— Как же это мертвые себя чувствуют? — с оторопелым видом спросил Фледжби.
— Ах! Так покойно, так мирно! — воскликнула девочка и улыбнулась. — А душа преисполнена такой благодарности! Слышишь, как живые плачут, трудятся, окликают друг друга там, внизу, на темных, узких улицах, и жалеешь их от всего сердца. И кажется, будто цепи спадают с ног и всю тебя охватывает такое странное чувство — и радостно тебе и грустно.
Взгляд девочки упал на старика, который стоял, сложив руки на груди, и спокойно смотрел на нее.
— Да вот только минуту назад, — продолжала она, протянув к нему руку, — мне почудилось, будто он поднялся из могилы. Он вышел из этой низкой двери такой сгорбленный, усталый, потом вздохнул глубоко-глубоко, выпрямился, обвел глазами небо, подставил лицо ветру, и его жизни там, внизу, в темноте, пришел конец… А потом его снова позвали обратно, добавила она, устремив на Фледжби взгляд, в котором не было и следа прежней просветленности. — Зачем вы его позвали?
— Он не поторопился на мой зов, — буркнул Фледжби.
— Ведь вы не мертвый, — сказала Дженни Рен. — Ну и возвращайтесь назад, к живым.
Сочтя такой намек вполне достаточным, мистер Фледжби кивнул на прощанье и отвернулся от них. Райя пошел проводить его вниз по лестнице, и лишь только они скрылись за дверью, позади послышался серебристый голосок девочки: "Скорей назад! От жизни к смерти!" — И эти слова еще долго неслись им вслед, мало-помалу затихая вдали: "Скорей назад! От жизни к смерти! Скорей назад! От жизни к смерти!"
В передней Фледжби остановился под старой широкополой шляпой и, машинально поигрывая посохом старика, проговорил:
— Красивая девушка… та, что в своем уме.
— Красивая и хорошая, — ответил Райя.
— Кто ее знает, — сказал Фледжби и свистнул. — Надеюсь, впрочем, она не настолько испорчена, чтобы навести на контору какого-нибудь молодчика, который взломает здесь все замки. Ты не зевай, смотри в оба. И не приглашай сюда никаких новых знакомых, будь это хоть раскрасавицы. Полагаю, ты держишь мое имя в тайне?
— Будьте уверены, сударь.
— Если они спросят, назови меня Пабси, или K°, или еще как-нибудь, только не по-настоящему.
Его признательный слуга — а признательность чувство глубокое, сильное, стойкое у представителей этой национальности — склонил голову и на этот раз в самом деле поднес к губам край одежды Фледжби, но таким быстрым, легким движением, что тот ничего не заметил. И Очаровательный Фледжби вышел из конторы, восхищаясь собственным хитроумием, с каким ему удалось обвести еврея вокруг пальца, а старик снова побрел к лестнице.
Райя поднимался вверх по ступенькам, слыша все явственнее и явственнее мелодичный зов или напев, и когда он поднял голову, над ним, в сияющей рамке золотистых волос показалось лицо девочки, чистым голоском повторяющей одни и те же слова: "Скорей назад! От жизни к смерти! Скорей назад! От жизни к смерти!"
ГЛАВА VI
Загадка без отгадки
Мистер Мортимер Лайтвуд и мистер Юджин Рэйберн снова сидели вдвоем в Тэмпле. Однако на этот раз мы застали их вечерней порой не в конторе нашего видного адвоката, а в столь же мрачных апартаментах второго этажа, на черной двери которых, похожей на тюремную, была дощечка с надписью:
Частная квартира
М-р ЮДЖИН РЭЙБЕРН
М-р МОРТИМЕР ЛАЙТВУД
(Контора м-ра Лайтвуда напротив).
Судя по всему, помещение это было снято и обставлено совсем недавно. Белые буквы дощечки отличались чрезвычайной белизной и чрезвычайно сильным запахом; свежая лакировка столов и стульев заставляла (подобно свежести леди Типпинз) несколько сомневаться в ее естественности, а ковры и дорожки сразу бросались в глаза чрезмерной четкостью узоров. Впрочем, можно было не сомневаться, что Тэмпл, имеющий обыкновение умерять тон как неодушевленным, так и одушевленным предметам, не преминет в самом ближайшем будущем навести свои порядки и здесь.
— Ну что ж, — сказал Юджин, сидевший налево от камина. — Я чувствую себя более или менее сносно. Надеюсь, наш обойщик тоже ни на что не может пожаловаться.
— А с чего бы ему жаловаться? — спросил Лайтвуд, сидевший направо от камина.
— Да, разумеется, — задумчиво проговорил Юджип. — Ведь он не посвящен в наши финансовые дела и может пребывать в полном спокойствии.
— Мы ему заплатим, — сказал Мортимер.
— Заплатим? — удивленно протянул Юджин. — Да неужели?
— Во всяком случае, я намерен заплатить, — возразил Мортимер слегка обиженным тоном.
— Ах, я тоже намерен! — воскликнул Юджин. — Но у меня столько всяких намерений, что… что я ничего не намерен делать.
— Как так?
— У меня столько всяких намерений, мой дорогой Мортимер! Но они остаются всего лишь намерениями, а это равносильно ничегонеделанью.
Мортимер, удобно откинувшись на спинку кресла, с минуту смотрел на своего друга, тоже удобно откинувшегося на спинку кресла, потом вытянул ноги поближе к огню и сказал с улыбкой, которую Юджин Рэйберн, казалось бы, сам того не желая, всегда вызывал в нем.
— Однако твои причуды сильно раздули счет.
— И он называет мою домовитость причудой! — воскликнул Юджин, возводя очи к потолку.
— Наша идеальная маленькая кухонька, — продолжал Мортимер, — в которой никто никогда не будет стряпать…
— Друг мой! Дорогой мой друг! — перебил его Юджин, лениво приподняв голову со спинки кресла. — Сколько раз мне приходится повторять, что важна не сама кухня, а ее моральное воздействие!
— Моральное воздействие на кого — на тебя? — рассмеялся Лайтвуд.
— Окажи мне такую любезность, — с полной серьезностью проговорил Юджин, вставая с кресла, — пойдем обследуем ту часть наших апартаментов, которую ты столь опрометчиво подвергаешь осмеянию. — Он взял свечу и провел своего друга в маленькую узкую комнатку — четвертую в их квартире, заботливо оборудованную под кухню. — Прошу полюбоваться, — сказал Юджин. Миниатюрный бочонок для муки, скалка, ящичек для пряностей, полочка с глиняной посудой, доска для резки мяса, кофейная мельница, кухонный шкафчик, в котором с большим вкусом расставлена посуда: кастрюли, сковородки, вертел, прелестный чайник и целая батарея колпаков для блюд. Все эти предметы могут оказать огромное моральное воздействие и пробудить во мне стремление к домовитости. Во мне, а не в тебе, ибо ты человек безнадежный. Откровенно говоря, я уже начинаю чувствовать на себе это воздействие. Будь любезен заглянуть в мою спальню. Видишь? Секретер красного дерева с множеством отделений, по одному на каждую букву алфавита. Для какой цели они предназначены? Допустим, приходит счет — хотя бы от некоего Джонса. Я сажусь за секретер, делаю на счете надпись «Джонс» и кладу этот документ в отделение на букву «Д». Почти то же самое, что получить расписку в уплате долга, — по крайней мере меня это вполне удовлетворяет. И я очень хотел бы, Мортимер, — Юджин сидел на кровати и вещал тоном философа, наставляющего ученика. — Я очень хотел бы, чтобы ты, следуя моему примеру, выработал в себе пунктуальность и методичность и, живя в окружении предметов, которые оказывают огромное моральное воздействие на человека, обрел стремление к домовитости.
Мортимер снова рассмеялся и ответил на тираду своего приятеля обычными в подобных случаях возгласами: "Ну можно ли так паясничать!", "Какой ты чудак!" Но вот он умолк, и лицо его сразу приняло серьезное, а может быть, и встревоженное выражение. Несмотря на дурную привычку напускать на себя пресыщенный, равнодушный вид, — привычку, ставшую его второй натурой, Мортимер был очень привязан к своему другу. Он подпал под влияние Юджина, когда они еще вместе учились в школе, и по сию пору подражал ему, восхищался им, любил его ничуть не меньше, чем в те давно минувшие дни.
— Юджин, — начал он, — постарайся быть серьезным хотя бы минуту, я хочу серьезно поговорить с тобой.
— Поговорить, да еще серьезно? — переспросил Юджин. — Моральное воздействие начинает сказываться! Ну, говори.
— Хорошо. Хотя ты все еще не настроился на серьезный лад.
— В этой тяге к серьезным беседам, — пробормотал Юджин, как бы в глубоком раздумье, — чувствуется благотворное влияние мучного бочонка и кофейной мельницы. Я удовлетворен!
— Юджин, — продолжал Мортимер, не смущаясь тем, что его перебили, и кладя руку на плечо друга, сидевшего перед ним на кровати. — Ты что-то утаиваешь от меня.
Тот посмотрел на него и ничего не сказал.
— Ты таился от меня все лето. Мы задумали провести отдых на лодке, и ты обрадовался этому, как в детстве, когда нас с тобой учили работать веслами, потом сразу охладел к поездке, явно тяготился ею и то и дело куда-то исчезал. Со свойственной тебе чудаковатостью, которую я так хорошо знаю и так люблю, ты твердил мне десятки раз, что боишься, как бы мы не надоели друг другу, что твои отлучки — это мера предосторожности. Но в конце концов я начал думать: может быть, за ними что-то кроется? Я тебя ни о чем не спрашиваю, сам ты молчишь. Однако факт остается фактом. Признайся, так это или не так?
