что для Пьянова разговоры о масонстве не являются лишь способом скоротать время.
Масонство тот всё же понимал по-своему. Никитой Ильичом оно мыслилось, в первую очередь, как исполнение общественного долга, возможность принести пользу, большую, чем на государственной службе. Послужить людям тайно, думалось ему, можно с большей отдачей, нежели при явной службе, чересчур многими препонами ограниченной. Анатолий Львович, в свой черёд, интересовался — куда более, чем общественной пользою, — чудесами. Ему романтически представлялось, как многим непосвящённым, что каждого масона при проведении обрядов наделяют особым даром — не то сквозь стены видеть, не то владеть человеческой волею посредством силы взгляда, не то предметы воспламенять.
А всё же не могут люди постоянно мусолить одну и ту же тему. Часто заговаривал Анатолий Львович о родной Москве, по которой скучал. Семья его — жена с детьми и пожилой отец — оставались пока в фамильном имении под Волоколамском, где климат был, по его суждению, сыроват. Анатолий Львович мечтал скорее отстроиться в Москве и перевезти семью. Он горько переживал разрушение и разграбление московских святынь французским войском. Пожар, кажется, куда менее огорчал его.
— Любым здравым резонам вопреки Москва была застроена. Курятник на курятнике!
— Но Баженов, Казаков! Столько великих творений восемнадцатого столетия утрачено безвозвратно. Ужели не жалко вам? — возражал Болотин.
Пьянов принуждённо соглашался, однако мыслями был устремлён в будущее. Он переживал из-за стеснённости в средствах, но повторял твёрдо:
— Ничего. Отстроимся!
Большое подспорье видел в образцовых проектах, разработанных архитекторами по заданию Комиссии для строения Москвы.
— Гораздо удешевляет строение. И красиво будет: весь город в общем стиле. Площади, улицы широкие, дома строго в линию. А образ совсем другой, нежели петербуржский. Копирования нимало! Самый дух Москвы будет сохранён, самая суть. Очень хорош проект застройки!
Увлечённость-то Пьянова строительством и решила дело, когда Никита Ильич вдруг бухнул ему:
— А не хотите ли стать североамериканским масоном?
Анатолий Львович смущён был немало и усомнился, отчего же непременно североамериканским? Не лучше ли вступить в братство в родном Отечестве? Однако услыхав, что «истинные вольные каменщики» готовы поделиться сокровенными секретами зодчества, загорелся:
— Это нужно нам нынче. Нельзя отказаться!..
При переговорах с американцами возникло затруднение. Те были рады-радёшеньки принять в ряды своего братства двоих русских вместо одного. Но вот загвоздка. Кандидату полагается пройти испытательный срок прежде, чем он заслужит право посвящения в ученики. Тут Никита Ильич, к церемониям, тем паче заморским, относившийся равнодушно, взял грех на душу: чувствительно наступил Пьянову на туфлю, чтобы молчал, и соврал не моргнув глазом:
— Мой товарищ глубоко постиг масонские истины. Лично по моей рекомендации он принят учеником в русское братство, в котором состою я сам. Посему господин Пьянов вполне достоин стать подмастерьем любой ложи мира.
Хозяев объяснение устроило.
Болотину, как мастеру, не полагалось проходить церемонию посвящения. Внеси первый взнос, поклянись соблюдать устав ложи и хранить её секреты — и свободен. Пьянова принимали с соблюдением положенных ритуалов и в присутствии русского мастера. Обряд прошёл суше и будничнее, нежели такой же в ложе отечественной. Пока товарищ его трепетал от противоречивых чувств, Никита Ильич скучливо озирался по сторонам: скорее бы перешли к делу!..
— Обманным путём проникнув в братство, не уверен, могу ли я
