— Вам нужна Сунми? — В его голосе зазвучали нотки удивления и беспокойства.
Первое, что мне пришло в голову, это назваться ее старым другом. Похоже, мой собеседник не особо-то поверил мне, потому что коротко ответил, что ее нет, и повесил трубку, даже не спросив моего имени.
Перезванивать опять не было смысла. Похоже, Сунми не жила с родителями. Или она стала жить одна, самостоятельно, или… Неужели она вышла замуж? Ничего странного, этого вполне можно было ожидать. Ей ведь уже больше тридцати. Мне все равно стало грустно.
На следующий день я позвонил по тому же номеру, чтобы еще раз попытаться узнать, как можно связаться с Сунми. Мужчина, которого я накануне принял за ее отца, ничего не заподозрил. Что, в общем, было естественно. Я не стал повторять вчерашних ошибок и заранее решил, что представлюсь однокурсником Сунми. Работая посредником, я делал так не раз. Когда я сказал, что, как староста, собираю контакты бывших однокурсников, чтобы устроить вечер выпускников, отец Сунми без вопросов дал мне ее новый номер и адрес. Я поблагодарил и повесил трубку.
Сунми переехала в маленький городок на востоке от Сеула. Дом, где она жила, был окружен небольшими горами. Здание пряталось в тени высоких деревьев с широкими листьями. Семнадцать часов я дежурил у ее подъезда. Долго, но не для меня. Однажды, когда я еще работал посредником, мне пришлось вот так, не сходя с места, провести двадцать восемь часов. Я шпионил за одной женщиной, причем за все двадцать восемь часов она так и не вышла из своего дома — ее мужу, который поручил мне проследить за ней во время его командировки, явно нужно было лечиться от патологической ревности.
Дом Сунми стоял за большим торговым центром. С крыши торгового центра хорошо был виден ее подъезд и окна ее квартиры. Весь день они были занавешены шторами. Их открыли, только когда солнце село и на улице зажглись фонари. К этому моменту я опустошал уже третью банку с кофе. Открыв банку, я наблюдал, как у нее в коридоре загорается свет. Я помнил ее так хорошо, будто в последний раз видел только вчера. Стрижка «боб», бледное лицо без макияжа, белая футболка и улыбка, ясная, как весеннее солнышко… в тот момент, что я поднес к глазам бинокль, мое сердце сжалось от нежности. Она была там. Стрижка «боб», белая кожа, ни грамма макияжа…
Она порхала по комнатам. Будто парила по воздуху. Зашла в комнату — переодевшись, вышла. Платье небесного цвета, как у героинь диснеевских мультфильмов, делало ее похожей на проворную рыбку. Казалось, она по-рыбьи юрко плавает туда-сюда. Зашла в ванную, вышла оттуда, вытирая лицо полотенцем, достала из сумки продукты, убрала их в холодильник, включила воду в кухне, помыла персик, откусила большой кусок. Я представил, как персиковый сок стекает мимо губ по ее руке. Она занялась ужином: брала что-то из холодильника, мыла, нарезала, варила. Потом, наверно, все приготовив, села на диван, взяла пульт от телевизора, направила на экран, но почти сразу выключила телевизор и нажала на кнопку включения музыкального центра. Поставила какой-то диск. Музыку услышать я не мог. Только видел Сунми. Она откинулась назад. Ее волосы разметались по голубому узорчатому дивану. Она долго сидела так, не шевелясь. Я неотрывно следил за ней в бинокль. Она закрыла глаза. Наверно, сильно устала за день. Через некоторое время мне показалось, что она заснула.
Я опустил бинокль и хотел сделать глоток кофе. Но банка была пуста. Комкая пустую жестянку в руках, я почувствовал непреодолимое желание позвонить Сунми. Я достал телефон и набрал номер. Раздался гудок. Я опять поднял бинокль и, приложив телефон к уху, смотрел на окна ее квартиры. Я стремился не пропустить ни малейшего ее движения. Я ловил колебания воздуха, которым она дышала, и если бы только это было возможно, то следил бы за звуками музыки, выплывающими из музыкального центра. Еще один гудок. Она, наконец, пошевелилась. Подняла голову с дивана и посмотрела куда-то рядом с собой. Опять раздался гудок, она медленно встала — наверно, и правда, спала — ее походка была неуклюжей, как бывает спросонья. Сердце выпрыгивало у меня из груди. Сейчас она ответит на мой звонок. Прикрыв трубку рукой, я перевел дыхание. Раздались еще два гудка, она исчезла из поля зрения и почти сразу появилась снова.
Но что это — на этот раз она была не одна. Она ненадолго ушла со сцены и теперь вернулась, ведя за собой какого-то мужчину в синем костюме. Поставив черный портфель на диван, он плюхнулся туда, где только что сидела Сунми. Он развязал галстук и, наверно, что-то сказал ей, но я, конечно, ничего не слышал.
Сунми пошла к телефону, однако, кажется, ей было все равно, успеет ли она до того, как гудки прекратятся, — перекинувшись парой фраз с мужчиной, она сняла трубку. Наконец-то я услышал ее голос:
— Алло?
Я молчал. Между тем, как я набрал ее номер, и тем, как она подошла к телефону, прошла целая пропасть времени, за которое все логические цепочки в моем сознании перепутались, и теперь у меня в голове был полнейший хаос.
— Я не могу разговаривать, глядя на это, — пробурчал я про себя.
Если видишь аппарат абонента, телефонный звонок не имеет смысла. Даже если бы телефоны с видео стали широко распространены, я не стал бы таким пользоваться. Неуместные мысли рождались в тот момент в моем спутанном сознании.
— Алло? Говорите, — снова услышал я ее голос.
Она ждала моего ответа, но я не мог говорить. Она пожала плечами, обращаясь к мужчине, развалившемуся на диване. Он что-то сказал и тоже пожал плечами. В тот момент я услышал через телефонную трубку его голос, но не разобрал слов. Он жестами показывал ей, чтобы она положила трубку и скорее обняла его, — это было понятно даже мне, наблюдавшему за ними в бинокль с крыши торговых рядов, и она уж тем более не могла не понять таких простых знаков.
Я видел, как она положила трубку и подошла к нему. Мой звонок был закончен, но я не мог оторваться от бинокля. «Если видишь аппарат абонента, телефонный разговор не имеет смысла», — опять ни с того, ни с сего пронеслось у меня в голове. Я видел, как она села к нему на колени. Видел его руки, которые, как плющ, обвили ее тело. Видел, как она зарылась в его объятия. Видел, как его рука мягко скользила, словно плыла, по ее спине.
Что было дальше, я не увидел. Я отшвырнул от себя бинокль. От удара о цемент корпус бинокля треснул. Я опустился на пол и сидел неподвижно долгое время, даже не думая поднимать бинокль. В голове у меня по-прежнему была полнейшая путаница. Не знаю, почему захихикал… Не от жалости ли к себе? Меня одолевали сомнения — кто я ей, имел ли я право приходить? Раньше я подслушивал ее пение. Я слушал, как она поет для другого, и меня трясло от бешенства. Теперь, много времени спустя, я мог в лучшем случае подглядывать за ней. Как и раньше, с ней рядом был не я, а другой. Я был глубоко несчастен.
