- Мала площадка, профессор. Ее надо удлинить по крайней мере на пятьсот метров.
Он остановился у того места в кустарнике, где увяз Вайдеман, и круто обернулся к Зандлеру:
- А не находите ли вы, профессор, ошибки в том, что у "Штурмфогеля" центровка рассчитана на заднее колесо?
- Вы хотите сказать, что это сильно увеличивает угол атаки крыла на взлете?
- Вот именно!
Зандлер в который раз поразился проницательности конструкторской мысли у этого суховатого, резкого человека с рубленым удлиненным лицом, высоким лысеющим лбом.
Мессершмитт остановил взгляд на Зандлере:
- Вам не хватает, профессор, широты, размаха, смелости, что ли. А у нас смелость - первый шаг к успеху.
"Но вы в случае неудачи теряете лишь немного денег, с меня же снимете шкуру", - подумал Зандлер.
- Хорошо, я рассчитаю и попробую несколько переместить центр тяжести, произнес он вслух.
- Рассчитывайте, - разрешил Мессершмитт. - Только поскорей!
...А еще через две недели, 4 апреля 1941 года, капитан Вайдеман поднял "Штурмфогель" в воздух. Покрашенный в серебристый цвет самолет, треща мотором и воя двумя турбореактивными двигателями, подскочил вверх, низко прошел над аэродромными бараками, развернулся и сел. Наберет ли он когда-нибудь большую высоту и сможет ли выполнять фигуры высшего пилотажа этого еще никто не знал. Но первая победа была одержана.
К полету Вайдемана можно было бы применить слова парижских газет, которые когда-то писали о том, что Блерио перелетел Ла-Манш, "не касаясь ни одной частью аэроплана поверхности моря".
Альберт выскочил из кабины и радостно стиснул попавшего под руку механика Карла:
- Полетел, полетел "Штурмфогель"! Видал, Гехорсман?!
- Отчего же ему не полететь, - проворчал Карл.
- Вечно ты недоволен, рыжий дьявол! - засмеялся Вайдеман, шутливо хлопнув по голой рыжей груди механика.
Зандлер, расчувствовавшись, пожал руку Вайдеману:
- Хоть курица, но полетела...
- С вас причитается, профессор, - поймал Зандлера на слове Вайдеман.
- Что делать... - развел руками конструктор. - Прошу сегодня вечером ко мне.
- Разумеется, с друзьями?
- Конечно.
После осмотра техники обнаружили, что сопло левой турбины наполовину расплавилось.
- 6
О чем может думать энергичная и миловидная двадцатитрехлетняя девушка, смахивая пушистой заячьей лапкой невидимую глазу пыль с полированной мебели в чужой квартире? О том, что свою квартиру она не стала бы заставлять подобной рухлядью? Но своя квартира, увы, недостижима даже в мечтах. Пожалуй, если почаще улыбаться господину...
Но нет, хоть и нетрудно прочесть все эти мысли на затуманенном девичьем лице, дольше подсматривать неприлично.
Сторонний наблюдатель, взявшийся бы разгадать нехитрый ход мыслей в хорошенькой головке фрейлейн Ютты, уже третий год работающей секретаршей у профессора Зандлера, был бы удивлен и возмущен, доведись ему на самом деле узнать, о чем же размышляет фрейлейн Ютта во время ежедневной уборки. Возможно, что он даже забросил бы все свои дела и разыскал среди жителей Лехфельда некоего господина Зейца. Того самого Зейца, что носит на черном мундире серебряные нашивки оберштурмфюрера. Впрочем, Зейц не единственный гестаповец в городе... Так или иначе, но ни стороннему наблюдателю, ни господину Зейцу, ни даже фрейлейн Эрике, хозяйке и лучшей подруге Ютты, не дано знать, о чем размышляет она в эти полуденные часы.
И все потому, что фрейлейн Ютта не забивает свою голову пустыми мыслями о мебели и женихах. Смахивая пушистой лапкой пыль, она усердно упражняется в переводе газетного текста на цифровой код пятеричной системы. Подобное занятие требует от девушки исключительного внимания, и, естественно, она может и не услышать сразу, как стучит в дверь нетерпеливая хозяйка, вернувшаяся домой с городских курсов домоводства.
- О Ютта, ты, наверное, валялась в постели! Убралась? У нас будет куча гостей. Звонил папа. Он привезет каких-то новых летчиков и господина Зейца.
- Как! Наш добрый черный папа Зейц?! Эрика, быть тебе оберштурмфюрершей. Будешь носить черную пилотку и широкий ремень.
- Когда я вижу черный мундир, моя душа трепещет, - в тон Ютте сказала Эрика. - Но Зейц... Он недурен, не правда ли?.. Есть в нем этакая мужская грубость...
- Невоспитанность...
- Нет, сила, которая... выше воспитания. Ты придираешься к нему, Ютта. Он может заинтересовать женщину. Но выйти замуж за гестаповца из нашего города? Нет!
- Говорят, у господина Зейца влиятельные друзья в Берлине.
- Сидел бы он здесь!
- Говорят о неудачном романе. Замешана жена какого-то крупного чина. Не то наш петух ее любил, не то она его любила...
- Ютта, как ты можешь! Помоги мне переодеться. Да! Тебе письмо от тетки. Я встретила почтальона.
Ютта небрежно сунула конверт в карман фартука.
- Ты не любопытна, Ютта. Письмо из столицы!
- Ну, что может написать интересного эта старая мышь тетя Марта! "Береги себя, девочка, кутай свою нежную шейку в тот голубой шарф, что я связала тебе ко дню первого причастия". А от того шарфика и нитки не осталось... Ну, так и есть. Я должна себя беречь и к тому же помнить, когда окочурился дядюшка Клаус!
- Ютта, ты невозможна!
- Прожила бы ты с таким сквалыгой хоть год! Представляешь, Эрика, мне уже стукнуло семнадцать, а этот дряхлый садист каждый вечер читал мне вслух сказки. Про белокурую фею, обманутую русалку и про этого несчастного духа, как же его?
- Рюбецаля?
- Точно. Рюбецаля. Имя-то вроде еврейское.
- Ютта!
- А я никого не оскорбляю. Еще неизвестно, кто этого Рюбецаля выдумал.
Ютта подошла к высокому зеркалу в зале, высунула язык своему отражению, состроила плаксивую гримасу:
- Эрика! Слушай, Эрика! А у тебя нет этой книжки? Про Рюбецаля? Дай мне ее посмотреть. Вспомню детство.
- Вот и умница, Ютта. Я знаю, что все твои грубости - одно притворство. Я поищу книжку.
- Я всегда реву, когда вспоминаю этого жалкого духа. Как он бегал один по скалам, и никому-то до него не было дела, и всем он опротивел и надоел. Вроде меня. Только он был благородный дух, а я простая секретарша, даже служанка.
- Ютта, как тебе не стыдно. После всего... Сейчас же перестань! В конце концов, не забывай: в тебе течет чистая арийская кровь! Ну-ка, улыбнись! Сейчас поищем твоего Рюбецаля.
Оставшись одна, Ютта достала из фартука смятое тетушкино письмо, перечитала его и прижала к сердцу. В письме говорилось о дядюшке Клаусе.
"Итак, сегодня я увижу Марта", - сказала она себе.
- 7
Уж чего совершенно не умел делать Иоганн Зандлер, так это веселиться. За бражным столом он чувствовал себя неуютно, как профессор консерватории на репетиции деревенского хора. Все раздражало и угнетало его. Но раздражение приходилось прятать за церемонной улыбкой. Улыбка выходила кислой, как старое рейнское, которым он потчевал летчиков.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
