— Надюш, я боюсь, что закручусь в ближайшие дни и не смогу к тебе приехать. Но мне бы очень хотелось тебя повидать. Что бы нам сделать? — Трубка замолчала. — Сегодня к трем часам мне нужно в Академкнигу… Если бы ты оказалась в это время где-нибудь поблизости, ну, скажем… у памятника Александру Сергеевичу. Впрочем, да, — спохватился он, — ты ведь, кажется, очень далеко живешь? В Царицыно? Метро… Каширская, да? Или я путаю?
— Я буду, — тихо сказала Надя и, испугавшись, что он ее не услышал, крикнула в трубку: — Я буду у памятника Пушкину!
— Ну, и прекрасно, — обрадовался вожатый. — Тогда до встречи. Походи там по скверу, если я на пять минут опоздаю. Но я постараюсь не опоздать.
Он ей обрадовался, он ей сказал: «Надюш, я очень рад, что ты мне позвонила». Она вышла из телефонной будки и, зажимая крепко в кулачке оставшиеся неиспользованными двухкопеечные монетки, подпрыгнула и засмеялась.
— Мама! — крикнула она, открывая дверь. — Можно, я надену твои новые сапожки на каблучке?! Я дозвонилась до вожатого. Он будет меня ждать.
— Вожатый? Какой вожатый? Что такое, Надюшка?
Николай Николаевич работал в своей комнате. Он краем уха услышал, что сказала дочь. Слов он не разобрал, уловил только интонацию. Рощин был занят подсчетом размеров площадки, на которой ему предстояло выстроить павильон для нового телевизионного спектакля. Когда Надя вошла, он две цифры записал, а две держал в уме. Но голос дочери прозвучал так взволнованно, что он потерял все цифры.
— Надя, что случилось? — спросил отец.
— Я дозвонилась до вожатого, — менее восторженно объяснила Надя. — До Марата Антоновича, который у нас был в Артеке вожатым.
Она так много думала о Марате, что ей казалось — папа и мама знают. И только выпалив с порога радостную весть, она обнаружила, что им ничего не известно.
— Разве я вам не говорила?
Второй раз за несколько дней ее воображаемый мир сталкивался самым неожиданным образом с тем, что происходило в жизни реально. Позавчера она совсем забыла про жену Марата Антоновича, потому что во время опыта Гу Кай-Чжи и в то мгновение, когда чувствовала себя Данаей, не видела больше никого, кроме его и себя. И вот теперь оказывается, что она ничего не говорила о вожатом папе и маме.
— А зачем ты ему звонила? — спросил Николай Николаевич.
— Я хотела его пригласить приехать к нам посмотреть мои новые рисунки к «Войне и миру».
— Он приедет к нам?
— Нет, он будет меня ждать в три часа у Пампуши.
— У Пампуши? — растерялся отец.
— У памятника Пушкину, — не очень уверенно засмеялась Надя, скрывая свое смущение. — Аббревиатура, сокращение слов. На Твербуле у Пампуши. Это значит: на Тверском бульваре у памятника Пушкину.
Мать молча принесла свои новые лаковые сапожки на высоком каблуке и поставила перед Надей. Та благодарно прижалась к маме:
— Я пойду переоденусь.
Времени до трех оставалось не так уж много. Николай Николаевич прошелся задумчиво по коридору от кухни до комнаты, остановился перед закрытой дверью, за которой Надя шуршала платьем. Цифры площадки снова всплыли и мешали думать. Он от них отмахнулся с досадой. Рощину было ясно, что наступил тот самый момент в жизни дочери, когда он должен решать, как поступить.
— Надя, — сказал он через дверь. — Я пойду с тобой. Я вам не помешаю. Я буду сидеть в сторонке на лавочке. Там много лавочек.
Шуршание платья прекратилось, видимо, Надя услышала, что ей сказал отец, и остановилась, замерла.
— Там снег, — ответила она после довольно долгой паузы.
— Это ничего. Я быстро оденусь, — не давая ей опомниться, пообещал отец. — Я уже одеваюсь, — и крикнул жене: — Наташа, мы уходим!
Он подошел к вешалке, снял шляпу и нахлобучил ее себе на голову торопливо, но не очень уверенно.
Надя пробыла в комнате гораздо дольше, чем нужно было для того, чтобы переодеться. У нее мелькнула мысль отказаться от свидания, но она не хотела заставлять Марата Антоновича напрасно ждать у памятника Пушкину. В конце концов, это и не свидание вовсе, а просто встреча со своим пионервожатым, на которую можно прийти и с отцом. Она повертела мамины новые сапожки, вздохнула, отставила их в сторону и стала надевать свои, растоптанные.
— Надюша, а мои сапоги где? Почему не надела?
— Они мне немножко малы, — стараясь не глядеть на маму, объяснила Надя.
— Не налезли, что ли?
— На теплые носки не налезли, а в других холодно будет.
Николай Николаевич суетился, стараясь скрыть неловкость. Занятый собой, он не заметил перемены, происшедшей в настроении дочери, не заметил, что она идет в своих сапогах, не заметил, что она спустилась с взрослого высокого каблучка на свой маленький каблук неокончившегося детства.
Марат не опоздал. Надя увидела его издалека и, оставив отца одного разглядывать вывеску газеты «Известия» над крышей прямоугольного серого здания, быстро пошла навстречу вожатому.
— Здравствуй, Надюш, — сказал он со своей всегдашней доброй и чуточку усталой улыбкой и слегка обнял рукой за плечи и тут же отпустил.
— Здравствуйте, — виновато склонилась перед ним Надя. — Только я не одна, а с папой.
Марат был в модной замшевой куртке с меховым воротником, в коричневых, в крупный рубчик вельветовых штанах с пряжками-шпорами и в мохнатой, наползающей на уши кепке с длинным козырьком. На плече небрежно держал спортивную сумку. Роста они были одинакового, и издалека могло показаться, что встретились сверстники и сейчас пойдут в кино.
— Да? — спросил Марат. — А где же он? — И оглянулся по сторонам.
Девочка кивком головы показала назад. Марат легко отыскал Николая Николаевича среди нескольких человек, остановившихся перед памятником Пушкину.
— В шляпе, с газетой? — тихо спросил он.
— Да, — тихо ответила Надя.
— Вот и хорошо. Познакомь меня с ним.
И Надя не смогла уловить в его словах ни огорчения, ни радости. Интонация была нейтральная.
Николай Николаевич тщательно изучил все восемь букв вывески газеты «Известия» и перевел взгляд на вывеску кинотеатра «Россия».
— Папа, познакомься, — сказала Надя, подходя с вожатым.
— Рощин, — охотно назвал он себя, протягивая руку и пожимая мягкую, словно бы тоже замшевую, ладонь.
Вожатый не понравился ему. Он показался каким-то плюшевым, вкрадчивым, опасным. А насмешливые глаза и ироническая улыбка совсем расстроили отца Нади. Перед насмешниками он всегда сникал. Вот и сейчас у него вырвалось совсем не то, что он собирался сказать:
— Надюшка писала из Артека, что вы окончили ВГИК. Вы не хотели бы работать у нас на телевидении?
— Спасибо, — очень вежливо отклонил предложение вожатый. — У меня есть работа.
— Я не буду вам мешать, — помахал смущенно рукой в воздухе Николай Николаевич, будто изображал полет голубя. — Вы разговаривайте, а я постою с Пушкиным, пока Надя не освободится.
Марат улыбнулся. Они сошли по ступенькам на нижнюю террасу, молча миновали занесенные снегом чаши фонтанов и цветочные клумбы.
— Ну, рассказывай, — предложил вожатый, — как живешь, учишься, бережешь артековские традиции.
— Учусь хорошо. И традиции тоже берегу. Помните, у нас заповедь была в КЮДИ, что каждый член клуба обязан по возвращении домой организовать такой клуб у себя в школе. Я организовала. И меня опять избрали президентом. Занятия проводим в музее Пушкина и в ГТГ.
— А что такое ГТГ?
— Государственная Третьяковская галерея.
— Никогда бы не догадался, хоть живу рядом. Привык: Третьяковка и Третьяковка. Ну, и много занятий прошло?
— Четыре. Нет, пять: «Общее знакомство», «Художники Абрамцевского кружка», «Египет и Древняя Греция», «Готика, Ренессанс и барокко», «Мода от шкурки до поп-арта».
— Ребята охотно посещают занятия клуба?
— Из нашего класса примерно половина всегда бывает и из других классов приходят.
— А следующие какие темы?
— Я наметила восемнадцать пунктов: импрессионизм и нео…
— Стоп, Надюш, — сказал Марат. — Мы попали с тобой в неверный тон. Я больше не вожатый. Я просто очень рад тебя видеть. Здравствуй, Надя! — Он засмеялся.
— Я тоже просто. Мне нравится, как вы меня называете, — тихо добавила она.
— А как я тебя называю? — удивился вожатый.
— Ну, вы сами знаете как.
— Надюш, — повторил он. — Надюш… Что ты рисуешь сейчас, Надюш? Ужасно хочу увидеть твои новые рисунки.
— «Войну и мир» почти закончила.
— Ого! Неплохо звучит. В хрупкой фигурке московской школьницы слышен могучий голос Льва Толстого, — добродушно сказал Марат.
— Я хотела сказать…
— Не оправдывайся. Дерзость не нуждается в оправданиях своих поступков.
У ступенек, ведущих к главному входу в кинотеатр «Россия», они повернули и пошли назад. Фигура отца маячила у выхода из сквера, наполовину скрытая пьедесталом памятника. Надя сместилась на дорожке влево к самому краю, чтобы совсем его не видеть.
