— Отличная затея, этот конкурс, — заметил папа. — Знаешь, будь я помоложе, я и сам бы принял в нем участие в подходящем жанре.
— Это в каком же? В качестве исполнителя комических песенок? — съязвила мама.
Отец испепелил ее взглядом:
— Комических песенок? Мне?! Я бы выступил в качестве оперного певца, и ты это хорошо знаешь! А вот наша Мими могла бы выступить в конкурсе как эстрадная певица. И она бы там достойно выглядела.
Мысль о моем участии в конкурсе высказал сам отец: дело было выиграно!
Впрочем, не совсем. Нужно было еще подготовиться к конкурсу. Я решилась на первый шаг: мы отправились вместе с мамой в мэрию, поднялись на второй этаж, и там я записалась в число участников конкурса.
— В каком жанре вы намерены выступать? — спросил меня служащий.
— Как эстрадная певица!
— Что?… Но вы еще совсем маленькая!
— Зато у меня сильный голос!
Впервые я, столь робкая от природы, утверждала свои права. Мама посмотрела на меня с нескрываемым удивлением. Тогда я еще не отдавала себе в этом отчета, но позднее, вспоминая тот случай, ясно поняла, что именно тогда во мне родилось неодолимое желание стать профессиональной певицей. Я ощутила, хотя еще не вполне осознанно, что ни в коем случае не соглашусь провести всю свою жизнь на фабрике, клея конверты или возясь с коробками, как бедная госпожа Жанна. Вечером я долго ворочалась в постели.
— Ты что, не спишь? — удивилась Матита.
— Нет. Как ты думаешь, а вдруг я и впрямь стану настоящей певицей?
— Как Эдит Пиаф или Мария Кандидо? Это полностью переменило бы всю нашу жизнь!
Я мысленно представила себе маму, которая перед самыми родами все еще трудится через силу. Она ждала тогда 12 ребенка. Одним едоком в семье станет больше.
— Только смотри, никому ни слова! Пусть это останется нашей тайной.
— Понимаю. Ведь пока это только игра.
На следующий день в семье горячо спорили, какую мне выбрать песню. Мне самой больше всего нравился «Мой легионер», но тут уж мама решительно воспротивилась:
— Эта песня не для твоего возраста!
Голосовали простым поднятием руки, и большинство высказалось за песню «Лиссабонские колокола», которая в исполнении Марии Кандидо сделалась знаменитой. Я успешно прошла предварительный отбор в присутствии устроителей конкурса. Комитет возглавлял Рауль Коломб, заместитель мэра, председатель ККАС, что означало «Комитет по координации авиньонской самодеятельности». Помогал ему Жан-Дени Лонге (в прошлом журналист «Дофине либере»). Я отвечала всем требованиям, предусмотренным условиями конкурса: мне было полных 15 лет (скоро должно было исполниться 16) и я не была профессиональной актрисой.
Наступил знаменательный вечер: дело происходило в июне.
— Тебе страшно? — спросила Матита, причесывая меня перед выступлением.
— Немного боюсь.
— Но ведь это. пока только игра.
Она выразительно посмотрела на меня, как бы напоминая о нашем уговоре.
И вот началось! Я стою на возвышении. Совсем как на школьных праздниках, с той только разницей, что на сей раз передо мной не друзья, а настоящая публика. Публика, которая пришла сюда, чтобы поразвлечься, сравнить и обсудить певцов, а при случае и освистать их. Одни слушают очень внимательно, потому что они мои сторонники, другие, напротив, шумят. Я твердо решила во что бы то ни стало добиться успеха. И горланю свою песню. В эти минуты я даю себе клятву преодолеть все преграды и стать певицей!
— Господи боже, я боялась, что ты сорвешь себе голос! — призналась мне вечером мама.
Я прошла в полуфинал. Мои сестры волновались больше, чем я сама. Братья, дедушка, бабуля, второй мой дед, тетя Ирен, мой кузен, двоюродная бабушка Жюльетт — все они стеной стояли за меня. Не было только среди них бедного дяди Рауля, чей горб приносил счастье. Видимо, этого талисмана мне и не хватило. Словом, на сей раз «Лиссабонские колокола» не возвестили о моем триумфе. Победу одержала красивая блондинка, которая выступала в другом, далеком от центра квартале! Это было немыслимо. Просто немыслимо.
— Не нужно плакать, девочка, — ласково сказал мне господин Коломб. — Ты еще так молода. У тебя впереди уйма времени! Употреби его на то, чтобы поработать над своим голосом и. до будущего года!
Одна только Матита понимала всю глубину моего отчаяния. Я потерпела неудачу… И, как в истории со школьным аттестатом, мне предстояло снова добиваться успеха. Но мама опять попала в больницу из-за своих разбухших вен. я видела, как она страдает, понимала, как ее тревожит постоянная нужда в деньгах, и потому ждать еще целый год мне казалось невыносимым. А я так надеялась на удачу!…
— Господин Коломб совершенно прав, — сказал папа, — тебе действительно надо поработать над голосом. Для этого придется брать уроки.
Я встревожилась:
— Опять в музыкальном училище, потому что в нем учат бесплатно?
— Нет, тебе ведь там не понравилось. Я подумал совсем о другом. Ты знаешь Марселя, угольщика?
— Того, что живет у кладбища?
— Именно его. Он был тенором в опере города Тулона, когда тебя еще на свете не было.
Я была поражена. Тенор. и вдруг стал угольщиком?
— Ну да, когда он начал терять голос. ему пришлось заняться торговлей углем. Никогда не забывай об этом случае, дочка, если тебе доведется стать певицей!
Фактически я брала уроки не у самого угольщика, а у его жены Лоры Кольер. Они поженились, когда она была пианисткой в Тулонской опере. Позднее она стала концертмейстером в опере Авиньона. А выйдя на пенсию, начала давать уроки музыки.
— С Мими я дорого брать не стану, — сказала она папе. — Шесть франков за урок вас устроит?
Я настояла на том, что буду платить за обучение из своего заработка. И, как «славная обладательница» школьного аттестата (не будем вспоминать, как он мне достался!), быстро подсчитала, что за два урока в неделю мне придется выкладывать в месяц сорок восемь франков, и я выкрою их из своих карманных денег, не нанося ущерба семейному бюджету.
— Словом, договорились! — воскликнула я.
Я гордилась собой. Я была довольна и тем, что папа, пусть молча, меня поддерживает. Конечно, он понимал, что теперь это для меня уже не игра. Речь шла о моем будущем. Но я никому ничего не говорила, таила все в глубине души. Я даже не разговаривала на эту тему с Матитой. Произнося вслух слова, затрагиваешь самое заветное, а ведь и цветок, когда к нему прикоснешься, увядает. В этом смысле я уже становилась артисткой, сама того не подозревая, — начинала верить в приметы!
Мой первый урок едва не закончился катастрофой. Госпожа Кольер, без сомнения, полагала, что я знакома с сольфеджио.
— Оказывается, ты даже нот не знаешь?
— Не знаю.
— К счастью, ты, тем не менее, совсем не фальшивишь! Ну ладно, начнем с вокализов.
Мне это очень нравилось. Я испытывала истинное наслаждение, громко распевая мелодичные гласные звуки. Даже чересчур громко. Госпоже Кольер пришлось умерять мой пыл.
— Мирей, ты, с позволения сказать, не поешь, а кричишь! Учись модулировать!
Для меня это было самое трудное. Но ведь я твердо решила добиться успеха. В ушах у меня звучал голос Эдит Пиаф, который захватывал слушателя и уносил его как поток. Госпожа Кольер упорно старалась направить меня в нужное русло, но в глубине души я ей не до конца доверяла. Словом, как говорила в свое время Фаншон, я была упряма.
— Я совсем не уверена, что ты поступаешь правильно, собираясь петь на конкурсе «Гимн любви», — убеждала она меня. — Для этого ты еще слишком молода.
Я старалась не подавать вида, но ее слова приводили меня в отчаяние. Слишком молода! Все еще слишком молода! Когда же наконец меня перестанут считать ребенком? Ведь я сама плачу за уроки собственными деньгами! Разве у ребенка есть свои деньги?
— Ну, ладно… сама потом увидишь… — твердила госпожа Кольер. Тем не менее, мы продолжали два раза в неделю разучивать в доме 88 на улице Тентюрье «Гимн любви». И я по-прежнему поднималась каждое утро чуть свет, чтобы поспеть на фабрику, где изготовляли конверты, с некоторых пор помещавшуюся в Монфаве. Нашему хозяину не удалось продлить контракт на старое помещение. Я толком не поняла, что именно ему помешало. Но факт оставался фактом: фабрике пришлось переехать в то место, которое мы именовали деревней. На самом деле Монфаве находился совсем рядом с Авиньоном. Это название попало даже на столбцы газет, — из-за тамошнего юродивого, который считал себя Христом. Мне это местечко совсем не нравилось, и при одной мысли, что я могу повстречать этого «Христа из Монфаве», я осеняла себя крестным знамением. Теперь, когда нам приходилось ежедневно проделывать несколько лишних километров, мы с Матитой обзавелись велосипедом фирмы «Солекс», стоимость которого у нас постепенно удерживали из жалованья. Мы пошли на это потому, что ходили упорные слухи, будто наш хозяин испытывает денежные затруднения. Особенно ясно это стало зимой. Нечем было платить за топливо, и, как некогда у нас дома, приходилось жечь спирт, когда от холода коченели пальцы. Разница была только в том, что у нас дома спирт наливали в миски, а на фабрике — в консервные банки.
