Я внимательно следил за рекламой проекта «Венера». Какое-то время дела шли превосходно. Шутки, загадки, каламбуры, небольшие рассказики, умело поданные на страницах журналов, веселые песенки, передаваемые в эфир, — все это оказывало свое воздействие.
А затем что-то произошло. Начался явный спад. Через неделю я уже не сомневался в этом. Слово «Венера» исчезло из радиопередач, а космическая ракета, если и упоминалась, то только в соседстве с такими словами, как «радиоактивное заражение», «налоги», «жертвы». В передачах на массового потребителя зазвучали новые, внушающие тревогу нотки, например: «Слыхали, какой-то болван все-таки задохся в костюме для космических полетов?»
Внешне все как будто обстояло хорошо, и Шокену, ежедневно читавшему только выжимки из экстрактов кратких суммированных сводок, составленных на основании сокращенных резюме и рефератов докладов Отдела Венеры, вроде и не было оснований беспокоиться.
Но я знал проект «Венера» и понял, что за дело взялся Мэтт Ренстед.
***
В нашей комнате Херера считался аристократом. После десяти лет работы в компании «Хлорелла» он сумел подняться до мастера-резальщика, но топографически это означало, что он спустился глубоко под землю в огромный холодный подвал, где росла и зрела Малая Наседка. Здесь он вместе со своими помощниками ловко обрабатывал ее ножами, похожими на мечи. Одним ударом Херера отсекал большие куски созревшей белковой массы, а затем его подручные фасовали их, замораживали, варили, сдабривая специями, упаковывали и рассылали во все концы земного шара.
Однако Херера был не только мастером-резальщиком. Он играл роль своего рода предохранительного клапана. Малая Наседка могла расти десятки лет. Начав с крохотной клетки, теперь она только и знала, что множилась и росла, готовая поглотить, всосать в себя все, что попадалось ей на пути. Она грозила постепенно заполнить свое цементное гнездо, сдавливая и разрывая клетки своей нежной ткани. Пока ее кормили, она росла. Херера следил за тем, чтобы Наседка была сдобной и мягкой, чтобы ни один кусок ее не перезрел и не стал жестким и, главное, чтобы одна часть Наседки не вздумала расти за счет другой.
И хотя за свою работу Херера получал неплохое вознаграждение, он не обзавелся семьей или квартиркой на одном из верхних ярусов. Время от времени он куда-то исчезал, и это служило постоянной темой для соленых шуток, но при нем об этих отлучках упоминали с неизменной осторожностью и почтительностью. Херера всегда держал при себе меч и изредка небрежно проводил точильным камнем по лезвию. С этим человеком я решил во что бы то ни стало познакомиться поближе. У Хереры, несомненно, водились деньги — не мог же он ничего не скопить за десять лет работы. А мне чертовски нужны были деньги.
Что представлял собой контракт по форме Б, выяснилось очень скоро: я не вылезал из долгов. Продажа в кредит была неотъемлемой частью самой системы, как и обстоятельства, вынуждавшие людей залезать в долги. Если брать в долг по десять долларов в неделю, к концу контракта я буду должен «Хлорелле» тысячу сто долларов, и мне придется работать у нее до тех пор, пока не погашу долг. А работая, я, разумеется, снова залезу в долги.
Мне нужны были деньги Хереры, чтобы вырваться в Нью-Йорк, к Кэти и к моей работе над проектом «Венера». Мне не нравилось, как Мэтт Ренстед распоряжался проектом. И один Бог знает, как распоряжалась собой Кэти, считая себя вдовой. Я упорно старался не думать о Кэти и Джеке О'Ши. Малютка Джек был полон решимости расквитаться с женщинами за их прежнее пренебрежение к нему. До двадцати пяти лет он был предметом всеобщих насмешек, а в двадцать шесть стал мировой знаменитостью, первым человеком, посадившим на Венере космический корабль. Едва достигнув зрелости, он уже стал бессмертным.
Теперь ему многое надо было наверстать, особенно в любви. Поговаривали, что в этой части он поистине ставил рекорды, совершая свои лекционные турне по стране. Это-то меня и беспокоило. Мне не нравилось, что он симпатизирует Кэти, а Кэти — ему.
Прошел еще один день — чуть свет подъем, завтрак, рабочий комбинезон, защитные очки, грузовая клеть, черпаешь, сбрасываешь в желоба, час за часом, час за часом, под палящим солнцем, затем обед, а вечером отдых и, если повезет, разговор с Херерой.
— Здорово же ты отточил этот меч, Гэс. Люди делятся на тех, кто бережет свой инструмент и кто не бережет его.
Подозрительный взгляд из-под ацтекских бровей.
— Прямой смысл делать все как положено. Ты, видно, из новичков?
— Да. Первый раз в этих краях. Как считаешь, стоит здесь задерживаться?
Он сделал вид, что не понял.
— Придется, раз контракт. — Херера отошел к полке с журналами.
Следующий день.
— Здорово, Гэс. Устал?
— Здорово, Жоржи. Есть немного. Десять часов размахивать ножом поди не шутка. Руки отваливаются.
— Представляю. Работать черпальщиком куда проще, да и смекалка не нужна.
— Что ж, может, и тебя когда-нибудь повысят. Посижу, пожалуй, перед гнпнотелевизором.
Еще день.
— Эй, Жоржи! Как дела?
— Не жалуюсь, Гэс. По крайней мере загорел.
— Да, это верно. Скоро станешь таким же чернокожим, как я. Ха-ха! Что, не хочешь?
— Porque no, amigo? ‹Почему бы нет, дружище?›
— Эй, tu hablas espanol! Cuando aprendiste la lengua? ‹Эй, ты говоришь по-испански! Когда ты изучил язык? (исп.)›
— Ну-ну, не так быстро, Гэс. Всего несколько слов. Жаль, что не знаю больше. Как-нибудь соберу деньжат и пойду в город к девочкам.
— Ну, они все болтают по-английски. Вот если заведешь постоянную милашку, тогда неплохо поболтать с ней по-испански. Это ей понравится. А попрошайничать они все умеют по-английски: «Дай доллар, дай доллар», да еще знают стишок насчет того, что можно получить за доллар. Ха-ха!
Еще день — самый удивительный. Выдали получку, и мой долг компании вырос еще на восемь долларов. Я мучительно пытался припомнить, куда ушли деньги, но все и без того было ясно.
После смены, как и предусматривалось администрацией, я был выжат словно лимон и помирал от жажды. У фонтанчика с напитком «Попси» я набрал свою комбинацию цифр и моя получка уменьшилась еще на двадцать пять центов. Стаканчика «Попси» мне было мало, и я выпил еще один — долой уже пятьдесят центов. На обед каждый день давали одно и то же — я с трудом проглатывал кусок-другой Малой Наседки, но вскоре меня снова начинал мучить голод. Тогда к моим услугам была лавчонка, где легко можно было получить в кредит пачку галет. Сухие галеты застревали в горле и камнем ложились на дно желудка, если не запить их стаканчиком «Попси». А «Попси» бунтовал и рвался обратно, если я тут же не выкуривал сигарету «Старр». Она в свою очередь снова вызывала острое чувство голода. Как знать, не предусмотрел ли все это Фаулер Шокен, создавая свой первый глобальный трест «Старзелиус»? От «Попси» к галетам, от галет к сигаретам, от сигарет к «Попси» и так до бесконечности…
За право пользоваться кредитом с меня и взимали шесть процентов. Так продолжаться не может. Если я не выберусь отсюда сейчас, мне уже не выбраться никогда. Я чувствовал, как с каждой минутой, проведенной здесь, глохнет моя инициатива — лучшее, что есть во мне. Небольшие дозы алкалоидов в пище незаметно подтачивали волю. Но самым страшным было сознание полной безнадежности, тупика, мысль, что ничего изменить нельзя и в сущности все не так уж плохо, — всегда можно впасть в транс перед гипнотелевизором, выпить стаканчик «Попси» или на худой конец проглотить одну из тех зеленоватых таблеток, которые продавались здесь из-под полы и стоимость которых колебалась в зависимости от спроса. Те, кто продавал их, охотно соглашались подождать, когда у тебя появятся деньги.
Нет, медлить было нельзя.
— Como 'sta, Gustavo? ‹Как дела, Густаво? (исп.)›
Он сел и улыбнулся мне своей ацтекской улыбкой.
— Como 'sta, amigo Jorge? Se fuma? ‹Как дела, друг Жоржи? Куришь? (исп.)›
Херера протянул мне пачку сигарет. Он курил «Гринтипз», и я автоматически ответил:
— Спасибо, курю только «Старр». Они ароматней.
И тут же машинально полез в карман за сигаретами. Медленно, но верно я становился тем идеальным типом потребителя, которого мы с Фаулером так ценили: хочешь покурить — вспоминаешь о сигаретах «Старр», закуриваешь, тут же тебя тянет на «Попси» — выпиваешь стаканчик, немедленно вспоминаешь о галетах — покупаешь пачку, а съев галету, опять закуриваешь, а закурив… Назойливая реклама фирмы «Шокен» лезет в уши, мозолит глаза, впитывается каждой порой твоего тела. Тебе вдолбили в башку: «Я курю „Старр“ — они ароматны. Я пью „Попси“ — он освежает. Я ем галеты — они на вкус приятны. Я курю…»
— Не похоже, чтобы тебе было весело, Жоржи, — заметил Херера.
— Да так оно и есть, приятель. — Я говорил правду. — В странную историю я влип.
Интересно, что он ответит.
