— И поэтому ты перевелся из двадцать Седьмого?
— Так точно, сэр. Они там пытались заставить меня вернуться в бокс.
— Понятно.
Казалось, Хомс мгновенно утратил всякий интерес к этой беседе. Он взглянул на часы и неожиданно вспомнил, что в 12.30 у него верховая прогулка с женой майора Томпсона. Хомс встал и взял со стола свою шляпу, лежавшую на ящичке с надписью «Входящая корреспонденция».
Шляпа была замечательная, настоящий «Стетсон», из дорогого мягкого фетра, с полями, загнутыми вверх спереди и сзади, складки четырех одинаковых заломов сходились на макушке в острый пик, снизу вместо предписанной пехотинцам узкой тесемки под затылок — широкий ремешок под подбородок, как у кавалеристов. Рядом со шляпой лежал стек, с которым капитан никогда не расставался. Он взял со стола и стек. Хомс не всю жизнь был пехотинцем.
— Что ж, — сказал он равнодушно, — ни в одном уставе не написано, что солдат обязан заниматься боксом, если он этого не хочет. Здесь никто на тебя давить не будет, сам увидишь. Это тебе не двадцать седьмой полк. Я в подобные методы не верю. Кто не хочет, того мы в свою команду не берем.
Он направился к двери, но вдруг резко обернулся:
— А почему ты ушел из горнистов?
— По причинам личного характера, сэр, — ответил Пруит, прячась за словом «личный», потому что никто не имеет права совать нос в личную жизнь человека, даже если этот человек — рядовой.
— Но тебя же перевели по рапорту начальника, — напомнил Хомс. — Что ты там натворил?
— Нет, сэр, никаких неприятностей у меня не было. Причины личного характера, сэр, — снова повторил он.
— А-а, понимаю. — Хомс не был готов к такому повороту и в замешательстве смотрел на Тербера, не зная, с какого боку подступиться к этим «причинам личного характера». Тербер, до сих пор с интересом следивший за разговором, почему-то безучастно уставился в стенку. Хомс кашлянул, но Тербер и ухом не повел.
— А вы ничего не хотите добавить, сержант? — пришлось наконец спросить Хомсу напрямик.
— Кто? Я? Да, сэр, конечно! — со всегдашней взрывной яростью откликнулся Тербер. Им вдруг овладело крайнее возмущение. Брови резко изогнулись — две гончие, готовые прыгнуть на зайца. — Пруит, какое звание у тебя было в команде горнистов?
— РПК и четвертый спецкласс, — ответил Пруит, испытующе глядя на него.
Тербер повернулся к Хомсу и выразительно поднял брови.
— Это как же понять? — изумленно спросил он Пруита. — Ты что, до того любишь маршировать, что отказался от приличного знания и перешел занюханным рядовым в обычную стрелковую роту?
— Никаких неприятностей у меня там не было, — твердо сказал Пруит.
— Или, может, тебе стало противно брать в руки горн? — ухмыльнулся Тербер.
— У меня были причины личного характера.
— Это уж командиру решать, какого они характера, — немедленно одернул его Тербер. Хомс кивнул. Тербер со сладкой улыбкой спросил — Так, значит, ты перевелся не потому, что мистер Хьюстон назначил первым горнистом этого парнишку Макинтоша, а не тебя?
— Не я перевелся, а меня перевели, — пристально глядя на него, сказал Пруит. — По причинам личного характера.
Тербер откинулся на спинку стула и фыркнул.
— Ведь вроде взрослые люди, служат в армии, а ведут себя как дети. Дались им эти переводы! Когда-нибудь вы, дурачье, поймете, что за хорошее место надо держаться.
Взаимный антагонизм наэлектризовал воздух в канцелярии. Оба забыли про Хомса. Пользуясь своим правом командира, он вмешался.
— У меня Такое впечатление, Пруит, — небрежно сказал он, — что ты рвешься прослыть большевиком. Таким в армии рассчитывать не на что. Уверяю тебя, строевая служба в нашей роге намного тяжелее, чем жизнь в команде горнистов.
— Я служил на строевой и раньше, сэр. В пехоте. Так что это меня не пугает.
Врешь, голубчик, подумал он, еще как пугает. Почему так легко заставить человека соврать?
— Что ж… — Хомс многозначительно помолчал, — Я думаю, у тебя будет возможность это доказать. — Но он больше не был расположен шутить. — Ты не первогодок и должен знать, что в армии человек существует не сам по себе. Каждый несет свою долю ответственности. Моральной ответственности, которая выходит за рамки уставов. Взять, к примеру, меня. На первый взгляд я сам себе хозяин, но это только на первый взгляд. В армии, какой бы высокий пост ты ни занимал, над тобой всегда есть начальник еще выше, который разбирается во всем лучше тебя… Сержант Тербер все оформит и определит тебя во взвод.
О должности горниста больше не было сказано ни слова. Хомс повернулся к Терберу:
— Сержант, у вас есть ко мне еще что-нибудь?
— Да, сэр, — рявкнул Тербер, молча внимавший отвлеченным рассуждениям Хомса. — Ротные фонды, сэр. Надо все проверить и составить отчет. Завтра утром мы должны его сдать.
— Вот и проверьте, — распорядился Хомс, хладнокровно игнорируя инструкцию, согласно которой к ротным фондам допускались только офицеры. — Подготовьте отчет, а я завтра приду пораньше и подпишу. У меня нет времени вникать в подробности. Это всё?
— Никак нет, сэр, — со злостью ответил Тербер.
— Остальным займитесь сами. Если что-нибудь срочное, подпишите за меня и отправьте. Я сегодня уже не вернусь. — Он сердито посмотрел на Тербера и повернулся к двери, даже не глянув в сторону Пруита.
— Есть, сэр, — вне себя от бешенства процедил Тербер и во всю мощь своих легких рявкнул так, что стены тесной комнаты затряслись: — Смир-р-р-но!
— Вольно. — Хомс прикоснулся кончиком стека к шляпе и вышел. Через минуту в открытое окно донесся его голос: — Сержант Тербер!
— Я, сэр! — проревел Тербер, подскакивая к окну.
— Что за грязь кругом? Сейчас же убрать территорию! Посмотрите, что здесь такое. И вон там. И там, у мусорного ящика. Это казармы или свинарник?! Все вычистить! Немедленно!
— Есть, сэр! — проревел Тербер. — Маджио!
Щуплый Маджио возник перед окном, как чертик из табакерки.
— Я, сэр!
— Маджио, — сказал Хомс, — ты почему в майке? Сейчас же надень рубашку. Ты не на пляже.
— Есть, сэр. Сейчас надену.
— Маджио! — проревел Тербер. — Собери кухонный наряд, и чтобы вылизали всю территорию! Не слышал, что приказал командир?
— Так точно, старшой, — покорно ответил Маджио.
Тербер положил локти на подоконник и проводил взглядом широкую спину Хомса, который шагал через поднятую по команде «смирно» четвертую роту. «Вольно!» — раскатился по двору голос Хомса. Когда капитан прошел, одетые в голубое фигуры опять уселись на землю, и занятия возобновились.
— Кавалерист выискался! — пробормотал Тербер. — Вылитый Эррол Флин[17] только в два раза жирнее! — Он вразвалку подошел к своему столу и злобно ткнул кулаком в твердую с плоским верхом форменную шляпу, висевшую на стене. — Если бы я свою так загнул, он бы меня быстро на строевую сплавил, сволочь. — И он снова вернулся к окну.
Хомс поднимался по наружной лестнице в штаб полка, направляясь в кабинет подполковника Делберта. У Тербера была своя теория насчет офицеров: надень погоны на агнца божьего, и он тоже станет сволочью. Офицеры вертят тобой как хотят, а ты пикнуть не смей. Потому-то они такие гады.
Но из-за лестницы штаба на него застенчиво поглядывало сквозь подъездные ворота окно спальни в доме Хомса. И, может быть, сейчас, за этим темным окном, стройная и высокая, она неторопливо высвобождает из одежды свое молочно-белое тело блондинки, готовясь принять душ или лечь в ванну, снимает с себя одну вещь за другой, как на стриптизе в ночных кабаках. Может даже, у нее в спальне сейчас мужчина.
Горячее желание распирало его, как будто в груди надувался огромный воздушный шар. Он отвернулся от окна и сел за стол.
Пруит ждал, стоя неподвижно возле стола, вконец измотанный, усталый. Напряжение от борьбы с собственным страхом и от неподчинения власти было слишком велико — из-под мышек все ползли и ползли вниз медленные струйки пота. Воротник, такой свежий в восемь утра, раскис, рубашка на спине промокла насквозь. Осталось совсем немного, уговаривал он себя. Еще чуть-чуть, и вздохнешь свободно.
Тербер взял со стола какую-то бумагу и принялся ее читать, как будто в комнате никого не было. Когда он наконец поднял глаза, лицо его обиженно скривилось от изумления и негодования, точно стоявший перед ним человек проник в канцелярию без его ведома.
— Ну? — сказал Милт Тербер. — Какого черта тебе здесь надо?
Пруит невозмутимо смотрел на него, не отвечая. Оба молчали, оценивая друг друга, как противники-шахматисты перед началом партии. На лицах никакой явной неприязни, просто холодный извечный антагонизм. Они были точно два философа, которые взяли за основу одну и ту же подсказанную жизнью предпосылку и с помощью неопровержимых аргументов пришли к диаметрально противоположным умозаключениям. Но эти умозаключения, как братья-близнецы, все равно были одна плоть и кровь.
