Дефис, будучи то разделяющим (сей-час), то соединяющим (наш-час, без-нас), уравнивает наречие со словосочетанием, а словосочетание уподобляет предлогу, превращая тем самым предлог в самостоятельную часть речи, способную стать окказиональным эпитетом; ср. также: «Справляли заутреню сквозь-сном и весной». Словосочетание и целое предложение в роли эпитета находим в строчках:
Рай-город, пай-город, всяк свой пай берет, —Зай-город, загодя закупай-город (И., 479);
Где старец тот ОсипС девицею-свет-наш-явлен? (И., 699).
Особый интерес представляют сочетания типа дым-туман, змей-паук, соединяющие в себе свойства сочетаний трех типов: синонимических (типа путь-дорога), определительных (типа жар-птица) и состоящих из двух равноправных элементов — «двандва» (типа гуси-лебеди). Они наиболее типичны для аппозитивных сочетаний вообще, так как природа аппозиции проявляется в них наиболее полно: «Поскольку сочетаемые слова только сопоставлены без выражения зависимости, все члены сочетания оказываются одинаково сильными» (Потебня, 1968, 218). Значима сама конструкция: соположение элементов — сигнал их равенства. Элементы словосочетания, относящиеся к одной лексико-семантической группе, уравнивает актуализированная общая сема, признак предмета представляется в таком сочетании как сама сущность, неотделимая от носителя признака. Значение целого сочетания не сводится к сумме компонентов, оно самостоятельно и проявляется в результате утраты или оттеснения семантических различий компонентов за пределы сочетания, т. е. в результате абстрагирования.
Парное сочетание может конденсировать в себе сюжет целого эпизода, а существительное-определение представлять собой «свернутую» метафору. Так, в сочетании сапог-леденец, непонятном вне контекста, скрыта свернутая метафора, изображающая встречу Царь-Девицы с дядькой-оборотнем — метафора, хорошо подготовленная предыдущими строками:
Руки в боки — ровно жар-самовар!Зычным голосом речет: «Где гусляр?»Дядька в ножки ей — совсем обопсел!Аж по-песьему от страху присел.Д'ну по доскам башкой лысой плясать!Д'ну сапожки лизать, лоснить, сосать!Д'как брыкнет его тут Дева-Царь по башке:«Что за тля — да на моем сапожке?»Д'как притопнет о корабь каблучком:Дядька — кубарем, а волны — ничком!«Будешь помнить наш сапог-леденец!Где гусляр — сын царский — знатный певец?»(И., 362).
Свернутыми метафорами являются и сочетания черный взгляд-верста (И., 351), за плечьми-просторами (И., 422), летами-плесенью (И., 372). Такие метафоры, как и сочетание жар-птица, представляют собой характерный пример синкретизма названия предмета с его признаком, определения и определяемого.
Синкретизм субстантивированных форм
Одним из средств семантической конденсации в поэзии М. Цветаевой является активное употребление субстантивированных форм различных частей речи, как узуальных, так и окказиональных, например:
Квиты: вами я объедена,Мною — живописаны.Вас положат — на обеденный,А меня — на письменный (И., 302);
Двусторонний клинок, синимЛивший, красным пойдет… МечДвусторонний — в себя вдвинем.Это будет — лучшее лечь! (С., 260);
Но узришь! То, что в мире — векСмежение — рожденье в свет.
Из днесь —В навек (С., 202);
Мир без вести пропал.В нигде — Затопленные берега (С., 71)
Этот тип трансформации оказывается таким органичным в стиле М. Цветаевой потому, что субстантивированные формы, становясь существительными, сохраняют в себе и семантику производящих частей речи с адъективными, предикативными, адвербиальными и т. д. способами представления смысла. Наиболее подвержены субстантивации и в языке, и в произведениях М. Цветаевой прилагательные и причастия.
Подсчет субстантивированных прилагательных и причастий в издании 1965 г. (И.) показывает, что их окказиональное употребление почти вдвое превышает узуальное, что свидетельствует об осознанном внимании поэта к этому типу словообразования и морфологическому сдвигу. Некоторые стихотворения оказываются целиком построенными на субстантивации прилагательных и причастий, находящихся в синонимических или антонимических отношениях: «Попытка ревности», «Стихи к сироте», «На льдине — любимый…», «Скороговоркой — ручья водой», «Минута», «Наяда», «Есть в мире лишние, добавочные…», «Полюбил богатый — бедную…» и др.
Е. А. Некрасова, исследующая свойства метафоры в художественном тексте, обратила внимание на стихотворение «Полюбил богатый — бедную…»:
Полюбил богатый — бедную,Полюбил ученый — глупую,Полюбил румяный — бледную,Полюбил хороший — вредную:Золотой — полушку медную (И., 128).
Отмечая, что «в художественных текстах широко распространены случаи употребления слова (в том числе и прилагательного) одновременно в нескольких значениях», Е. А. Некрасова пишет: «В данном примере в пределах строки происходит субстантивация на основе относительного значения прилагательного золотой, а весь предыдущий контекст активизирует качественное значение прилагательного» (1975а, 84). Это наблюдение представляется принципиально важным, потому что именно совмещение относительного значения прилагательных с качественным значением способствует и развитию окказиональной полисемии, накладывающейся на полисемию грамматическую. Особого внимания заслуживают факты окказиональной частичной субстантивации, когда слово в художественном тексте, сохраняя признаки и синтаксические функции прилагательного или другой несубстантивной части речи, приобретает и признаки существительного. Наиболее отчетливо такой сдвиг можно видеть на примере прилагательного в позиции поэтического переноса. Так, повышенная самостоятельность прилагательных на переносе в ряде контекстов приводит их к окказиональной субстантивации, несмотря на сохранение определяемого слова:
Как живется вам с простоюЖенщиною? Без божеств?Государыню с престолаСвергши (с оного сошед) (И., 262).
Субстантивация в этом случае настойчиво утверждается целым комплексом выделительных средств — переносом, графикой, композиционным параллелизмом с субстантивированными прилагательными в первой и седьмой строфах и с существительным в девятой:
Как живется вам с другою, — Проще ведь? — Удар весла! —(…)Как живется вам с чужою, Здешнею? Ребром — люба?(…)Как живется вам с товаром Рыночным? Оброк — крутой? (И., 262).
В других стихотворениях окказиональной субстантивации на переносе способствует повтор тождественных или однородных (во втором случае антонимических) прилагательных:
Что тебе в том длинном, длинномЧужестранце длинноногом? (И., 144);
— Мой хладнокровный, мой неистовыйВольноотпущенник — прости! (И., 75).
В приведенных примерах эффект категориальной трансформации усиливается еще и благодаря тому, что указательное и притяжательное местоимения в том, мой, оторванные от своих существительных чужестранце, вольноотпущенник, теснее связаны с теми прилагательными, с которыми они стоят рядом, чем с теми, с которыми составляют словосочетание, т. е. между членами атрибутивного сочетания происходит переразложение: его компоненты оказываются отнесенными к разным стиховым единствам.
Стремится к субстантивации также прилагательное, отделенное от своего существительного помимо переноса другими словами:
Голубоглазый —Меня — сглазилСнеговой певец (И., 93).
В стихотворениях Марины Цветаевой можно наблюдать и явление, обратное субстантивации, когда к субстантивированному в русском языке прилагательному присоединяется новое определение:
Сокровенную, подъязычнуюТайну жен от мужей, и вдовОт друзей — тебе, подноготнуюТайну Евы от древа, — вот:Я не более, чем животное,Кем-то раненное в живот (И., 464–465).
Пауза переноса здесь служит как бы амортизатором грамматического сдвига: она создает промежуточное звено от субстантивированной формы подноготную к десубстантивации прилагательного.
