— Так совершенно невозможно работать, все лучше всех знают, что нужно, ну так и лечите сами. Никита Александрович, Вы свободны, идите уже, спать. Маша, ты здесь неотлучно, я к себе.
— Никита Александрович, не переживайте Вы так, — Маша с неподдельным сочувствием посмотрела на молодого офицера — это не из-за Вас случилось, а нам здесь лучше, спокойнее будет, да и Вы, если не ошибаюсь в пяти минутах квартируете. Ступайте спать, все устали, был трудный день. А пускать я Вас, буду, не волнуйтесь, мы Егору Карловичу не скажем.
* * * *
А дальше жизнь побежала своим чередом. Медленно, но верно княжна поправлялась. Через месяц она уже начала вставать с постели, делать несколько шагов по комнате. Правда, это отнимало у нее почти все силы, но все же. Егор Карлович был доволен и уверен, что к исходу зимы она окончательно поправиться.
Все складывалось как нельзя лучше. Первый офицерский полк оставался зимовать здесь, в этой деревне. Станица Тимашевская стала некой невидимой линией фронта. За ней была освобожденная Белыми Кубань, впереди еще не захваченные ни белыми, ни красными земли. Полк Никиты Добровольского по распоряжению Деникина оставался в тылу и должен был прикрывать позиции, поэтому никакие переезды не грозили девушке. Как только княжна начала вставать, она немедленно попросила Машу помочь ей искупаться и наконец-то после полутора месяцев в постели помыть голову.
Это была главная мечта последних недель. Поскольку полк был разбит в деревне, практически в каждом доме здесь была баня. И княжна с наслаждением и помощью Маши накупалась всласть. Потом Мария ловко перевязала заживающую рану, укутала девушку потеплее и принесла чай на травах.
— Ну вот, барышня, накупались и ладно, сейчас начну Вам платье свое перешивать, а то и гостей принять не в чем.
— Каких гостей, мне не нужен никто, а Никита меня уже всякую видел.
— Ну будет Вам, вот сейчас, косы Вам заплету и мерки снимать буду.
— Машенька, какое это счастье, когда голова чистая, она даже легче стала.
— А волосы у Вас, Елизавета Николаевна, какие чудесные. Уж как я боялась-то, чтобы вши не завились, каждый день прочесывала, но Слава Богу, Вы этакую красоту никогда не стригите.
— Да, пожалуй, теперь это единственное мое достояние.
— Опять за свое, ничего выкормим Вас и щечки зарозовеют и поправитесь, это же надо, какая же Вы худенькая, совсем девочка. Вона платье насколько ушивать, чуть не в половину. Дайте-ка померю.
Мария ловко сняла мерки, стараясь не задеть повязку, потом взялась за работу, а Елизавета между тем уснула.
На следующий день состоялась примерка, как ни старалась Маша, платье все же было великовато-то. Но это лучше чем ничего, и потом сегодня ждали Никиту, не просто так на пару минут проведать, а на настоящий ужин. Елизавета с тяжелым вздохом вглядывалась в маленькое зеркало. Несмотря ни на какие переживания она оставалась женщиной, и собственная внешность невольно волновала юную барышню.
Отражение между тем не радовало. Как она ни покусывала губы, как ни терла щеки, исхудавшее личико оставалось таким же бледным, словно прозрачным. Под глазами лежали глубокие тени, отчего они казались еще больше и глубже. Чтобы хоть как-то скрыть страшную худобу Елизавета поплотнее закуталась в шерстяную шаль и попросила Машу распустить волосы. Они красивым каштановым водопадом окутали стан и лицо.
— Маша, ступай, Никита обо мне позаботится.
— Конечно, барышня, я на столе все оставила, пойду в госпиталь, а на ночь к Вам вернусь.
Никита не заставил себя долго ждать, это приглашение так обрадовало его. Ведь все это время он видел ее лишь урывками на несколько минут. Он осторожно постучал и зашел в комнату.
— Добрый вечер, Елизавета Николаевна, — молодой человек галантно поклонился, поцеловал тонкую почти прозрачную руку.
Ужинать начали в молчании, обменявшись парой ничего не значащих фраз. Украдкой Никита наблюдал за девушкой. Она еще явно не оправилась от болезни, чудовищно бледна, ручки, худенькие словно палочки, не без труда держат нож и вилку. А глаза, глаза такие большущие и при тусклом свете керосинки кажутся совсем темными.
Елизавета тоже осторожно поглядывала на офицера. От Никиты веяло бодростью и здоровьем, румянец во всю щеку, отменный аппетит, во взгляде затаилось что-то непонятное, смущение что-ли. Неужели передо мной, думала Елизавета, хотя неудивительно в моем теперешнем положении, в таком виде, что еще остается только смущенно молчать.
Заговорили оба одновременно.
— Никита Александрович, Вы…
— Елизавета… простите, что Вы хотели сказать?
— Ничего, пустяк, это я перебила Вас.
И опять молчание. Елизавета неожиданно громко звякнула чашкой о блюдце, выплескивая содержимое на скатерть, рука не выдержала тяжести чашки. От горячего чая ее бросило в жар, комната поплыла перед глазами, под сердцем в ране прострелило неожиданно остро и больно. Не сдержавшись, она застонала, закрыв глаза.
— Елизавета, Вам плохо? Я… Может за доктором?… Черт, да что же это такое, стоит мне остаться с Вами наедине.
— Ничего, сейчас пройдет, так бывает.
— Вы вся дрожите, сейчас, потерпите, я Вас отнесу.
— Нет, я сама могу дойти, — но легкое движение вызвало новую боль, и Елизавета послушно отдалась его сильным рукам.
Никите показалось, что она ничего не весит, он осторожно уложил ее на кровать. Вытер капельки пота со лба.
— Лизонька, милая, что мне сделать, Господи, помоги ей, я бы тысячу раз умер за тебя, только, чтобы тебе не было больно.
— Не надо, не говори так, — прошептала она, открывая глаза, — сейчас пройдет.
— Я доктора сейчас позову и Машу.
— Никого не надо, Никита, пожалуйста.
Под ее взглядом он был бессилен.
— Останься со мной, прошу, Маша сама скоро придет, не бросай меня, пожалуйста, — из закрытых глаз потекли слезы.
Сердце Никиты сжалось. Ему так хотелось помочь ей, защитить уберечь от всего.
— Никита, я так устала от одиночества, от воспоминаний, от всего, ты теперь единственный близкий, родной.
Он наклонился к ней, поцеловал в висок, зарылся лицом в разбросанные по подушке волосы, осторожно взял прозрачную руку в свою большую ладонь.
— Успокойся, ангел мой, все будет хорошо, ты поправишься, я никогда тебя не оставлю, и всегда буду защищать, родная моя, нежная, любимая.
Под его тихий голос, она скоро успокоилась и заснула, так и не выпустив свою руку из его ладоней. Никита боялся пошевелиться, чтобы не потревожить ее. В его голове сейчас все смешалось, в висках билось только одно, — «поправляйся скорее, душа моя, это сейчас самое главное».
