Впрочем, порицания Гюнтер искупал приветливостью: даже когда делал ей выговор, все равно улыбался. Сказывалась, видимо, корпоративная дрессировка. Подарил ей сотовый телефон, чтобы они могли без помех созваниваться по вечерам. Много рассказывал о своей Германии. Вета слушала и воспринимала его рассказы как романтический сон: ходить по чистым улицам, по асфальту, жить без решеток на окнах, без множества замков на дверях, не просыпаться от пьяных криков, драк по ночам, а полиция, это ж надо, вместо того, чтобы дать в морду и обобрать, стремится человеку помочь. Перед ней в интерьере роскошного телевизионного сериала разворачивалась необыкновенная жизнь. Можно будет не думать о деньгах, можно будет не переживать, как дальше жить, можно будет поехать во Францию, в Португалию, в Сингапур. Да, вот просто так, взять и поехать, а собственно – что?
— А в Мексику, например?
— Конечно, — весело отвечал Гюнтер. – В Мексику – никаких проблем…
— А на Сейшельские острова?
— Майн гот!… Рад-ди бога…
Все это рухнуло в одно мгновение. Когда в понедельник, после пустопорожних, томительных выходных, отсидев пять уроков, смысл которых Вета даже не пыталась понять, она, ни о чем не подозревая, явилась в фирму – рабочий день у нее начинался здесь в шестнадцать часов, – то охранник, посмотрев пропуск, сказал, что ее ждет герр Зайкофф, идти надо прямо к нему, а герр Зайкофф, тот самый молодой человек, который ее сюда оформлял, несколько брезгливо поглядывая, объявил, что, как установлено службой дисциплинарного наблюдения, ею, Ветой, нарушены моральные нормы, обязательные для сотрудников корпорации.
— Я имею в виду ваши интимные отношения с господином Трамалем. Мы не будем разбираться, кто тут более виноват. Герр Трамаль по особому решению Совета директоров ныне переведен в наше нидерландское отделение. Он вчера улетел. Что же касается вас, то должен вам объявить, что отношения сотрудничества между нами прекращены, договор расторгнут, вы более не являетесь нашим работником.
Молодой человек забрал у нее пропуск.
Вета сидела ошеломленная. Как так улетел? Даже не позвонил? Ведь есть же сотовый телефон!.. И вдруг поняла, что Гюнтер опять до смерти перепугался. Вот они, западные мужики: сорок лет, инженер, спортсмен, солидный счет в банке, состоятельный человек, а перед мелким корпоративным начальником дрожит, как пацан.
С ней что-то случилось. Черная боль, много месяцев копившаяся внутри, неожиданно прорвалась и хлынула по всему телу. Колени ослабли – чтобы подняться, она была вынуждена опереться руками о стол. Казалось, что по пальцам ее, по суставам, по коже течет жидкое пламя.
Так оно и было, наверное, потому что, когда она наконец с трудом оторвала руки, то на лакированной гладкой поверхности офисного стола морщинились вплавленные следы…
Стипендию ей, к счастью, оставили. И оставили, по крайней мере пока, бесплатную аренду квартиры. Фирма, вероятно, не хотела скандала. В новостях и так время от времени сообщали о различных инцидентах, связанных с пребыванием в России Международных миротворческих сил. То возникнет грандиозная драка, куда оказывается замешанным иностранный патруль, то солдаты одной из российских ракетных частей наотрез откажутся подчиняться офицеру с голубыми нашивками, то обнаружится вдруг, что под видом фонда, долженствующего стимулировать развитие в стране мелкого и среднего бизнеса, существует организация, отмывающая деньги криминальных структур.
Вета догадывалась, что в действительности таких инцидентов гораздо больше. Сообщают, конечно, не обо всех, чтобы не накалять ситуацию.
Ничего удивительного, что руководство консорциума побаивается.
Гораздо хуже было другое. Слухи о ее отношениях с Гюнтером каким-то образом просочились в поселок. Не помог никакой корпоративный заслон. Однажды, придя утром в школу, Вета обнаружила на своей парте листок бумаги, где крупными печатными буквами было выведено одно слово — “овчарка”. Ее будто током ударило. “Овчарками” называли девушек, которые жили с немцами. Таких парни из Православного корпуса, по слухам, отлавливали, имели хором, а потом стригли наголо. Ничего толком, впрочем, известно не было, милиция не вмешивалась, поскольку заявлений от пострадавших не поступало. Так – жутковатые, с подробностями, рассказы, составляющие местный фольклор.
И вот теперь это с ней.
Лидка, пришедшая раньше, записку, несомненно, узрела, но промолчала – только злорадно блеснули глаза. А – не высовывайся, не лезь, не будь лучше всех.
Все вроде бы оставалось, как раньше. И тем не менее прочная незримая стенка отгородила ее от других. На перемене она слышала за спиной отчетливое “гав-гав”, но когда оборачивалась, видела лишь равнодушные пустые физиономии.
А пойдешь дальше по коридору – снова “гав-гав”.
И еще она уловила цепкий взгляд Тюбика, который как будто ее раздел.
Тюбик, видимо, предвкушал.
И не к кому обратиться, никто не поможет, не защитит. До звезд далеко, а до других миров – не добраться.
Вета чувствовала себя как на подиуме.
Причем – вывели против воли, приковали посередине, не убежать.
Подловили ее в тот же день. Ближе к вечеру, было еще довольно светло, она пошла в магазин, кончились, как назло, все припасы, и когда свернула от своего дома через щербатый пустырь, то перед ней выросли четыре знакомые фигуры. Все были тут: и Кондёр, и придурковатый Папуня, и Бамбилла, надвигающийся как скала, и Тюбик со своею ухмылочкой.
Тюбик был особенно гадок.
— Привет…
— Вот и мы…
— Гав-гав…
Она отступала назад, пока не уперлась спиной в кирпичную твердь. Сердце билось, как в клетке, которую нельзя было сломать.
— Я буду кричать…
— Кричи.
Это их, кажется, развеселило.
Вета вспомнила, как в день приезда сюда кто-то дико кричал в темноте: “Убивают!..”
И что?
Выбежал хоть один человек?
Спасение пришло, точно в сказке.
Раздался голос:
— Ай-ай!.. зацем девоцку обижаит?.. Отпусти девоцку… Плохо, ай-ай…
Будто из-под земли, возникло местное чудо: в полушубке, несмотря на теплынь, волосы заплетены в две черные косички.
Кажется, его звали Буртай.
— Иди, иди отсюда, рожа мансорская…
— Нельзя девоцку обижай… Ай-ай, нехорошо говоришь…
Бамбилла вроде бы замахнулся, чтобы врезать по улыбчивой физиономии, но вдруг захрипел, согнулся, хватаясь за огромный живот. Вета и не заметила, когда Буртай успел ударить его. А Буртай уже оказался возле парней – как-то здорово крутанулся, будто волчок, выбросив в стороны руки, бодро подпрыгнул, бодро дрыгнул ногами – отлетел куда-то Папуня, Тюбик вскрикнул – из носа у него брызнула кровь, а Кондёр, попытавшийся закрыться локтями, вдруг сложился, скрестив колени, от боли в паху.
— Ай-ай, оцень нехорошо, — сказал Буртай. – Пойдем, девоцка, отведу…
Взял Вету за руку и, не обращая внимания на парней, повлек через проклятый пустырь.
Она шла за ним, как во сне.
От Буртая пахло сухими летними травами.
Вот – уже улица, магазин.
Вновь повернулось к ней глуповатое улыбчивое лицо.
Глаза – совсем щелочки.
А голос – добрый, радостный, тоненький, как у ребенка:
— Иди домой, девоцка, ницего не бойся…
Буртай был мансор. Кто такие мансоры, в поселке никто не знал, а если честно, то никто особо и не интересовался. Ну, вроде местный народ. Ну, вроде живут здесь спокон веков. Ну, промышляют в тундре, волосы, как индейцы, заплетают в косички. Возможно, индейцы и есть. Звали их просто – манса. Эй, манса, водки налить? – Налей, конецна, налей, нацальник… Мнение о них было такое: мансор – тот же русский, только пьет вдвое сильней. Обычно они что-нибудь сторожили. Сидит такой чудик, в полушубке, несмотря на жару, иногда в малахае, курит весь день, считается, что – вахтер. Буртай был другой. Ему принадлежал магазинчик, куда Вета, собственно, и бегала через день. Продавалось там решительно все: от водки “Золотой лотос” до обуви и гвоздей, от пшенной крупы до мыла и брезентовых рукавиц. Причем Буртай, как вдруг выяснилось, был совсем другой. Вета всю ночь дрожала, не понимая, как дальше жить: ведь эти дебилы, эти чучела неумытые ей не простят. Однако когда на другое утро она появилась в школе, то оказалось, что из всей четверки в класс пришел только Кондёр. Да и тот ее как бы не замечал. Через пару дней, правда, подтянулись и остальные, но вели себя так же – как будто Веты здесь нет. Ситуацию несколько прояснила Лидка, которая, млея от ужаса, рассказала, что Буртая им посоветовали не трогать. Буртай, оказывается, не один, там целая сеть. Зердюкова, майора, помнишь, это закопали они.
— А у тебя с ним какие дела?
— Никаких, — честно ответила Вета.
Лидка ей, разумеется, не поверила.
Ну и пусть.
