Крайнюк озадаченно склонил голову, пытаясь себя оглядеть, подхватил полу халата и зачем-то понюхал.
Ответил с достоинством:
— Нет, не оперировал. Но без дела не сидел... Что с тобой, Василий? Не приболел ли часом? Маешься с утра.
— Защелкни дверь. Достань бутылку вон из шкафчика. Не помешает освежиться.
Быстро ввел помощника в курс дела. Разумеется, сообщил лишь то, что тому положено знать. Ленька Шахов озверел, требует остановить конвейер. И момент выбрал такой, когда у них полно выгоднейших заказов.
Объясняет тем, что кое-кто якобы уселся им на хвост.
Это; конечно, уловка. На самом деле Шахов наезжает с единственной целью, надеется увеличить собственный пай. Намекал на какого-то племяша, явно подставное лицо, который служит в органах и которого необходимо посадить хотя бы на пару процентов.
Услыша слова "пай", "процент" и "племяш", Крайнюк побагровел и автоматически сунул Поюровскому под нос огромный, мосластый кукиш.
— А вот этого он не хочет, твой Шахов?!
— Убери, — Поюровский брезгливо отмахнулся. Налил в мензурки коньяк, выпил, не дожидаясь Крайнюка. У того было немало достоинств, в некотором смысле он был уникальным человеком, но манеры его оставляли желать лучшего и иной раз доводили интеллигентного Поюровского до белого каления. Крайнюк в былые годы оттянул десяток лет тюремным врачом, и это оставило на нем неизгладимый след. Его трудно было назвать дипломатом. Если что было не по нем, он упирался, как бык, и только что не ревел. Может быть, ему не следовало покидать тюремную обитель, там он был на месте. Но котелок у Крайнюка варил отлично, этого не отнимешь. В ситуациях, когда требовалось проявить твердолобость, Поюровский со спокойным сердцем выдвигал его на передовую позицию. Первобытный облик хирурга-мясника одинаково отрезвляюще действовал на клиентов, пациентов и посредников.
— Что предлагаешь? — спросил Поюровский, — кроме кукиша?
Проблему Шахова они обсуждали не первый раз, оба понимали, что рано или поздно придется менять "крышу", исподволь готовили варианты, но всякий раз откладывали окончательное решение, следуя правилу, что худой мир лучше доброй ссоры. Теперь, когда Шахов обнаглел до предела, тянуть дальше не имело смысла. Если Леня замахнулся на самое святое, на банковские депозиты, то смешно думать, что он на этом остановится.
Крайнюк осушил мензурку золотистого "Камю", крякнул и понюхал замусоленный рукав. Выпучил на соратника оловянные глаза.
— Предлагай ты. Я свое давно сказал.
То, что давно сказал Крайнюк, выглядело так. Заманить Шахова в подвал, в центральную операционную, как бы на экскурсию, усыпить, слить из него жизнь, разъять на составные части и справить по обычному каналу вместе с ближайшей партией сырца. В таком простейшем решении проблемы было определенное изящество, оно как бы логически вытекало из ситуации, но Поюровского, который был все же много умнее своего решительного напарника, смущало одно обстоятельство. Шахова начнут активно искать, появятся различные версии, закопошатся журналисты, которых тянет на трупы, как мух на говно, и одна из ниточек неизбежно приведет в больницу. Во всяком случае, такая вероятность не исключалась. Борька Сумской — первый и наведет.
— Банкир? — уточнил Крайнюк.
— Такая же гнида, как Шахов. Их надо валить вместе, поодиночке нельзя. Но Борьку в подвал не заманишь, осторожная гадина. У него одной охраны, говорят, двадцать шнурков.
Кирпичная рожа Крайнюка подернулась белесой сыпью, словно на нее плеснули муки, — результат непомерного умственного напряжения.
— Что же делать, а, Василий? Неужто братву подключать?
Может, и придется, с горечью подумал Поюровский. Но это крайне рискованно. Одно дело, когда братва поставляла им всякую рвань с тротуаров — бомжей, пьяниц, проституток, беспризорных детей, — и совсем другое обратиться за помощью в таком щекотливом вопросе. Банкир и депутат Госдумы в одном флаконе — это вам не сто тысяч валенков в Чечне, это весомо.
Братва, конечно, возьмет контракт, ей-то все равно, кого мочить, хоть мать родную, хоть президента, но заломит несусветную цену. Но и это не главное. Беда в том, что, обратясь к структурам, они с Крайнюком сядут на такой крючок, с которого вовек не сорваться.
Поюровский с внутренней дрожью представил самодовольную, дегенеративную морду Хаки из Мытищ, одного из основных поставщиков сырца, вспомнил, как тот заливисто смеется над собственными шутками, как при этом у него прыгает, трясется острый кадык, словно маленький членчик, как он покровительственно тянет сквозь зубы:
— "С тебя еще десять штук, доктор, за прошлую партию!" — и взмолился: о-о, только не это!
— С братвой погодим, время терпит. Вдруг эта гнида опомнится, отступит.
— Вряд ли, — усомнился Крайнюк. — Я твои колебания понимаю, но какой другой выход? Я его не вижу.
— Есть же киллеры-одиночки. Говорят, недорого берут.
— У кого есть, у нас с тобой нету.
— Можно поискать.
— Где искать-то? Они бирки не носют.
Загрустили оба, добавили по маленькой. Поюровский мечтательно произнес:
— Я слышал, девка одна чисто работает. То ли Груня, то ли Вера. По кличке — Француженка. Говорят, чем важнее клиент, тем у нее такса ниже. Фанатичка. При этом неуловимая. Вот бы на кого выйти.
— Уловили уже, — буркнул Крайнюк, в который раз меняя цвет лица — с багрового на темно-коричневый. — Эк, спохватился! По весне Француженку на Калужской дороге тюкнули.
— Ты-то откуда знаешь?
— Обижаешь, хозяин.
Чтобы немного развеяться, отвлечься от мрачных мыслей, пошли на обход. Три этажа здания занимали обычные клинические отделения — терапия, хирургия, гинекология. В просторных палатах на одного-двух человек лежали коммерческие больные, в основном мелкие рыночники: челноки, биржевики, барыги. К их услугам была столовая с пятиразовым питанием, массажный кабинет, сауна, биллиардная, операционная, оборудованная суперсовременной техникой (искусственная почка, легкие), а также вышколенный медперсонал, готовый удовлетворить практически любые желания занедуживших рыночников, естественно, за отдельную плату. Правда, врачи тут работали не ах какие, на врачах Поюровский экономил, справедливо полагая, что таким образом сумеет подольше удержать пациента на больничной койке. Денежки с этих этажей текли негустым, но плотным ручейком, вдобавок легальные отделения служили надежным прикрытием для основного производства.
Обыкновенно Поюровский начинал обход с хирургии, сопровождаемый свитой элегантных медсестер.
В каком-то смысле это был его ежедневный сольный номер, где каждый жест и каждое слово были давным-давно отрепетированы, хотя Василий Оскарович, будучи по натуре романтиком, не избегал импровизаций, но и они строго соответствовали мизансценам. Возле состоятельных больных он задерживался подольше, с "бедняками" проводил минуту, другую, но всем успевал внушить оптимизм. Высокий, стройный, в безукоризненно отглаженном и накрахмаленном халате, с одухотворенным лицом в золотых дужках очков, с резкими, точными движениями крупных рук, с внимательной полуулыбкой, да еще в окружении длинноногих наяд, с восторгом ловивших его замечания, он производил впечатление кудесника, этакого Кио на манеже. Две-три фразы, произнесенные с профессорским апломбом, — и сколько благодарности на лицах настороженных, не избалованных культурным обхождением кидал и барыг. "О-о, батенька, вижу, вижу, пошел на поправку! Вот что значит — патентованные средства. Но — недельку придется еще полежать. Зато отсюда — прямо на Уимблдон, а?!" — и дружеский, интимный шлепок по волосатому брюху — и ответный, счастливый блеск в глазах больного. Или: "Ну что, дружок, будь я помоложе, потягались бы на кулачки, а?!
Ишь какие стати наел, а. Маня!?" Привлеченная светилом к беседе, медсестра оргастически содрогалась, рыночник млел, вздымался под одеялом тугим бугром. Про себя Василий Оскарович усмешливо прикидывал: спустить бы тебя в подвал, животное, действительно была бы польза для общества.
На сей раз, одолеваемые мрачными предчувствиями, коллеги сразу отправились вниз. Узкий коридор с люминесцентным освещением, бронированные двери, палаты, прозекторская, разделочный цех, подсобные помещения — все это занимало площадь не меньшую, чем верхние этажи. У входа их встретил дежурный, старлей Спиноза, бритоголовый спецназовец на повышенном довольствии. По-армейски доложил обстановку: происшествий нет.
Поюровский дружески пожал ему руку, Крайнюк хмуро велел застегнуть пуговичку у воротника. Не терпел старый тюремщик разгильдяйства в подчиненных, даром что сам не соблюдал никаких правил.
Помещение, куда они первым делом заглянули, больше всего напоминало переполненный трюм на невольничьем корабле: спертый воздух, полумрак, двух— и трехъярусные койки, составленные так тесно, что между ними оставались лишь узкие проходы, низкие, прокопченные потолки с сырыми проплешинами, гнилостный запах, бьющий по ноздрям. Если заполнить все лежаки, то в палату вмещалось до пятидесяти человек, но сейчас добрая половина коек пустовала: неделю назад как раз вывезли крупную партию. В этой палате содержались только взрослые особи, причем мужчины и женщины вместе. Как полагал Поюровский, такое совмещение благотворно влияло на психику доноров.
