– Хорошее издание, – величаво одобрил Акишин. – Милости просим присоединиться к нам, стол уже накрыт.
– Боюсь, мне уже надо бежать… – с великим трудом отказал Лёка после долгого внутреннего усилия. – Я хочу успеть сделать материал уже нынче, чтобы он попал в завтрашний номер.
– Примите нашу благодарность, – молвил тогда Акишин, и не понять было: благодарит ли он от лица всей научной общественности или говорит о себе во множественном числе. – Всего доброго.
И, в сопровождении синхронно с ним вставшей и синхронно же вновь сдвинувшейся с места свиты, он проследовал далее, навстречу фуршету.
Странный Обиванкин за время разговора, к сожалению, не исчез. Только отвернулся, состроив мину, будто озирает зал.
На него Акишин смотрел, на него… Нехорошо смотрел.
– Мне очень нужно с вами поговорить, – отрывисто и вполголоса сказал Обиванкин.
– Говорите, но прошу вас, пожалуйста…
– Не здесь, – коротко оборвал его Обиванкин. Словно одним ударом гвоздь забил.
Они вышли на набережную, свернули направо; дошли до Менделеевской. Вокруг еще роились расходящиеся толпы. Обиванкин толком ничего не говорил, хотя вроде бы говорил непрерывно, во всяком случае, непрерывно спрашивал: каково впечатление Небошлепова от прошедшего мероприятия, каково его отношение к последним достижениям духовных наук, о которых нынче столь ярко говорил главный ученый… Это напоминало дурную комедию, водевиль, поставленный в психушке: голос Обиванкина явно начинал скрежетать от плохо скрываемой ненависти, едва он произносил фамилию Акишина, – но слова он подбирал вполне в духе времени, а Лёка, не ведая, что за фрукт перед ним нарисовался, вполне в духе времени же отвечал: очень интересный и емкий доклад, прекрасное владение аудиторией, я узнал много нового…
Остановились они возле бывшего истфака – ныне здесь расположился факультет уфологии, и, конечно, именно благодаря этому давным-давно облупленный и обкрошившийся корпус отремонтировали, оштукатурили, выкрасили и превратили в лакомую конфетку. Тут уже стало почти безлюдно, а разнаряженных участников ученого собрания не видно было ни единого; и Лёка сообразил, что именно пока эти самые участники наблюдались в непосредственной близости, Обиванкин нес правильную ахинею и вызывал нести равноценную ахинею и его; а теперь пришло время настоящего разговора.
Лёка угадал.
Обиванкин сызнова взял его за локоть и глухо, явно стесняясь, сказал:
– Господин Небошлепов, я прошу вас отнестись к моим словам со всей серьезностью. Мне нужна ваша помощь. Мне очень нужна ваша помощь.
– Что такое?
– Я пробрался на заседание, потому что надеялся встретить кого-нибудь из прежних коллег и обратиться к ним… Но никого не осталось. Никого. А ваши статьи я действительно читал и, право слово, вы тот человек, который меня поймет…
О господи, подумал Лёка устало. Опять я вот-вот кого-то пойму.
– Которому я могу доверять и который способен помочь, если… если… не важно. Я не буду ничего объяснять, не хочу подвергать вас лишней опасности. Просто я, уж простите великодушно, случайно слышал ваш разговор по телефону и…
– Хватит, – сказал Лёка, неимоверным усилием решившись прервать старика. – Я завтра же должен ехать…
Однако в душе у него уже будто пшикнула газовая граната; в одно мгновение густой, удушливый – нервно-паралитический, несомненно – чад безнадежности заполнил все пространство, какое еще оставалось. И парализовал. Старик был так взволнован, просил так настойчиво и униженно, что, по инерции еще сопротивляясь внешне, сам Лёка уже понял, что уступит. Какую бы нелепицу ни придумал нелепый Обиванкин – уступит. Ничего не поделаешь.
– О том и речь, – с настойчивостью отчаяния прервал Обиванкин. – Мне необходимо… мне крайне необходимо попасть в Москву. И у меня нет ни малейших формальных поводов для получения визы. Впишите меня в подорожную.
– Да вы что, – сказал Лёка. Парализованная воля подергивалась в последних конвульсиях. – Да с какой стати?
– Не знаю, – честно ответил Обиванкин. – Давайте подумаем вместе. Родственник… друг… Поверьте, это действительно крайне важно.
– Почему?
Ну зачем, зачем я задаю вопросы? Позволяю втянуть себя в обсуждение, вместо того чтобы одним словом решительно прекратить издевательство над собой?
Обиванкин поколебался и беспомощно пробормотал:
– Вам и правда лучше не знать.
– Нет, господин Обиванкин, так не делается…
– На вас вся моя надежда! Это срочно и очень важно, от этого зависит, быть может, вся дальнейшая судьба нашей несчастной…
И тут кто-то дернул Лёку за полу пиджака.
Лёка рывком обернулся.
Перед ним стоял пацан лет пятнадцати и настороженно заглядывал ему в глаза.
Чем-то он показался Лёке знакомым… где-то Лёка его видел…
Пацан молчал – и Лёка тоже молчал растерянно, совсем уж не зная, как реагировать на обвал событий. Обиванкин кашлянул и пробормотал:
– Молодой человек, у нас важный разго…
– Здравствуй… – сказал пацан, не отводя от Лёки взгляда, и после паузы с усилием добавил: – Папа.
В Москву! В Москву!
Этот тощий, угловатый шпаненок, от которого разит пивом и куревом, с прыщами на лбу и неопрятным пухом на подбородке и под носом, – мой сын?
Лёка помнил его чистеньким, милым, пахнущим молоком; росточком – ему, Лёке, по пояс…
Ребенком помнил.
А теперь он был уже отнюдь не ребенок.
Четыре года прошло? Нет, почти пять…
Однако это несомненно был он. Если бы парень сам не назвал его папой, Лёка, наверное, вспомнил бы его, узнал бы через несколько мгновений. Просто все произошло слишком неожиданно. Невообразимо неожиданно. Бывает часто: встречаешь человека, с которым хорошо знаком, но привык видеть лишь в каком-то определенном месте, – и, неожиданно столкнувшись в другом, узнаешь только после того, как несколько мучительных мгновений лихорадочно роешься в каталогах памяти: ну ведь я же его определенно знаю! ну кто же он такой?
– Молодой человек, – скрежещуще произнес Обиванкин. – С папой вы успеете наговориться дома. У меня к вашему отцу…
– Послушайте, Обиванкин, – негромко и бесстрастно сказал Лёка. – Помолчите.
Как ни странно, старик повиновался.
Как ни странно, Лёка не испытал ни малейших угрызений совести от того, что его просьба, да еще и сформулированная столь жестко, оказалась беспрекословно выполненной. Собственно, он даже не заметил того.
– Как ты здесь оказался? – глупо спросил Лёка.
– Ну, типа… шел, шел – и оказался.
Действительно. Что с того, что это очень далеко от дома? Провожать мальчика в школу, переводя через две опасные улицы, наверное, уже не надо.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
