В конечном итоге depositum confessatum извратил правовую доктрину денежной иррегулярной поклажи, лишив определяющие ее догматы ясности и чистоты, унаследованные от классического Рима, и внеся путаницу, сохранявшуюся почти до нынешних дней. Фактически независимо от доктринальной позиции специалистов (решительно «против» либо «за» в разумных пределах) относительно ссуд под проценты различные подходы к depositum confessatum заставили теоретиков разобрать этот вопрос подробнее, чтобы провести четкое различие между договором денежной иррегулярной поклажи и договором mutuum. С одной стороны, догматики – знатоки канонического права, решительно разоблачавшие скрытые займы и осуждавшие выплату процентов, были склонны автоматически уравнивать договоры вклада и договоры mutuum. Они полагали, что разоблачением займов, которые они усматривали в каждом вкладе, можно положить конец отговорке depositum confessatum. В этом и состояла их ошибка: все вклады, даже сделанные с целью сохранения tantundem и всегда досягаемые для депонента, они приравнивали к deposita confessata. С другой стороны, авторитеты, сравнительно благосклоннее относившиеся к займам и процентам и искавшие способ сделать их приемлемыми для церкви, защищали depositum confessatum как род прекарного займа, или займа до востребования, который, согласно принципам «Дигест», оправдывает выплату процента.
Итогом противостояния этих доктрин стало то, что ученые пришли к мнению, будто «иррегулярность» [т. е. специфичность] договора денежной иррегулярной поклажи состоит не в том, что он представляет собой вклад определенного количества заменимых вещей (т. е. вещей, индивидуальные единицы которых неотличимы от других того же рода и tantundem которых поддерживался в постоянной досягаемости для поклажедателя), а в иррегулярности займов, всегда маскируемых под вклады[116]. Кроме того, банкиры, использовавшие depositum confessatum для маскировки займов под вклады и оправдания незаконной выплаты процентов, в конечном счете поняли, что доктрина, утверждающая, что под вкладами всегда скрываются займы, может быть чрезвычайно выгодной для них, позволяя отстаивать даже присвоение денег, которые в действительности были помещены на вклады до востребования и не получены взаймы. Таким образом, канонический запрет процентов возымел неожиданный эффект, затемнив ясное правовое определение договора денежной иррегулярной поклажи, данное древнеримскими юристами. На последовавшей за этим путанице, а также попытках юридически оправдать мошенничество банкиров и присвоение вкладов до востребования многим удалось неплохо нажиться. До конца XIX в. специалисты были не в силах разобраться в возникшем из-за этого юридическом хаосе[117].
Рассмотрим теперь три исторических примера, в совокупности иллюстрирующие развитие средневекового банковского дела: флорентийские банки XIV в., Барселонский депозитный банк (Taula de Canvi) XV в. и позднее и банк Медичи. Эти банки, как и все важнейшие банки позднего Средневековья, последовательно развивались по схеме, которую мы видели в античных Греции и Риме. Вначале банки уважали традиционные правовые принципы Свода гражданского права, т. е. вели операции со 100 %-ным резервированием, гарантировавшим сохранность tantundem и его постоянную доступность для вкладчика. Затем из-за жадности банкиров и соучастия правителей эти принципы постепенно начинали нарушаться, и банкиры стали заимствовать деньги из вкладов до востребования (зачастую для того, чтобы предоставить ссуду правителям). Это вызвало к жизни банковское дело с частичным резервированием и искусственную кредитную экспансию, которая на первой стадии, казалось, стимулировала быстрый экономический рост. Весь процесс в целом заканчивался экономическим кризисом и банкротствами банков, которые по наступлении экономического спада оказывались неспособны вернуть вклады до востребования и теряли доверие публики. Всякий раз, когда ссуды систематически выдавались из средств вкладов до востребования, наступавший в конечном итоге крах можно считать исторической константой банковского дела[118]. Кроме того, банкротства банков сопровождались сильным сжатием денежной массы (а именно нехваткой займов и вкладов), неизбежно вызывая экономический спад. Как мы увидим в следующих главах, ученым-экономистам понадобится почти пять столетий, чтобы понять теоретические причины этих процессов[119].
Банковское дело во Флоренции XIV в.
Во Флоренции банковская отрасль зародилась в конце XII – начале XIII в. и к XIV в. приобрела огромное значение. Наиболее важными банками владели семьи Аччайуоли, Бонаккорси, Коччи, Антеллези, Корсини, Уццано, Перендоли, Перуцци и Барди. Имеющиеся свидетельства показывают, что с начала XIV в. банкиры постепенно начали мошеннически использовать часть денег со вкладов до востребования, из ничего создавая значительные объемы инфляционного [expansionary] кредита[120]. Поэтому неудивительно, что увеличение денежной массы (в форме кредитной экспансии) породило искусственный экономический бум, за которым с неизбежностью последовал глубокий спад. Спад был спровоцирован не только массовым изъятием средств князьями Неаполя, но и неспособностью Англии выплатить займы и резким падением в цене долговых обязательств правительства Флоренции. Государственный долг Флоренции финансировался новыми спекулятивными кредитами, которые флорентийские банки создавали из ничего. Разразившийся всеобщий кризис доверия стал причиной банкротства перечисленных выше банков между 1341 и 1346 гг. Понятно, что эти банкротства нанесли ущерб всем владельцам вкладов, которые после длительного ожидания получали самое большее половину, треть или даже одну пятую часть своих средств[121]. К счастью, Виллани составил хронику финансово-экономических событий этого периода, обнаруженную и исследованную Карло Чиполлой. Согласно Виллани спад сопровождался масштабным сжатием кредита (описанным как mancamento della credenza, или «нехватка кредита»), которое еще более ухудшило экономические условия и вызвало серию банкротств в промышленности, ремесле и торговле. Глубоко изучив этот экономический спад, Чиполла метафорически описывает переход от экономического подъема к кризису: «Век гимнов Солнцу сменился веком плясок смерти[122]»[123]. Согласно Чиполле спад продолжался, пока, «благодаря» опустошительному воздействию чумы, радикально сократившей численность населения, предложение наличных и кредитных денег на душу населения приблизилось к предкризисному уровню и стало основой последующего восстановления[124].
