В девять тридцать она стучится в дверь Алис. Прилежная Бергстром уже за работой, стая пальцев летает по клавишам ее лаптопа, глаза прикованы к экрану перед ней, и Эллен извиняется за прерванную работу. Нет, нет, говорит Алис, все нормально, и затем она перестает печатать и поворачивается к подруге с одной из тех ее теплых улыбок на лице, нет, более, чем обычной улыбкой, где-то даже материнской улыбкой, не улыбкой матери Эллен, конечно, но такой, какую обычно все матери должны показывать своим детям, улыбкой — не приветствием, а предложением чего-нибудь, благословением. Она думает: Алис будет замечательной матерью, когда придет время… супер-матерью, говорит она себе, и затем, после сопоставления тех двух слов, она представляет Алис в виде Матери Настоятельницы, внезапно видя ее в монашеском образе, и от этого мгновенного отклонения в сторону она теряет нить мысли и не успевает спросить Алис, если бы она согласилась позировать ей, как та спрашивает ее:
Видела ли ты Лучшие Годы Нашей Жизни?
Конечно, говорит Эллен. Все знакомы с этим фильмом.
Понравилось?
Очень. Это один из моих самых любимых фильмов Голливуда.
Почему тебе понравилось?
Я не знаю. Он тронул меня. Я всегда плачу, когда смотрю.
Тебе не кажется, что он немного надуманный?
Конечно, надуманный. Это же Голливуд, правда? Все голливудские киноленты немного надуманны, тебе не кажется?
Это правда. Но этот фильм менее надуман, чем остальные — это ты хочешь сказать?
Вспомни сцену, когда отец помогает сыну уложиться спать.
Харолду Расселлу, солдату, потерявшему руку на войне.
Он не может сам отцепить свой крюк, он не может сам расстегнуть пуговицы пижамы, он не может сам выложить свои сигареты. Его отец должен все делать за него. Насколько я помню, в этой сцене нет музыки, немного слов диалога, но это — один из самых замечательных эпизодов в фильме. Совершенно честный. Чрезвычайно трогательный.
И стали они все жить-поживать?
Может да, может нет. Дана Андрюс говорит девушке —
Терезе Райт —
Он говорит Терезе Райт, что им еще много раз достанется. Может достанется, может нет. А персонаж Фредрика Марча, вечно пьяный, беспробудный, буйный алкоголик — его жизнь будет сплошным весельем через несколько лет?
А что ты скажешь о Харолде Расселле?
Он, в конце концов, женится на своей любви, но что это будет за семья? Он — простой, добросердечный мужчина, но такой чертовски замкнутый, такой эмоционально закупоренный, что я не вижу, каким образом она будет счастлива с ним.
Я даже не знала, как хорошо ты знакома с фильмом.
Моя бабушка сходила по нему с ума. Ей было шестнадцать лет, когда началась война, и она всегда говорила, что Лучшие Годы Нашей Жизни — это ее кино. Мы должны были смотреть вместе пять или шесть раз.
Они еще говорят о фильме несколько минут, а затем она, наконец, вспоминает о том, что хотела задать Алис тот вопрос, что привел ее к двери. Алис сейчас занята, но она будет рада отдохнуть час после обеда и попозировать ей тогда. Что Алис не понимает, так это то, что Эллен неинтересно рисовать ее портрет, она хочет рисовать все ее тело, и не просто в одежде, а полный рисунок обнаженной натуры, возможно, несколько рисунков, похожих на те, которые она рисовала в художественной школе. Наступает неловкий момент для них, когда они идут в комнату Эллен после обеда, и Эллен просит Алис снять свою одежду. Алис никогда не была моделью, она не привыкла быть голой под чьим-нибудь пристальным взглядом, и, хоть она и Эллен иногда ловили друг на друге взгляды, входя или выходя из туалета, это совсем не сравнимо с пыткой сидения целого часа, пока твоя подруга разглядывает тебя с ног до головы, особенно сейчас, когда она чувствует себя очень недовольной своим весом, и несмотря на то, что Эллен говорит Алис, что она красива, что ей не надо об этом беспокоиться, это просто художественная тренировка, художники привыкли рассматривать чужие тела, Алис слишком устыжена собой, чтобы уступить просьбе подруги, она извиняется, ужасно извиняется, но она не может продолжать и должна сказать, нет. Эллен потрясена отказом Алис сделать для нее простую вещь, ведь для нее это — первый шаг в преобразовании себя, как художника, что никак не меньше преобразования себя, как женщины, как человеческое создание, и как только она понимает, что Алис не хотела никоим образом обидеть ее, она чувствует себя обиженной, и она просит Алис покинуть комнату, она закрывает дверь, садится на постель и начинает плакать.
МАЙЛС ХЕЛЛЕР
Он думает об этом, как о шестимесячном тюремном заключении без права на досрочный выход из-за примерного поведения. Праздники Рождества и Пасхи позволят Пилар навестить его, но он будет заключен в свою камеру на все шесть месяцев. Он не должен мечтать о побеге. Никаких вырытых тоннелей посередине ночи, никакого противостояния охранникам, никакой перерезанной колючей проволоки, никаких бешеных собачьих погонь в лесу. Если он сможет протянуть свой срок без особых проблем и удержит себя в руках, он окажется на автобусе, направляющемся во Флориду двадцать второго мая, а на двадцать третье он будет с Пилар праздновать ее день рождения. До тех пор он как-нибудь протянет, задержав дыхание.
Удержать себя в руках. Эту фразу он продолжал повторять во время всего путешествия, во время семи телефонных разговоров с ней за тридцать четыре часа, проведших им на дороге. Ты должен удержать себя в руках. Когда она не рыдала в телефон или не слала проклятия в адрес ее маниакальной сучки-сестры, она, похоже, понимала, чего он хотел донести до нее. Он слышал себя, повторяющего вновь и вновь простые слова, которые еще два дня тому назад он не мог представить, как сказанные им, и все же, только часть его верила в произнесенное. Они должны быть сильными. Это был тест, и их любовь станет только глубже от этого. И там еще присутствовал совет, напутствие хорошо учиться в школе, помнить о хорошем питании, о том, чтобы ложиться спать пораньше, регулярно менять масло в машине, читать книги, оставленные им. Был ли это муж, говорящий со своей будущей женой, или отец, говорящий с ребенком? Немного и того и другого. Это был Майлс, говорящий с Пилар. Майлс, старающийся поддержать девушку, поддержать самого себя.
Он входит в Больницу Для Сломанных Вещей в три часа дня понедельника. Так было условлено. Если бы он пришел после шести часов, он должен был бы направиться прямиком в дом на Сансет Парк. Если бы он появился в течение дня, он повстречался бы с Бингом на его работе на Пятой Авеню в Бруклине. Колокольчик звякнул, когда он открыл и закрыл дверь, а, войдя внутрь, он удивился, каким маленьким было помещение, наверняка, самой маленькой больницей в мире, думает он, сумрачный захламленный храм с древними печатными машинками на витрине, с фигурой индейца магазина курительных принадлежностей, стоящей в дальнем левом углу, с моделями бипланов и монопланов, болтающихся под потолком, и стенами, покрытыми вывесками и плакатами, рекламирующими товары, покинувшими Америку десятки лет тому назад: жевательную резинку Блэк Джэк, сетку для волос О’Делл, витаминные добавки Геритол, таблетки Картер’с Литтл Ливер Пиллз, сигареты Олд Голд. От звука колокольчика из задней комнаты за прилавком появляется Бинг, выглядящий еще шире и с еще бóльшим количеством волос повсюду, чем он помнил его, большой, широко ухмыляющийся увалень, надвигающийся на него с распростертыми руками. Бинг — это улыбки и смех, это медвежьи объятия и поцелуи в щеки; и Майлс, пойманный врасплох таким сентиментальным приветствием, сам взрывается смехом, когда с трудом вырывается из железных объятий друга.
Бинг закрывает Больницу пораньше, и, подозревая, что Майлс проголодался после длительной дороги, он приводит его по Пятой Авеню через пару кварталов туда, где находится его любимое обеденное место, в видавшую лучшие времена забегаловку, в которой подают рыбу с чипсами, пастуший пирог, домашнюю колбасу с картофельным пюре, полный ассортимент еды британской морской империи. Не удивительно, что Бинг так раздался вширь, думает Майлс, обедая в этой жироварне несколько раз в неделю, но, сказать правду, сейчас он умирает с голоду, и что может лучше горячего пастушьего пирога наполнить желудок в этот холодный день? В то же время Бинг рассказывает ему о доме, о своей музыкальной группе, о неудавшейся любви с Милли, разбавляя свой рассказ короткими репликами о том, как хорошо на его взгляд выглядит Майлс, и как он рад вновь увидеть его. Майлс почти не отвечает, он занят едой, но в то же время поражен воодушевлением и разящим наповал доброжелательством Бинга; и чем больше Бинг говорит, тем больше ему кажется, что его друг по переписке прошедших семи лет — все тот же человек, каким он видел его в последний раз, немного старше, конечно, немного самоувереннее, очевидно, но по сути — тот же человек, хотя он, Майлс, стал совершенно другим, не тем ягненком из стада семь лет тому назад.
