Область артефактов намного превосходит область искусства. Царство искусства и эстетики — это сфера конвенционального администрирования иллюзии, конвенции, которая нейтрализует бредовые эффекты иллюзии, нейтрализует как экстремальный феномен. Эстетика составляет род сублимации, покорения (с помощью радикальной иллюзии) мира, который в противном случае нас уничтожит. Это — изначальная иллюзия мира, другие культуры приняли ее жестокую очевидность, пытаясь привести к искусственному равновесию. Мы, представители современных культур, не верим больше в эту иллюзию мира, мы верим в ее реальность (что, естественно, является последней из иллюзий), и мы выбрали дорогу смягчения бури иллюзии через эту культивированную, послушную форму симулякра, через эстетическую форму.
У иллюзии нет истории. У эстетической формы она есть. Но поскольку у нее есть история, она ограничена временем. И без сомнений, именно сегодня мы присутствуем при исчезновении этой обусловленной формы, этой эстетической формы симулякра — в пользу безусловного симулякра, т. е. в пользу примитивной сцены иллюзии, где мы снова встречаемся с нечеловеческими ритуалами и фантасмагориями культур, предшествующих нашей культуре.
Перевод с французского А.Д. — журнал "KRISIS"
Культура
Виктор Мизано
Мир чреват нелиберальными симптомам
интервью с директором Центра Современного Искусства и главным редактором "Художественного Журнала" Виктором Мизиано
Элементы: Могли бы вы прокомментировать тезис о том, что красные якобы всегда политизируют эстетику, а коричневые — эстетизируют политику?
Мизиано: На страницах «ХЖ» появился текст "Фашизм как стиль", отчасти комментирующий ваш посыл, названная парадигма имеет прямое отношение к истории художественных практик, однако, вопрос в том, насколько сегодня совместимо художественное и политическое. Мы находимся в постисторической, как модно сейчас говорить, ситуации предельной размагниченности этих начал. Современная художественная практика лишена каких бы то ни было опор, находящихся вне ее самой, замкнута на внутреннюю игру с собственной атрибутикой. Она становится скучной, самодостаточной, лишенной социальной функции.
Элементы: Вытесняется на периферию?
Мизиано: Да, на окраину общественного процесса. Те или иные попытки вступить в диалог с красным или коричневым цветом сейчас носят достаточно декоративный характер. Идеология задавала сущностные смыслы любым практикам, вступавшим с ней в контакт, сегодня такого не получается. Центральная задача современного искусства — новый социальный проект. Необходимы новые аналитические тексты, серьезно отличающиеся от социального анализа конца 80-х начала 90-х годов, описывавшего постиндустриальное стабилизированное общество.
Элементы: Вы считаете современную ситуацию гораздо менее стабильной?
Мизиано: Безусловно.
Элементы: В таком случае как вы относитесь к разговорам Поппера и Фукуямы о конце истории и о чисто декоративных функциях будущего искусства?
Мизиано: Как замечал Жак Деррида, когда мне говорят о конце истории, у меня сразу возникает мысль — "зачем этому человеку это надо?" Это были очень симптоматичные теории, отразившие конкретный момент крушения идеологических опор в современном сознании. Я не думаю, что наше общество двинется по пути деидеологизации.
Элементы: Какова же тогда судьба нынешних арт-проектов?
Мизиано: Мне очевидна абсолютная неуместность художественной практики в современном обществе, ее неприкаянность, дотационность. Художники — социальное меньшинство, наряду с ветеранами, пенсионерами, инвалидами, они ничего социуму не дают. Конструктивная функция поглощена дизайном, который когда-то был рожден художественной практикой. Коммуникационная функция ушла в сферу артикулированных и необычайно креативных коммуникаций. Досуг занят массовой культурой. А те интеллектуальные сальто-мортале, которые рождает концептуализированная художественная среда, необычайно далеки от реальных развлекательных или созидательных практик.
Элементы: Как вы определяете отношения между интеллектуально наполненным искусством и массовым зрелищем, конфликт или индифферентность?
Мизиано: Скорее индифферентность. Когда-то можно было сказать, что достижения «Баухауса» или «Вхутемаса», Родченко или Пита Мондриана имели прямое отношение к массовому производству или к оформлению праздников. Сейчас образовалась пропасть между действующими художниками и, скажем, работой Грымова на телевидении, оформлением «жирных» журналов. С одной стороны, мы имеем проектное оформление реальности, с другой — узкий круг активистов, существующих на гранды, на закупки музеев, что тоже является формой дотации. Нужна серьезная и неординарная рефлексия, которая бы эту проблему решила. Возможно, то, что начиная с второй половины XIX века именуется "современным искусством" исчерпало себя как когда-то греческая трагедия, "амор фати", не вижу в этом ничего драматического. Но среди современных художников модно культивировать слепоту.
Элементы: То есть они отказываются претендовать на "нечто большее"?
Мизиано: По крайней мере, игнорируют серьезность проблемы. Многие говорят мне "Виктор, искусство всегда было на дотациях правителей и меценатов, деполитизация позволит наконец-то искусству стать самим собой". Это интеллектуальное малодушие. Безусловно, искусство не есть сфера непосредственного производства, оно обладает очень сильно завышенной прибавочной стоимостью, которая дается за счет эстетического коэффициента, оно валоризуется обществом не через потребительские инстинкты. Обозревая историю культуры XVIII–XIX века, вспоминая романтическую концепцию гения, становится очевидно — культура обладала колоссальной значимостью.
Элементы: Творец претендовал на многое и эта претензия во многом принималась?
Мизиано: Следовательно, решить проблему должны сами творцы, понять, почему спрос на их работу вопиюще падает и, возможно, принять место маргиналов, хранителей, занятых чем-то крайне специфическим.
Элементы: Монахов?
Мизиано: Маленькое «майнорети», «комьюнети», круг нетривиального, вроде коллекционеров или орнитологов, которых общество предпочитает сохранять, но в крайне ограниченных пределах.
Элементы: Или же?
Мизиано: Или найти новый диалог с современным обществом.
Элементы: Какие практики сейчас не желают мириться с маргинальным или дизайнерским статусом и насколько этот протест серьезен? Гройс, например, описывает его как спекулятивное повышение цены любого арт-продукта…
Мизиано: Концепция Гройса, по-моему, резюмирует художественную ситуацию конца 80-х годов.
Элементы: Которую он глобализировал и перенес на весь мир?
Мизиано: Он действительно описывал арт-ситуацию прошлого десятилетия, его анализ выглядел очень свежим, но сейчас он не то чтобы потерял актуальность, но просто стал нормой, со всеми вытекающими уязвимыми местами. Его теория не учитывала общественного слома, который случился в Россиии, дестабилизировал остальное человечество. Искусством в этой системе является только попавшее в процесс инновационного обмена между Профанным и Архивом. Все больше желающих выйти за пределы такого механизма.
Элементы: Есть радикально несогласные?
Мизиано: Отклоняться от заявленного "статус кво" можно не только в сторону радикального несогласия.
Элементы: Тогда — игнорирование?
Мизиано: Да, это более перспективно. Мы имеем не вполне еще сложившееся художественное движение, действующее в области новых технологий. Оно пытается найти адекватный язык для каждого конкретного медиа.
Элементы: Но ведь наборы этих кодов пока до конца не родились?
Мизиано: Это произойдет, когда встретится эстетика новых технологий с осознанием новых функций художественного. Только тогда обывателю захочется отвлечься на 15 минут и нырнуть на сервер современного искусства.
Элементы: Интернет является символом такого нового пространства. На фамилию Киркоров там не найдешь ничего, а на фамилию Курехин — сколько угодно. Интернет оккупировали политические и эстетические радикалы, не указывает ли это на то, что новое коммуникационное поле будет нести новую социальную, критическую функцию?
Мизиано: Совершенно справедливо. Оно уже ее несет, хотя любая мечта об альтернативности, автономии — утопична. Эпоха великих редукций, позволяющих отшельничество или лобовое столкновение, прошла.
