была чистой, и дрова лежали нетронутыми, но мать почему-то поверила. Кивнув головой, она спокойно занялась ужином.
Убитых собак я закопал на пустыре.
Глава 10
Выжженное добела афганское небо накрыло пустыню, как саван. На горизонте оно сливалось с таким же белым, раскаленным песком, и воздух между ними дрожал и колыхался.
Оно было там. Что-то. Оно там было.
Огромное, древнее и голодное, как очнувшийся от летаргического сна кайнозух, оно поджидало, скрывшись за трепещущей завесой горячего воздуха.
Стэн не хотел туда идти. Но у него был приказ. Поэтому он шел. И Томми шел. И Билли. Томми молчал, а Билли травил бесконечные анекдоты, древние, как говно мамонта. Юмора в них не было ни на грош, но безостановочная болтовня успокаивала, как шум воды. Дарила иллюзию нормальности.
- Слышь, Билл, да заткнись ты уже, - внезапно вмешался Томми, и Стэна захлестнул вязкий, темный ужас. Потому что нельзя было ничего менять. Нельзя было затыкать Билли. Все должно идти так же, как шло, Билли должен болтать, а Томми должен жевать спичку, и тогда у них будет шанс. Они смогут пройти, не потревожив кайнозуха, скользнут крохотными рыбками в мутном дрожащем мареве пустыни.
Стэн развернулся, предупреждающе вскидывая руку, и на лице у Томми мелькнуло недоумение, мелькнуло и исчезло, потому что исчезло лицо. Пулеметная очередь хлестнула наотмашь, и голова Томми брызнула красным и белым, он повалился на песок, вслепую цепляясь пальцами, будто хотел уползти. Стэн упал рядом, и скрюченные пальцы Томми ухватили его за рукав, рванули с неожиданной силой, соскользнули и снова рванули. С коротким воплем ужаса Стэн отпихнул эту рыщущую по песку руку, обернулся к Билли, и увидел, как тот оседает на землю, перечеркнутый очередью поперек груди. Билли хрипел и булькал, кровь пузырями вздувалась у него на губах, и он пытался что-то сказать, открывал и закрывал рот, но получалось только сипение.
- Черт! Билл! Сейчас, Билли, погоди, я сейчас! – бессмысленно забормотал Стэн, сдергивая с пояса аптечку. Смысла в этом не было никакого, потому что с такими ранами люди не живут. Они не живут, даже если рядом госпиталь, и хирург, и всякая охуенная медицинская техника. А здесь госпиталя не было. И не было хирурга. Даже гребаного окопа не было, или камней, или хотя бы, нахрен, кустов, но Стэн все равно развернул Билли и приложил к ране перевязочный пакет. Вытекающая толчками кровь мгновенно пропитала бинты, потекла по пальцам, по ладоням… Кровь была везде – на одежде, на песке, ботинки тонули в густой вязкой жиже, а Билли все хрипел, беззвучно открывая рот, и смотрел – испуганно, умоляюще. А потом Билли умер. И Стэн остался один.
Пулемет затих, на мир опустилась огромная, неподъемная, звенящая тишина. Стэн приподнялся на локтях, отирая с лица кровь и песок. А на горизонте уже рождался густой, напряженно гудящий звук. То, что скрывалось за пеленой воздуха, увидело их. Увидело Стэна. И пошло за ним.
Смерть летела, распахнув невидимые крылья, и воздух вокруг нее ревел и вибрировал, закручиваясь в торнадо. Стэн попытался вскочить, но мокрый от крови песок расползался, ноги разжались, и Стэн падал, падал и снова падал. А потом горячее, словно пламя, дыхание опалило загривок, на плечи рухнула тяжесть, вколачивая в землю и разрывая на части.
- Нет!
Удар выбросил его из кошмара, словно катапульта. Стэн сидел на полу, стреноженный коконом одеяла, и судорожно шарил руками в бесплодных попытках нащупать пистолет. Конечно, его не было. Пистолет Стэн клал так, чтобы спросонья точно не дотянуться – и никого не пристрелить.
Судорожно, со всхлипом вздохнув, Стэн обвел комнату очумелым взглядом. На часах была половина седьмого. Через окно светило тусклое зимнее солнце, на ветке деловито чистил перья голубь, а внизу, на кухне звенел посудой отец.
С трудом выпутавшись из одеяла, Стэн поднялся и потер ушибленный бок. На ребрах полыхало многозначительное красное пятно – часа через три там будет роскошный синяк. Стянув насквозь пропотевшую майку, Стэн, чертыхаясь, заковылял в ванную. Холодный душ, горячий, потом холодный – и жестким полотенцем по коже, пока не отскребешь все это ночное дерьмо.
Чистый, с приглаженными волосами, Стэн спустился на кухню – и тут же вделся в утренний ритуал, как в растяжку. Отец смотрел сочувственно, с усталой собачьей виной, и уголки рта у него загибались вниз, как у грустного клоуна.
- Плохо спал?
- Нормально.
Стэн почувствовал, как где-то глубоко, в районе желудка, начинает скручиваться клубок – такой привычный, такой знакомый. Первые витки раздражения легли крошечным узелком, и теперь каждое движение, каждое слово отца рождало следующие и следующие петли. Комок рос, перекрывая дыхание, давил на диафрагму, и тело начинало вибрировать, словно перетянутая струна. Единственным способом расслабиться был удар. Стэн хотел этого. Действительно хотел. Размахнуться и врезать так, чтобы размолоть губы в фарш, лупить, ссаживая костяшки, хекая и задыхаясь, раз за разом… Ну не отца же. Нет. Конечно, не отца.
Врага.
Как же Стэну не хватало врага – простого, понятного, очевидного. Врага, которого можно уничтожить, разом решив все проблемы.
- Хорошо, что ты сегодня в кровати спал, - неуверенно улыбнулся отец. - Ночью снег пошел, потом дождь – ты бы утонул в этой проклятой яме. А если бы не утонул, то замерз бы насмерть.
- Да, папа. Хорошо. – Стэн взял чашку и проглотил кофе залпом, не ощущая ни температуры, ни вкуса. – Я пойду. Спасибо.
- Сделать тебе сандвич с беконом? Я заверну в бумагу – сможешь за рулем позавтракать. Или пока будешь в машине сидеть. Ты же часто ждешь эту женщину, Ругер? Ну вот и поешь, пока ждешь, - отец беспомощно улыбнулся, передвинул разложенные на столе куски хлеба, как будто хотел сложить из них какую-то фигуру, но передумал. Стэну стало тошно. Каждое утро отец встает, чтобы сделать этот проклятый завтрак, варит кофе и надеется, что хотя бы в этот раз все будет по-другому. А Стэн просто уходит. Молча. Как мудак.
Клокочущее внутри раздражение сменило объект и, забыв об отце, запустило когти в Стэна. Теперь он ненавидел себя – и это было, наверное, проще. И честнее. И не так страшно.
- Да, пап, спасибо. Отличная идея.
Обрадованно кивнув, отец засуетился: достал майонез и горчицу, вскрыл непочатую банку пикулей, вытащил толстую фиолетовую луковицу.
- Пап, ну я же с людьми работаю.
- Да, точно. Я не подумал, - отец тут же отшвырнул луковицу,
