минут, на протяжении обеда я должен изображать почтительное внимание к словам говорливого «наставника». Устраивает одно — тема позволяет задать основной вопрос, который меня интересует.
— Но ведь главное, чтобы тебя не обманули при покупке, так? У тебя эксперт есть хороший? Завадская говорила о Лоране. Но я так понял, с ним что-то произошло. Я приезжал — вместо него в магазине какой-то старик.
Бортновский пожимает плечами.
— Лоран действительно был классным специалистом. К нему половина коллекционеров за советом ходили. У него глаз был точнейший. Но он исчез. Странная история, никто ничего не знает. А старик, который остался в магазине — его друг, Габриэль. Ничего не соображает в нашем деле.
— Хорошо, что ты мне-то посоветуешь?
Бортновский обещающе и очень честно округляет глаза:
— Я могу подыскать тебе несколько стоящих работ, которые не вызывают сомнений и которые почти наверняка подтвердят в Москве. В случае чего всегда сможешь их реализовать и вернуть деньги или даже заработать.
Обед заканчивается, мы пьем кофе. Разомлевший Бортновский откидывается на спинку стула и добродушно спрашивает:
— Ты где в Москве живешь?
— У метро «Динамо».
— Значит, соседи. Я вырос на Нижней Масловке, и у меня там до сих пор квартира. Ты извини, но иногда с клиентом работаешь-работаешь, а он… Ну, в общем, у тебя деньги-то есть?
В кармане у меня лежит полученная при отъезде служебная золотая карточка «American Express», один вид которой убедит любого в моей платежеспособности. Но с Бортновским лучше поступить по-другому: немного помолчать, недоуменно-снисходительно глядя прямо в глаза. Переложив без необходимости чайную ложку, поправив салфетку на столе и кашлянув, он сдается:
— Все понял, Алексей. Извини. Просто в нашем деле по-разному бывает. Ходишь с человеком, ищешь для него товар, тратишь время, а он потом вдруг начинает ныть, что денег нет. В общем, будем работать. Подберем тебе хорошие вещи. У меня есть на примете…
В кармане пиджака Бортновского звонит телефон. Включив его, он бросает солидное: «Да?» и тут же подбирается. Настроение у него стремительно падает, он переходит на почтительную скороговорку.
— Да, Отто. Я? Обедаю с клиентом. Конечно, сейчас еду. Выключив телефон, Бортновский разводит руками. Настроение у него испорчено, он почти забыл о моем существовании. Коротким жестом подзывает официанта, берет у него счет и тут же возвращает, вложив туда несколько купюр.
— Извини, начальство вызывает. Нет-нет, я угощаю.
После ухода Бортновского заказываю себе еще кофе и пытаюсь понять свои впечатления от разговора. За стеклом с вечно улыбающимся бегемотом постепенно гаснет дневной свет и поток пешеходов становится гуще. Рядом с витриной пытается припарковаться женщина на красном «ситроене». Не большом роскошном автомобиле, а крошечном смешном «ситроене» серии «Де-шво», то есть «две лошади». Маленькие дешевенькие машинки этой модели ездят по городским и сельским дорогам всей Европы. Больше всего в них умиляют двигающиеся вперед-назад форточки.
Тыркаясь туда и обратно, дама в конце концов сильно толкает задним бампером сверкающий черный «БМВ» пятисотой серии. Женщина невозмутимо вылезает из автомобиля. Оглядев небольшую вмятину на радиаторе «БМВ», она хладнокровно садится к себе в машину и уезжает. Вот, пожалуйста, нормальная реакция нормального человека. Точно так поступил бы и среднестатистический водитель в Москве.
Почему у Бортновского шеф с немецким именем Отто? На чьи деньги он занимается торговлей антиквариатом? И все ли он сказал о Лоране?
* * *
В кабинет Хелле Бортновский всегда входил даже не то что с опаской, а скорее со смутной тревогой и уверенностью в предстоящих серьезных неприятностях. Он был очень опытным человеком, умел и даже любил при случае обманывать других, особенно когда это приносило ощутимую материальную отдачу. Как правило, ему это удавалось. В тех случаях, когда не удавалось, риск был относительно невелик, или, по крайней мере, мог быть просчитан.
С Хелле все было по-другому. Он, казалось, знал наперед все уловки Леонида и со скрытой холодной усмешкой ждал, пока своими наивными выдумками Бортновский сам выроет себе яму. Леонид даже отчетливо представлял, как Хелле с равнодушным лицом засыпает его в этой яме мокрой, отвратительно-желтой глинистой землей.
Но поделать с собой Бортновский ничего не мог. Любой другой на его месте тоже не смог бы. Сама работа главы фирмы по торговле антиквариатом предполагает возможность кражи, или, как Леонид предпочитал говорить, «увода» части прибыли, принадлежащей Гутманису. Никто не был в силах проконтролировать цены, по которым Леонид брал антиквариат у продавца, и то, за сколько та или иная вещь уходила к покупателю. К тому же значительная часть клиентов предпочитала расчеты наличными, и потому сама мысль полного учета операций, которые Леонид проводил с антиквариатом, была обречена.
Бортновский знал, что некоторые из его сотрудников получают деньги от Хелле за информацию о происходящем в его фирме. Но тут он мог быть относительно спокоен. Никакой сотрудник не мог знать содержания его переговоров с клиентами. А в том, что касалось операций с ювелирными изделиями, с алмазами, вывезенными из Якутии и Латинской Америки и ограненными на фабриках Гутманиса в Таиланде и Германии, Бортновский был предельно честен.
Здесь потерять голову — потерять в прямом смысле этого слова — было легче легкого, и он держался изо всех сил. Правила игры в этой области он нарушил только один, от силы два раза, когда не смог превозмочь себя. Страшно было так, что он зарекся повторять тот опыт.
И все равно, входя сегодня в кабинет Хелле для регулярной, как тот сам ее называл, «профилактической» беседы, Бортновский чувствовал, как намокает рубашка на спине. Хелле встретил его несколько дружелюбнее чем всегда, против обыкновения подняв на вошедшего глаза и даже указав ему на кресло. Бортновский тоскливо подумал, что это плохой знак: видимо, у Хелле была на него какая-то информация.
— Садись, рассказывай, как дела.
Прокашлявшись, Бортновский с готовностью сообщил:
— Торгую помаленьку. Наконец продал Шагала. Ну, помнишь, я рассказывал. Еле-еле уговорил покупателя. За двести пятьдесят ушел.
Хелле слегка наклонился вперед и мягко переспросил:
— За сколько, ты говоришь, ушел?
— За двести пятьдесят. Тысяч долларов.
Повисла неприятная пауза. Решив ее заполнить чем-то менее взрывоопасным, чем разговор о картине Шагала, Бортновский заторопился:
— Ну что еще? Предлагают Лисицкого. Недорого. Я думал…
— Покупатель сказал, что он отдал за Шагала триста тысяч.
Холодный голос Хелле вонзился Бортновскому не в уши, а скорее в темя. После секундной паники он справился с собой — никто не мог знать содержания его разговора с покупателем, а тот никогда не стал бы делиться информацией о цене приобретения. Скорее всего, Хелле стрелял наугад.
Стараясь быть убедительным, Бортновский
