К слову сказать, славой о безропотной готовности исполнить любой социальный заказ адмотдела обкома партии Антиошко была овеяна почти легендарной, за что и держали столько лет в председателях. Мы, будучи оба депутатами, как-то с ней сидели на очередной сессии вместе, и она, уже ознакомившись с делом Феоктистова, сокрушалась, что эти «болваны» (текст Антиошко) из милиции не смогли «сляпать» ни одного мало-мальски "приличного доказательства". Услышав мой азартно-искренний вопрос, а можно ли тогда вообще судить, Зарина Павловна взглянула на меня как на юродивого. Потом о своих сомнениях в моей "умственной полноценности и моральной устойчивости", вызванных нашим разговором, она не преминула «капнуть» в обком, а Феоктистову дала, насколько я помню, десять лет.
Очень сомневаюсь, вызвал ли этот приговор прилив любви у населения к правоохранительным органам, но что касается самого Феоктистова, то за желание Романова вызвать такой прилив он заплатил своей жизнью.
— А что, он помер? — вдруг с интересом вскинулся вяло слушавший мой рассказ патрон.
— Да нет! Я прочел тут как-то в газете, что он, отбыв весь срок, недавно освобожден.
— И что он? Где? В городе?
— Не знаю. Наверно. Найти?
— Нет. Не нужно. Это же ценный кадр. Как только недовольство властными структурами, не способными защитить население от преступности, достигнет точки кипения, этого Феоктистова, или как он там, нужно тут же снова арестовать, раз такой известный, что об его освобождении сообщают даже газеты. Затем этой фамилией отчитаемся перед избирателями за результативность борьбы с организованной преступностью.
— Как так?! А Феоктистов-то тут при чем? Им же один раз отчитались! — изумился я.
— Да, верно, ни при чем, но это его планида! — не смутился «патрон». — Ибо периодически нужно сажать всех известных преступников. Ну, а если таковых не окажется, то при помощи прессы создавать новые имена и потом сажать этих.
— А кто же сумеет доказать, что они преступники, или снова обман ради обмана и старый судебный произвол? А как же тогда приоритет права, о котором постоянно всем внушают? — не унимался я.
Тут Собчак глянул на меня, как когда-то Антиошко, и довольно многословно начал рассуждать о потрясающем своей «новизной», почти научном выводе, какой ему, профессору-юристу, удалось сделать. Смысл сказанного сводился к следующему: если за основу принять, что преступления совершают преступники, то, как следствие этого важного открытия, сперва нужно назвать преступником, а уж затем искать сами преступления. Эта «светлая» мысль, воплощенная в жизнь, во-первых, сильно упростит следствие как таковое; а во-вторых, сведет к минимуму трудности с отправлением закона при судопроизводстве, заменив суд спектаклем в духе средневековых постановщиков из ордена Иезуитов, основанного в Париже небезызвестным мелким испанским дворянином Игнатием Лойолой. Реализацию этого дерзновенного проекта нужно будет, по мнению Собчака, совместить с желанием градоначальника карать своих врагов мановением его перста, для чего все правоохранительные органы в городе должны быть полностью в руках главы. А чтобы судейские и разные прочие прокуроры никаких вольностей себе не позволяли, необходимо вообще всю эту махину так называемого правосудия подчинить подведомственному лишь городскому голове очередному комитету, или как он еще будет там именоваться, создание каковых было уже запрограммировано в изобилии. В общем, выходило что-то похожее на "демократию закрытого типа" с ограниченной определенным кругом лиц ответственностью, где хозяин города может карать кого ему будет угодно, независимо от желания либо нежелания, к примеру, судей.
— А как же закон? — перебил я.
— Запомни! Закон — это право сильного! — подытожил «патрон» с каким-то наркотическим блеском в глазах.
Я-то запомнил это, и неплохо. Но кто мог тогда предположить, что наш разговор, к теме которого Собчак больше никогда со мной не возвращался, может быть воплощен в реальность. Мне казалось, что в деле правосудия, столь близком Собчаку как юристу, «демократам» возвратить страну назад, к могильным терриконам отработок жертв прошлого, будет невозможно. Правды ради следует отметить: эту идею с построением такого механизма «правосудия» в городе Собчак назвал лишь переходным этапом, но не сказал куда, в какую «зону». Из всего остального, оговоренного в тот вечер, выходило, что первоочередной задачей текущего момента является расстановка в узловые точки «карманных» фигур. Прежде всего, необходимо было заменить руководство городского суда и прокуратуры, а также начальников ГУВД и УКГБ. Насчет замены последнего «патрон» не очень верил в успех, ибо в этой организации еще сильны были традиции, а о 19 августе 1991 года никто тогда не помышлял. Относительно же других Собчак не сомневался и сказал, что для обуздания горпрокуратуры у него уже есть на примете кандидатура Большакова5 из Московского района. Откуда у «патрона» была уверенность в услужливой исполнительности Большакова, он не поведал. Расспрашивать его я посчитал невозможным, да и ненужным, ибо к тому периоду уже свыкся с мыслью, что почти все замыслы Собчака никогда не обрастали декорациями по причине их беспардонного плагиата. Как только действительный автор замысла обнаруживал кражу Собчаком своей темы, так тут же закрывал доступ к ее технологическому обеспечению, если, разумеется, оно имелось. Это одна из причин, почему ни один из проектов, провозглашенных Собчаком, и ни одну из разных озвученных им идей не удалось воплотить в жизнь, за исключением разве что общей разрухи, правда, осуществленной без громогласного провозглашения.
У Собчака за обильной трескотней общих фраз и расхожих выражений зияла бездна. Как могли не видеть это барабанное нутро его университетские коллеги, да еще вдобавок и «серенадить» ему, — вовсе непонятно. Может, там школа «отжева» всех ученых такова? И все они схожи? Надо надеяться, что это маловероятно. Именно по этим причинам я серьезного значения банному разговору не придал, тем более что и сам «патрон» в заключение пожелал мне не принимать сказанного всерьез. Мне этого также не хотелось. Однако, просматривая через пару дней свои блокнотики, я про себя отметил, что обсуждавшаяся в бане тема — тонкий лед и ходить по нему опасно.
Спустя же некоторое время профессиональные выстрелы в затылки жертв у подъездов их домов, разные взрывы, в том числе на вокзалах, городские пожары и прочие нападения на лиц определенного круга не без оснований наводили меня на мысль о том, что план, высказанный в тот вечер Собчаком, о создании карательно-диверсионной группы не был им, как обычно, забыт, даже несмотря на врожденную более чем осторожность, а точнее — трусость вкупе со жгучим презрением к людям, всюду предохраняющим его от потери самообладания.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
