Но первые восторги быстро прошли. Хотя они работали не покладая рук, чтобы расчистить участок, им не удалось до конца победить сумрак и влагу. Пища, лачуга, люди — все покрывалось плесенью. Полчища комаров отравляли существование, собранные плоды пожирали муравьи, жуки и прочие твари. Стало ясно, что нужен настоящий дом, но без помощи островитян его нельзя было построить достаточно быстро. Фатухивцы охотно вызвались помочь за хорошую поденную плату. Но почему-то дело подвигалось очень медленно. С утра помощники отправлялись в заросли за бамбуком и возвращались только вечером — с пустыми руками. В конце концов бамбук все же был заготовлен, но выяснилось, что его надо сушить. И так во всем. Словом, дом строился очень долго и обошелся дорого. А островитяне потребовали еще плату за участок.
Новое жилище было неплохим, зато все трудное становилось с питанием. На участке были только апельсиновые деревья и кокосовые пальмы. Выше в долине росло хлебное дерево, были бананы, но добывать плоды оказалось не так-то просто и не всегда они были зрелыми. Да и однообразная это пища. Туру и его жене опротивели фрукты, к тому же они никак не могли наесться досыта. Силы убывали — то ли из-за непривычного образа жизни, то ли из-за недостатка витаминов.
Как раз в ту нору, когда они особенно нуждались в помощи, фатухивцы отвернулись от них. Все, кроме долговязого Пакеекее, который но возможности их поддерживал, учил ловить речных раков, показывал, где растут лучшие фруктовые деревья, приглашал к себе на обед. Как ни странно, его помощь окончательно все погубила. Выяснилось, что островитяне не ладят с Пакеекее: он был единственным протестантом среди католиков. Вопросы религии играют в Полинезии большую роль, различные церкви враждуют подчас очень яро. Узнав, что Тур и его жена протестанты, Пакеекее страшно обрадовался единоверцам. Разумеется, он не преминул рассказать об этом другим; тотчас вражда католиков обратилась также на Тура и. его жену. Фатухпвцы наотрез отказались даже за деньги помогать нм и всячески старались отравить их существование.
А тут наши герои еще и заболели. Пока здоровье было в порядке, они кое-как справлялись с повседневными делами, но всего лишь через несколько месяцев отвратительная болезнь, именуемая тропической язвой, роковым образом ограничила их способность к передвижению. Началось с маленьких болячек, на которые они даже не обратили внимания. Потом болячки стали увеличиваться, загноились, образовались огромные язвы, против которых были бессильны все снадобья и перевязки.
Скрепя сердце Тур и сто жена решили покинуть Омоа и отправиться за медицинской помощью на Хива-Оа, где жил, но слухам, искусный лекарь-островитяиин. Как начло, в это время сильно упали цены на копру, и шхуны перестали заходить на Маркизские острова. А фатухивцы не давали Туру лодок. Тогда он решился на отчаянный шаг. На берегу лежала погребенная песком старая рассохшаяся шлюпка; он откопал ее и стал чинить. К нему присоединилась горстка островитян, которым тоже было необходимо уехать; вместе они закончили ремонт и вышли в океан. От Фату-Хивы до Хнва-Оа сорок миль, и море здесь очень бурное. Понятно, что плавание в беспалубной лодке с больными гребцами не было воскресной прогулкой. Только счастливая звезда помогла им добраться до цели.
Кто угодно нал бы духом после таких лишений, но но Тур Хейердал. Как только он и его жена немного понравились, они при первом удобном случае вернулись на Фату-Хиву, чтобы начать эксперимент сначала. На сей раз они обосновались в заброшенной долине на восточном берегу, где жил всего лишь один старик. Он радушно принял гостей, и им, быть может, удалось бы наладить счастливую примитивную жизнь, если бы не обитатели Омоа, которые тоже начали перебираться на восточную сторону. Не из дурных побуждений — просто их влекло сюда любопытство. Вскоре и здесь стало невмоготу, Тур сдался и покинул Полинезию. Как-никак он больше года храбро сражался с трудностями.
…Мы не спеша направились вниз по долине к дому Альфреда. Художник и Альфред шли впереди, оживленно жестикулируя. Мария-Тереза и я шагали следом, погруженные в раздумье. Рассказ Тура сильно отличался от того, что говорил Альфред…
Почему Альфред так усердствует, чтобы выставить все в розовом свете, скрывая, как туго пришлось Туру? Почему так добивается, чтобы мы остались? Он производит впечатление человека радушного, доброго, беззлобного. Денег он на нас не наживет, да и не похоже, чтобы они его сильно привлекали. Ответ мог быть только одни: Альфред страдает от одиночества, он изо всех сил старается обеспечить себе общество.
Вот и дом нашего хозяина. Мы расположились на террасе. Уже стемнело, но подвешенная на ржавой проволоке керосиновая лампа очертила на полу круг света, в котором мы как раз уместились. Терраса была обращена к океану. Мы смотрели в тьму, слушая гул волн. Вдруг мигнул огонек. Еще один. Видимо, рыбаки охотятся за летучей рыбой… Число огоньков множилось, они плясали, словно светлячки. Альфред и художник притихли, и вот уже все молча любуются океаном, наслаждаясь свежим вечерним ветерком, слушая стрекот сверчков.
Красивая молодая женщина с распущенными волосами и заткнутым за ухо белым цветком тихо подошла к Альфреду и что-то прошептала ему.
— Это твоя жена? — вырвалось у меня, прежде чем я успел сообразить, что мое любопытство может, пожалуй, показаться нескромным.
А получилось так потому, что я задумался над тоской Альфреда по обществу и попытался представить себе, каково это — оказаться единственным белым в глухой маркизской долине.
— Да, «жена». Во всяком случае, сейчас. У меня было много «жен». Здесь их не трудно найти — и еще легче от них избавиться. Большинство белых мужчин были бы счастливы иметь такую спокойную кроткую жену, как здешние жительницы. Недаром Полинезию называют раем для мужчин. Но ведь одно дело турист или моряк, который попадает сюда на короткое время, и совсем другое — плантатор и торговец, вынужденный, подобно мне, оставаться тут всю жизнь. Я бы охотно женился и завел себе семью в европейском смысле этого слова. Но на полинезийке так не женишься. Она не сможет сохранять верность. И дети быстро вышли бы из-под моей власти. Здешние дети делают что хотят, бродят шайками, веселятся. Не всегда это веселье невинно. Если родители пытаются их воспитывать, дети убегают в другую семью, а то и начинают жить самостоятельно. В Омоа уже двенадцатилетний может прокормить себя. Но хуже всего то, что между белым и местной женщиной не создается духовной близости. Они принадлежат к различным мирам. Поговорят о кокосовой плантации, о соседях, доме и детях — и все, больше говорить не о чем. Она не понимает хода его мыслей, даже языка. Ее мышление и поведение определяется совсем иными нормами, своя родня ей ближе, чем муж. Пожалуй, было бы лучше, если бы отец не научил меня французскому языку и я не знал бы книг. Тогда я был бы таким же маркизцем, как остальные жители долины. Некоторые европейцы отлично тут осваиваются, дело вовсе не в цвете кожи. А вот я освоился только наполовину. Почему не уеду во Францию? Гм, да я бы там не прокормился, ведь только и умею, что копру заготавливать. Пропал бы ни за грош. Здесь-то живу хорошо, почти богач. Могу с любой обвенчаться. Но это только все осложнит. Даже патер Альберт меня понимает.
