Я тупо смотрела на зеленый блокнот. Мсье Паскаль картинно вздохнул.
– Что же мне с вами делать? Держите. И больше – ни слова. Договорились?
Я автоматически кивнула и взяла блокнот. Где-то снова зазвенели китайские подвески… Возможно, на этот раз это был колокол на нашей колокольне. Я вздрогнула и вопросительно посмотрела на мсье Паскаля.
– Я ничего не слышу, – отозвался он. А потом добавил: – Поздно. Пора ложиться спать…
Я проводила мсье к его спальне, пожелала «Доброй ночи», он хитро посмотрел на меня: «Доброй ночи».
Видно, знал, что я сегодня не усну…
8Я бросила блокнот на одеяло. Включила бра. Налила себе с четверть стакана «бейлиса», растянулась поперек кровати. В приоткрытую стеклянную стену повеял ночной ветерок. Взлетела вверх и мягко опустилась белая штора. Будто птичка крылом взмахнула. Моя дрожь унялась так же внезапно, как и началась.
Я – идиотка! Я думала, что мсье вынесет нечто вроде топора в пятнах крови, – как вещественное доказательство какого-то преступления, совершенного мною «на большой земле».
Я погладила рукой переплет блокнота. Чей бы он ни был – мне стоит его прочитать, если мсье Паскаль этого хочет. Я была уверена, что это его очередная шутка или западня. Маленькая, безопасная западня для моей бессонницы.
В то, что эта вещица принадлежала мне, я, конечно, не поверила. У меня никогда не было зеленого блокнота. А если и был бы – как он попал в руки мсье? Стали бы его агенты обременять себя розысками в моем доме, а тем более – похищением такого хлама?
Я отхлебнула «бейлис» и наугад открыла страницу.
Часть третья
Зеленый блокнот
* * *
…Я выхожу в сумрачное морозное утро – будто ныряю в противную мутную и холодную воду. Включаю автопилот. И просто пытаюсь достаточно четко переставлять ноги. Чтобы идти. Вдоль домов. По аллее промерзших деревьев. К остановке. Я вставляю в уши наушники и надеваю на нос солнцезащитные очки, хотя солнца нет уже недели две. Просто мне не хочется смотреть на мир. Надеюсь, он ко мне тоже неравнодушен. И поэтому он время от времени переворачивается и выливает на меня всю свою грязь.
Я делаю то же самое. В маршрутку передо мной лезет какая-то уродка в шубе из дохлых кошек. «Куда прешься, зараза?» – мысленно ругаюсь я. (Хотя в общем-то я довольно-таки вежливая и любезная. Порой даже детей называю на «вы»). Потом взгляд выхватывает из толпы какую-то бабку. «А тебя куда несет в час пик? Сидела бы дома у батареи, если они еще греют…» Потом все зло мира концентрируется на юнце с инфантильным выражением лица. Интересно, сколько невинных девичьих жизней он перепортит, прежде чем заляжет на диване в ожидании жареной курицы под соусом тартар?
Этим утром (собственно, такое случается довольно часто) я не люблю мир. И ему на меня наплевать. Он знает, что слишком мал. Он мне тесен. В нем воняет бензином, носками, духами, селедкой. И нет места для сороковой симфонии Моцарта или для «Лакримозы». В нем нет места (и времени) для слез. Вообще-то я не плачу вот уже несколько лет – наверное, пять или десять. Такой себе робот на автопилоте…
* * *
Почему у людей, стоящих в очереди на маршрутку, такие уродские лица? Не у всех, конечно, но – у большинства. Тупые и уродские. Парень ковыряет в носу, потом задирает его, высовывает язык. Взгляд дебила. За ним – женщина. Лоб в морщинах, злые глаза. Дальше – мужик подшофе, качается, как водоросль, – чье-то счастье… Приедет домой, стукнет кулаком по столу. Пожилая женщина протискивается внутрь. «Оплачивайте проезд!» – говорит водитель. «Еще чего!» – противным голосом отвечает она и ставит корзины на сиденье. «Покажите пенсионное удостоверение!» – говорит водитель. «А что, так не видно, что я щас умру? Вот прямо здесь, в твоей чертовой машине! – бодро отрезает пенсионерка. – Вези! Не на себе же везешь!» Половина пассажиров вступается за бабку, половина – за водителя. Разгорается ссора. Мужик на улице в очереди падает на плечо женщины с корзиной, она отталкивает его локтем – там тоже поднимается шум. Парень с дебильным выражением лица снова ковыряет в носу, разинув рот, наблюдает за ссорой в маршрутке и там, на остановке. В целом – все они милые люди. Каждый хочет кушать. Но неужели они все – создания Божьи? С такими вот лицами?
Мне страшно. Мне действительно страшно. Я ищу глазами хоть одно неискаженное лицо. Я узнала бы его среди тысячи! Я бы подошла и спросила: «Тебе больно видеть все это? – Мне тоже!»
Но везде – кривые зеркала. Как разбить их?
* * *
Все начинают свой путь с одной определенной точки. В детской задаче в учебнике: из пункта «А». У каждого этот пункт – свой. У кого-то – дворец, у кого-то – глухая деревня. Это не имеет значения для того, чтобы после попасть в пункт «Б».
Главное – идти. Вернее – ДВИГАТЬСЯ ВПЕРЕД. Ведь эта последняя точка находится не на земле. А – ТАМ, наверху, или ТАМ – внизу…
Так вот, счастливы те, кто способен идти прямо: из пункта «А» в пункт «Б». Ведь сложность этого пути состоит в том, что можно незаметно для себя сделать один-единственный шаг в сторону.
На первый взгляд это будет совсем незаметное, незначительное отклонение. Так блуждают в лесу, когда правая нога делает шаг чуть длиннее, чем левая. Опасность заключается в том, что за этим малым отклонением от маршрута обязательно состоится второе, третье, пятое… Это закон блуждания в лесу. Так говорят опытные путешественники.
Потом круг замыкается. И ты снова приходишь туда, откуда начинал путь. Но взрослый младенчик – это уже не трогательно и совсем не смешно…
* * *
Чем больше путешествуешь, тем меньшим становится для тебя мир. Он действительно маленький, при всей своей бескрайности и границах. Наверное, он был таинственным и непостижимым для тех средневековых людей, которые считали, что на противоположной стороне Земли живут люди с собачьими головами. Это вызывало интерес и в то же время вселяло страх. Мир таил в себе загадки.
И теперь я понимаю, почему Гоген бежал на Таити, к первобытным краскам и женщинам с длинными конскими волосами. Теперь я понимаю, почему в фильме Андрея Тарковского «Ностальгия» человек заперся в доме со всей семьей на восемь лет.
Мир маленький.
«Какой мир маленький»…
Он может уместиться в твоем кармане, если ты не будешь бояться быть с ним на «ты».
* * *
…Через час я вылетаю на «Землю обетованную» – ночью самолет приземлится в Тель-Авиве, оттуда мне нужно переехать в гостиницу на берег Мертвого моря. В «дьюти-фри» долго выбираю напиток, который бы мне мог понравиться. Ведь мне сейчас ничего не нравится…
«Бейлис» и «Джонни Уокер» отпадают сразу – их невозможно пить в такую жару. Ликер «Моцарт»? Но я не люблю сладкого! Останавливаюсь на кампари. Литр кампари на шесть суток. Литр кампари, который можно смешать с апельсиновым соком и быть вполне довольной. Еще несколько лет назад я только слышала об этом напитке, а теперь беру его только потому, что «блу айса» здесь нет и быть не может.
…Когда я слышала это название – «Мертвое море», представляла себе картинку с туристического буклета: плейбой в узких плавках или красавица в бикини лежат на поверхности воды и почитывают газету или журнал.
А еще я слышала, что после купания в этой удивительной воде все тело покрывается соляным панцирем, как старая баржа – моллюсками. И что потом?..
* * *
Сонный портье лениво выдал мне ключ. Было около пяти утра. Я поднялась в номер, раздвинула шторы стеклянной стены. Внизу яркой бирюзой сверкала вода в бассейне, за забором серело море. И вид у него был обычный. Как и у всех других морей… Утром попробую его на вкус.
Я рухнула на кровать и подумала, что там, где-то там, далеко и близко от этого места – от этого туманно-розового утреннего берега – ходил Иисус, Сын Божий.
…Море оказалось теплым, как ванна. Легкое покалывание сразу охватило все тело. Не очень-то приятное ощущение. Прозрачное дно было усеяно большими и маленькими кристаллами – ходить по ним трудно. Перенасыщенный соляной раствор: триста граммов соли на литр! И при этом – никакого панциря на коже. Наоборот, она становится похожей на атлас, а волосы такие гладкие и струятся между пальцами, как шелк, каждый волосок блестит на солнце. Только оторвешь ноги от серебристого дна – сразу переворачиваешься вверх или вниз лицом, как дохлая рыба. Плавать невозможно. Нырять – тоже, потому что вода мгновенно разъедает глаза. Но выходить из этого масла не хочется.
