Пораженный Любош наблюдал, как чужой мужчина, напрягая руки, высоко поднимает Анну над головой. Едва опустил наземь, как она вся приникла к нему, и он прижал ее к себе сильными руками.
Вашек перевел глаза на Любоша и потянул его за рукав.
– Спать сегодня будем у меня в комнате, – сладко прошептал он.
Любош наклонился к нему, с трудом оторвав взгляд от двух влюбленных.
– Кто это?
– Стрейда Индржих.
Они опустились на траву. Или это песчаный берег зеленого моря?…
Вашек ободряюще подмигнул Любошу.
– Мне он не нравится, – искренне заверил он его. – Не умеет дружить и не любит собак.
Они были в тени старой сарачинской стены в заколдованном полдне или уже стемнело? Ее ноги, стройные и смуглые, касались его сильного нагого тела. Он лежал на спине и притягивал ее все ближе, ближе…
Любош приподнялся в кресле, но Вашек схватил его за рукав и потянул назад.
– Он дурак, – убежденно прошептал он.
Как это случилось? Этого Любош понять не мог. Знал только, что его охватил безудержный приступ смеха. Прыснув, громко загоготал и Вашек – оба хохотали как безумные!
Сначала послышался крик, потом зажегся свет. Индржих, ослепленный, стоял у рампы, по телу его стекали капли пота, и он кричал вниз, в оркестр, хотя музыканты давно не играли:
– Хватит! Хватит! Хватит!
– Вот это Аннапурна, – сказал Вашек и указательным пальцем, синим от чернил, ткнул в вершину горы на четвертушке листа.
– А здесь? – спросил Любош, и сердце его защемило от странного чувства, когда разглядывал он эти два ряда рисунков, приколотых к рогоже.
– Это тоже Аннапурна, – ответил Вашек тоном проводника, водя испачканным чернилами пальцем.
– Тут я малость понапутал, – показал он на листок с множеством красных пятен, среди которых только с помощью самой буйной фантазии можно было разглядеть четырех альпинистов.
– Вот это я рисовал в декабре.
Любош увидел посреди гор красную палатку, перед палаткой на снегу костер. В правом углу печатными буквами было выведено:
ВЫСОКОГОРНЫЙ ЛАГЕРЬ ПОД АННАПУРНОЙ.
– А это что? – спросил он.
На черном листе сияли белые горы, посреди зеленое дерево, а под ним пять разноцветных сверточков.
– Тогда мне исполнилось пять лет.
– А зачем новогодняя елка с подарками?
– Это все для папы, чтобы ему под Новый год не было одиноко.
Любош не мог отвести глаз от этих маленьких перепачканных рук с чернильным пятном на пальце. Чувствовал, как откуда-то изнутри подступает к глазам тепло. Он притянул мальчика ближе к себе, почувствовав и его тепло, доныне незнакомое ему тепло человеческого детеныша.
– Возьму тебя с собой. Когда подрастешь.
Вашек обернулся к нему, широко раскрыв свои доверчивые большие глаза.
– Ей-богу?
Любош кивнул.
– Где у тебя та фотография? – Он заговорщицки подмигнул Вашеку.
– Я спрятал ее, – Вашек понизил голос, – чтобы мама не увидела.
Он спрыгнул на ковер и нырнул под диван.
Любош прошел в прихожую. Из ванной доносился шум воды. С большой перевязанной шпагатом коробкой он вернулся назад и тихонько затворил за собою дверь.
Нож, веревка, мешочек со значками, рыболовные крючки, старая гильза – все эти мальчишечьи сокровища были уложены в чемоданчик. На самом дне его, внизу, лежала фотография, вырезанная из журнала и неумело подклеенная клочком бумаги.
Любош присел на ковер рядом с Вашеком.
– Попробую отгадать, – сказал он.
Лица альпинистов на групповой фотографии почти невозможно было разглядеть. Любош уверенно показал на заросшего человека во втором ряду, который заметно возвышался над остальными.
– Ну как, угадал?
Вашек широко раскрыл глаза:
– Ты знал моего папу?
– Молчать умеешь? – таинственно прошептал Любош.
Вашек кивнул.
– И маме тоже ни гу-гу?
Вашек снова кивнул, и Любош снова ткнул в человека на фотографии:
– Так это же я!
– Вовсе не ты! Это мой папа! – громко возразил Вашек. – Он на голову выше всех!
– Если этот человек – и твой папа, и я, – зашептал Любош, глядя на Вашека, стоявшего перед ним на четвереньках, – то что это значит?
– Понятия не имею! – сорвался на крик Вашек и весь насторожился.
– Это значит, что я и есть твой папа.
– Неправда! Это не ты! – надрывался Вашек, прижимая фотографию к себе. – Это МОЙ папа!
– А почему им не могу быть я? – терпеливо втолковывал ему Любош. Он почувствовал – что-то сработало не так, но решил, что тревожиться нечего, и продолжил:
– Я стою на камне. Поэтому я на голову выше остальных. Это ты понимаешь?
– Нет! – заорал Вашек, и лицо его покраснело от гнева. – Мой папа мертвый! Он герой!
Тут открылись застекленные двери, и на пороге возникла Анна в махровом халате и в тюрбане из полотенца.
– Что здесь за скандал?
– Любош врет! – сразу же пожаловался Вашек.
– Анна, прошу тебя, не сердись, – сказал Любош. С виноватым видом поднялся с ковра и, подойдя к ней, тихонько признался:
– Я сказал Вашеку все.
Анна на мгновенье оцепенела, потом бросила с пренебрежением:
– До чего же ты тщеславный, глупец! – Она повернулась и так хлопнула дверью, что стекло задребезжало.
Воцарилась тишина.
Вашек с фотографией в руке сидел на диване, на Любоша даже не глянул.
– У тебя есть складной нож? – спросил Любош.
Вашек не отвечал. Любош, встав на колени, полез в чемодан за ножиком. Перерезал веревку и открыл крышку коробки.
– Эти машинки я собирал целых пять лет. Теперь все они твои.
Но Вашека не заинтересовал ни один из лежавших там 467 автомобильчиков.
Мрачный, он разглядывал попеременно то мужчину на фотографии, то Любоша перед собой. Наконец встал, перешагнул через коробку и выскочил из комнаты.
– Не принимай все всерьез, мама! Он ужасный болтун! – Вашек взобрался на кушетку в кухне, откуда легко было достать до стола. – И не ругайся, если он останется у нас ужинать.
Анна посмотрела на Вашека, потом перевела взгляд к дверям. Вашек тоже оглянулся и увидел Любоша, стоявшего там с удрученным видом.
– Я тебе помогу, – сказал Вашек, давая маме понять, на чьей он стороне.
– Я тоже, – отозвался Любош и, быстро обойдя стол, стал возле Анны, которая кроила резцом тесто на доске.
Вашек набрал из белой миски мясной начинки, шлепнул ее на раскатанную лепешку и покосился на Любоша.
– Мамуля, получается, что Любош папу знал?
Анна молчала, а когда потянулась за мукой, на мгновенье встретилась глазами с Любошем.
– Я его не знал, – ответил Любош неуверенно, страстно надеясь, что Анна подскажет ему, как себя вести. Но Анна на него даже не взглянула…
– Почему он врет, ведь он же показал на него!
Анна не отвечала, а Любош молчал.
– Так, значит, ты был его товарищем? – набросился Вашек на Любоша, размахивая перед ним ложкой. – Говори, был или не был?
Любош искал помощи у Анны, но та молча закручивала пирожки. И он только беспомощно пожал плечами.
– Я не знаю.
– Зато я знаю! – взорвался Вашек, – ткнув в него ложкой. – Это он позволил ему погибнуть под лавиной!
Воцарилась гробовая тишина.
– Черт побери, Анна! – сокрушенно завопил Любош. – Скажи же наконец что-нибудь!
– Оставьте меня в покое! Оба! – отрезала Анна, задвинув в духовку противень с пирогами.
Стояла такая тишина, что было слышно тиканье будильника, который Анна завела на двадцать минут и поставила возле плиты. Растерянный Любош лепил из теста катышки, Вашек уплетал начинку, Анна, повернувшись спиной к обоим, резала лук.
Слышался мерный стук ножа о деревянную дощечку.
– Был бы живой мой папа, – сказал Вашек, усевшись на кухонный стол, – все вечера проводил бы со мной. Даже когда я был еще совсем маленький. Ходили бы мы вместе в киношку и держали бы собаку.
Любош совсем расстроился.
– Твой папа не знал, что ты был на свете, – сказал он, собрав все свое самообладание, взял Вашека за подбородок и заглянул в глаза. – Иначе он пришел бы к тебе.
Анна замерла. Нет, это уж слишком! Да разве можно объяснить это ребенку?
– А почему он не пришел к маме? – сказал Вашек. – Что есть на свете мама, об этом он знал!
И, соскочив со стула, прижался к маме.
– Мама! – потянул он ее за халат.
Анна не шевельнулась.
– Мама! Мамочка! – снова он дернул Анну за халат, на этот раз что было мочи. В чем дело? Почему мама даже не смотрит на него?
– Мама, так это и вправду МОЙ ПАПА?
Анна молчала.
Любош тоже молчал, счищая с доски остатки теста.
