1 декабря 1925 года в Деловом клубе Кзыл-Орды открылась Пятая Всеказахстанская конференция. Делегатов приветствовал прибывший из Москвы член ЦКК тов. Петерс. Он заявил, что «…наступает практически тот момент, о котором тов. Ленин говорил: «Каждая кухарка в нашей стране должна научиться управлять государством». Это не шутка…».[105] Потом выступил первый секретарь крайкома.
Это первое пространное выступление Голощекина в Казахстане, своеобразная его «тронная речь», где в общих чертах намечены основы дальнейшей политики, и потому оно заслуживает особого внимания.
Не прошло и двух с половиной месяцев пребывания Голощекина на казахской земле, как он установил, что «…в ауле действительно советской власти нет, есть господство бая, господство рода».[106] Самое любопытное, что кабинет свой Филипп Исаевич не покидал и ни один из аулов не посетил – он и в дальнейшем, как впоследствии свидетельствовал ближайший его сподвижник Ураз Исаев, ни разу не побывал в обыкновенном казахском ауле.
Чтобы доказать вышеприведенное, бесспорное для него положение, Голощекин прибегнул к надежному приему. Он зачитал делегатам конференции письмо, с которым год назад ЦК партии обратился к большевикам Казахстана:
«Киргизская организация… находилась в особых условиях, затрудняющих работу. Обширность территории, слабая населенность, отсутствие удобных средств сообщения, отсталость крестьянских хозяйств… почти полная неграмотность населения и т. п., все это создавало большие трудности в деле социалистического строительства…
Теперь, с объединением киргизских территорий в единую республику, …трудности… увеличиваются…
ЦК, учитывая, что в Кирреспублике Советы находятся в особо тяжелом положении и фактически в аулах Советов нет, считает необходимым принять все меры к действительному созданию советской власти в аулах и кишлаках…».[107]
– Год прошел, свежо ли это письмо? – обратился докладчик в зал.
– Свежо! – откликнулся чей-то голос.
Этого было достаточно: сила авторитетного мнения сработала. Восемь лет прошло после Октября, и тут вдруг выяснилось, что советской власти в ауле нет.
Таким образом Голощекин не только поставил крест на восьмилетней работе казахстанских коммунистов, но и подложил «теоретическую подкладку» под необходимость крайних мер.
Что же, надо заново делать революцию? – Надо, считает докладчик.
Сначала он в эпических тонах определяет работу крайкома – и, разумеется, в первую очередь свою работу – как «собирание земли казахской». Романтически вознеся свою личность поверх климатических и бытовых трудностей, он заговаривает ни много ни мало, как о революции:
«Когда я говорю: «столица – Кзыл-Орда», я чувствую, что у очень и очень многих, вероятно, появляется как будто улыбка. Если бы вы приехали не в это время, а приехали бы пару месяцев раньше, то не просто улыбка была бы, а горькая улыбка – от песку, от пыли. Если вы приглядитесь, то тут недочетов, недостатков уйма; но, товарищи, кто когда делал революцию (выделено мной. – В.М.) в беленьких перчатках? Кто, какой класс может создать революцию, не идя на жертвы?..»
О какой революции идет речь на девятом году советской власти? На какие жертвы должен идти народ, едва-едва заживший мирной жизнью? Об этом пока прямо не говорится, однако намеки сделаны, направление задано.
«…Очень хорошо было бы, если бы нам предоставили очень большой культурный, благоустроенный город, это было бы великолепно, но в том-то и чудо и дерзость наша, – продолжает докладчик, – что мы решаемся и работаем над созданием столицы именно в Кзыл-Орде, в гуще казахской массы».[108]
Заклеймив «самые древние формы кочевья» и «самые отсталые формы товарообмена», Голощекин выдвинул лозунг «советизации аулов». В его понимании это «единая форма организации отсталой казахской нации». Так сказано в отчете крайкома. В докладе, напечатанном газетой «Советская степь», лозунг трактуется гораздо полнее:
«Сказать, что в Казахстане нет советской власти, – неверно. Есть советская власть здесь, но если поставить шире вопрос о советизации Казахстана как об организации масс, как вопрос формы, в которой происходит, если хотите, национальное самоопределение, формы, в которой можно провести культурно-политический рост, формы, создающей экономическое освобождение, формы, высвобождающей из-под эксплуатации, то мы должны сказать, что у нас есть огромные недостатки».[109]
Голощекин не слишком старался обосновать свое утверждение о господстве бая, ему хватило мнения «одного ответработника-казаха, очевидно, знающего аульную действительность». Тот якобы заверял, что низовой соваппарат переродился в орган родового угнетения и эксплуатации и то же самое творится и в хозяйственных учреждениях.
На первый взгляд, парадокс: советская власть в Казахстане есть, но ее как бы одновременно и нет, и потому республику надо «советизировать». Однако Голощекин нисколько не чувствует противоречивости своих выводов, для него очевидно, что раскинувшаяся на огромной территории республика, по сути, не затронута Октябрем. Он явно ощущает себя мессией, вождем, призванным устроить здесь, в Казахстане, революцию, этакий малый Октябрь.
Вскоре его идея, подхваченная местными исполнителями, пойдет гулять по степи словно вихрь, набирающий силу и скорость, черный, опустошительный вихрь.
Очень быстро разобрался Голощекин и с «уклонами»:
«Есть ли внутри нашей партии националистический уклон? Есть. Первый уклон, самый вредный, великорусский шовинизм. Я заключаю это по докладам некоторых губкомов… Другой уклон у казахов – тоже националистический, где влияет Алаш-Орда, также очень сильная… Казалось бы, обе стороны виноваты, объективный ответ говорит иначе: виноваты раньше всего европейские коммунисты, ибо к ним недоверие естественно историческое, их задача разрешить эту сторону, добиться доверия…».[110]
Главарей самого вредного уклона докладчик не назвал, как и вождей «казахского националистического уклона». Зато о последних намекнул, тут же перечислив поименно тех, кто якобы всю деятельность свел к борьбе группировок. По странному совпадению, «грешниками» оказались все виднейшие казахские коммунисты: У. Джандосов, Н. Нурмаков, С. Садвокасов, С. Ходжанов, С. Мендешев, Т. Рыскулов, Н. Тюрекулов.
И опять-таки никаких доказательств ему не потребовалось, опять хватило одного безымянного свидетельства:
«Доходит до того, что когда я спросил одного товарища: – Скажите, пожалуйста, проводятся ли в вашей губернии резолюции ЦК и крайкома? – он задумался и говорит: – Знаете, вот резолюция ЦК, резолюция краевого комитета. Это общие директивы, а проводим то, что пишет какой-то товарищ.
…Для группировочной борьбы не стесняются пользоваться судом и милицией. Нужно вовремя арестовать – арестовывают. Нужно – пишут, заявление за подписью десяти свидетелей, заведут дело. Вот до чего доходят» .[111]
Пройдет совсем немного времени, и почти всех «вождей» группировок Филипп Исаевич обвинит в местном национализме. Однако цель его была видна сразу: устранить опасных соперников. И для этого нет лучшего средства, чем навесить политический ярлык на влиятельного «национала». Других же соперников у него и не было – потому в дальнейшие годы так и не появилось в его речах ни одного имени, скажем, «вождя» великодержавного шовинизма.
Торопливость, с которой Голощекин обнаружил первых своих врагов, говорит о том, что он решил сразу же использовать преимущества своего назначения, могучей поддержки сверху. Он хотел ошеломить противника, то есть всякого, кто имеет собственное мнение и волю его отстаивать. Он немедленно собирался пресечь любое неповиновение своему диктату. Не желал кого-то там слушать и считаться с чьим-то мнением. Ему нужны были исполнители. Послушные, угодливые исполнители.
По-видимому, тогда же Голощекин задумал расправиться и с духовными вождями народа – казахской интеллигенцией. Поначалу он был довольно осторожен в оценках, имен не называл и даже старался выказать беспристрастность и объективность в суждениях:
«…Тут… мы имеем два уклона. Один уклон – выступают вообще (непонятно кто. – В.М.) против этой интеллигенции за ее националистические уклоны… тут левое ребячество… Если мы без разбора будем говорить против казинтеллигенции и постоянно тыкать ее за прошлые и настоящие грехи, не привлекая ее к нашему строительству, не нивелируя ее, то, идя против казахской интеллигенции, мы тем самым идем за русской интеллигенцией, то есть выходя из одной двери, попадаем в другую и льем воду на великорусский шовинизм. Сплошное отрицание, сплошное охаивание казинтеллигенции – неверно, но неверен и другой уклон – полное слияние с этой интеллигенцией, когда грань между коммунистами и беспартийными стирается, когда интеллигенция Алаш-Орды влияет идеологически больше, чем коммунисты…».[112]
