— Отложен съезд? — встревожился Федор.
— Напротив, Ленин торопит с выборами делегатов. А ваши меньшевики все еще против съезда?
— «Наши»?! Чтоб им ни дна ни покрышки. Мутят воду!
Все оживились, заговорили вполголоса. Стоклицкая успокоилась и усадила гостя в удобное кресло.
О том, что «Саблина» — это Надежда Константиновна Крупская, Федор и Мина знали хорошо. Но что за птица Дядя Том?
Этой «птицей» оказался Владимир Дмитриевич Бонч-Бруевич. Он прибыл из Женевы в Россию для передачи большевикам опыта пересылки «нелегальщины».
И тут же показал, как проще извлекать из альбомов газеты:
— Делается это следующим образом...
Вчетвером дело пошло быстрее, и через час они покончили с альбомом. Стоклицкая затопила камин и стала жечь сырой картон.
* * *
Покидая квартиру Мины, Федор не забыл о конспирации. Осторожно высунулся из подъезда и оглядел всю улицу.
Легкий морозец выбелил инеем тротуар, но воздух уже дышал близкой весной. И хотя на крышах висели сосульки, небо совсем не походило на зимнее.
Улица пустынна. В эти ранние часы зимнего утра крепко спят самые бдительные шпики. И полиция отсиживается в тепле.
Но когда Федор ступил с крыльца на улицу, ему показалось, что в окне бельэтажа колыхнулась занавеска, а за ней мелькнуло чье-то лицо.
Он украдкой оглянулся, но занавеска уже не шевелилась. Определенно померещилось... Устал до чертиков!
На Корсиковскую Федор Сергеев добрался к четырем утра. Скоро натужно загудит «отец» — паровозостроительный, за ним послушно и остальные заводы. Но вздремнуть еще можно.
Товарищи-коммунары крепко спали. Шестеро на трех кроватях— валетом, двое на полу на убогих тюфячках. Уж так заведено: тот, кто приходит последним, устраивается на полу.
Федор снова обвел глазами квартирантов. Эге, «чужачков» приблудилось! Это бывает... Свежее пополнение. А кого еще нет? Володьки Кожемякина. Да ведь он нынче по городу с Прошей Зарывайко листовки клеит!
И ужин оставили — гречневую кашу, а к ней соленый огурец. Позаботились ребята о своем товарище. С такими с голоду не пропадешь!
Покончив наскоро с едой, Федор присмотрел местечко на полу между Сашей Васильевым и Федей Табачниковым. Прицелился и бросил туда свой латаный кожушок. Выгодно спать в самой середке — тепло!
И он упал на свою овчинку как подкошенный.
«ТЬФУ, АНТИХРИСТЫ!»
Вечер испортил околоточный. Он ввалился в комнатушку коммунаров на Корсиковской совсем неожиданно. Но Федор, словно не слыша бряцанья шашки, продолжал читать:
«...ученики псковской семинарии предали погребению пса и крестили кошку. Там же, знакомя своих питомцев с правилами богослужения, ректор завел весь класс в алтарь. Семинаристы, помня завет Христа: «друг друга тяготы носите», разделились. Одни легли спать на ризах, а другие спинами заслонили товарищей от взора ректора».
Городовой побагровел и зычно гаркнул:
— Встать, нахалюги! Какую мерзость читаете?
Все, кроме Федора, нехотя поднялись. Он с наигранной печалью пояснил:
— Ноги у меня хворые, ваше благородие... А читаем «Южный край». Газетка харьковская, вполне благонамеренная. Новости презанятные! К примеру: «В Сербии до сих пор не схвачены убийцы короля Александра и его венценосной супруги Драги». Куда глядит ихняя полиция? Наша враз бы навела порядок! Орлы!
Околоточный хотел перебить чтеца, но тот продолжал:
— А в Париже и вовсе удивительное: «Французский палач Дейблер подал в суд на профессора Ферри. Тот обозвал мастера гильотины «озверевшим субъектом», и палач возмутился: «Меня грубо оскорбляют! Я не сторонник казни, но каждому нужно чем-то жить? Я, как и все чиновники, заслуживаю уважения, а меня поносят. И за что? За аккуратное исполнение обязанностей». — Невинно глядя на околоточного, Федор добавил:—Безобразие! У нас бы не позволили оскорблять палачей...
Полицейский вырвал из рук Федора газету.
— Ты что мелешь, говорун? Покажи-ка паспорт! А что, кроме газет, изволите читать?
— Стихи господина Некрасова, сказки — «О царе Ахреяне», «О мужике и генерале», а из сочинений его сиятельства графа Льва Толстого нам по душе комедия «Плоды просвещения». Знамо: учение — свет, а неучение — простота! Охота поумнеть, в люди выбиться... Вот вы, к примеру, унтера достигли!
Возвращая паспорт, околоточный горделиво заметил:
— Достичь дано не каждому. Бывает, много учен, да недосечен! Лучше бы вы, охламоны чумазые, водкой баловались, а не книжками. — И он протянул руку к Александру Корнееву. — Давай свой вид. Тоже грамотей?
Вручив документ, Сашка Рыжий и вовсе дурачком прикинулся:
— Не-е... Куда мне читать да писать! Я этих черных буковок не разумею. Ем только пряники писаные и одно молюсь: «Пророк Наум, наставь мя грешного на ум...» Поможет, ваше благородие? Уж так хоцца!
Парни давились смехом, а унтер, пробуя странички паспорта на язык (если с кислинкой — поддельный), снисходительно молвил:
— А ты, рыжий-красный, за образованностью не больно гонись. Самые-то разумники в тюрьмах гниют да по Владимирке столбы верстовые считают.
— Спасибо за совет, ваше благородие! — воскликнул Сергеев. — Уж так сгодится нашему Петру Спесивцеву. Он давно без работы и не знал, что мог знаниями обогатиться в остроге! Верно — школа бесплатная, харчи казенные.
— Но-но, Тимофеев! — одернул его полицейский. — Не очень чеши своим долгим языком. И что ты за гусь, не пойму!
— Известно, лапчатый. Вода с такого запросто скатывается...
— Я тебя не водой, а вот чем проучу! — показал околоточный свой кулак невероятных размеров, словно специально созданный для мордобития. — Далеко от меня не уплывешь на своих красных лапках.
Ой как не нравилась околоточному эта с виду тихая компания! Ни выпивок, ни веселого разгула с драками, как подобает мастеровым. Только песни поют, да и то непонятные. Правда, однажды сам слышал, как славили патриотическим гимном царя. Кто же они?
«Славили»... Дозорные заранее упредили коммунаров о приближении околоточного к домику, и парни дружно грянули песню, которую сочинил на мотив гимна кочегар Степа Россохатский.
Славься, ты славься.Наш царь Николай,Чертом нам данныйНаш царь-государь.Палач беспощадный,Утонешь в крови,И род твой РомановТебе не спасти...
Слов этих околоточный хорошо не расслышал — только мотив, но чуял неладное. Уж очень дерзкие парни! С каждым беседовал, завлекал посулами. Но никто не сказал ничего худого о товарищах. Самый ловкий из них, конечно, Тимофеев... Как прописался на Корсиковке — словно подменили рабочих парней. Глянешь на этого Артемия — по всему фабричный, а заговорит — так и прет из него студент. Сегодня же надо доложить частному приставу!
Городовой удалился, а Федор посуровел.
— Жаль, други мои, а вижу — надо мне убираться отсюда, и не медленно. Не зря фараон зачастил, щупает нас. За себя здесь оставлю Сашу Рыжего.
Неохота парням отпускать Артема. Вся жизнь без него потускнеет. Впрочем, он далеко не уедет — где-то рядом будет. Ладно уж..
Иногда коммунары сами себе удивляются. Чем покорил их Артем в чем его власть над ними? Человек как человек, а только ведет ох их за собой, и баста! Как видно, сила его — в огромной вере в будущее, в упрямом стремлении к своей цели. И всем хочется быть таки ми же — храбрыми, не жалеющими себя ради общего рабочего дела.. Артем — пример, достойный подражания.
А у Федора свои мысли, свои заботы. Вот он вышел за ворота домика на Корсиковской и присел на лавочку. Где-то хрипло тявкала собачонка, за ставнями у соседей скучно пиликала гармонь, над заводом Мельгозе краснело черное небо. Выпустили плавку чугуна... Надо идти ночевать куда-то в другое место.
Любой рабочий приютит и не выдаст. А что, если двинуть к Якову Фомичу Забайрачному? Заодно и насчет оружия с ним потолковать. Федор все еще был у кузнеца в молотобойцах. Но не пора ли перейти на нелегальное положение? Время настало горячее...
У меньшевиков провал за провалом, зато «впередовцы» крепнут. Боевую организацию сколотил в Харькове Артем. Конспирация железная! Федор на ней еще в Николаеве собаку съел.
Борьба с противниками созыва Третьего съезда партии показала истинное лицо этих «библейских плакальщиц» — так метко окрестил Сергеев меньшевиков. Они боялись восстания, сомневались в боевом духе рабочих. Однако не желая утратить своего влияния на рабочих, даже послали на съезд делегата. Туда же, в Лондон, от «впередовцев» выехал и Борис Васильевич Авилов — Пал Палыч.
Федор тревожился. Оправдает ли Пал Палыч их надежды? Верно, его уважают на заводах, интеллигенция и студенчество. Но эта склонность к примирению с меньшевиками, примирению любой ценой! Сжился он с ними в их склочном комитете, что ли?
«В конце концов, — успокаивает себя Федор, — большинство проголосовало за Пал Палыча, дало ему твердый наказ. Обязан выполнить!»
