Рей чуть приоткрыл большой поцарапанный никелевый кран – потекла струйка горячей воды – и рассеянно натянул на грудь полотенце, которое использовал как мочалку.
Очень жаль, что для Пегги было «недостаточно» ее занятий живописью, что ее не слишком привлекало стремление к мастерству или совершенству (или как уж там это называется), столь бесконечное, огромное и всепоглощающее у таких художников, как Микеланджело, да Винчи, Брак и Клее. Но Рей совершенно не представлял Пегги, занятую упорным трудом, как ее отец. Коулман уж точно умел работать. Рею могли нравиться или не нравиться его картины, но он признавал тот факт, что Коулман отдавался творчеству целиком. Тогда как Пегги посвящала живописи лишь короткое время – три недели тут, три недели там. Рей видел эти ее усилия в Риме в месяцы, предшествующие свадьбе, но на Мальорке даже попыток таких не было. Тот год с лишним, что они провели на Мальорке, показался вдруг Рею долгим медовым месяцем – с точки зрения Пегги. В такой атмосфере создать семью невозможно. Рей вылез из ванны, злясь на себя за то, что в голову ему приходят одни банальности.
Он понял, что все еще болен, и решил сначала выздороветь, а потом уже предпринимать какие-то действия.
8
Коулман в этот момент – без десяти три – входил в его с Инес номер в «Бауэр-Грюнвальде», оставив Инес и Смит-Питерсов на остановке «Сан-Марко», откуда они собирались отправиться на водную экскурсию. Коулман сказал, что хочет проработать кое-какие идеи, – это было правдой, но еще он желал отделаться на время от Инес. Она стала какой-то настороженной и опять собиралась донимать его вопросами о Рее. К чему вводить ее в заблуждение – пусть знает, что его это нисколько не беспокоит. И уж меньше всего его заботило, что там думает Инес.
Тишина и уединение двух строго обставленных комнат номера доставляли Коулману удовольствие, и, сняв пиджак с галстуком и надев разношенные, похожие на мокасины тапочки, он потер руки и медленно, как благодушно настроенный медведь, прошел из спальни через ванную, разделявшую два помещения, в свою комнату. Тут он рисовал, иногда писал письма (он не ответил ни на одно из тех, в которых его спрашивали о смерти Пегги, убедив себя, что не обязан это делать, поскольку он стоит выше – или ниже – таких буржуазных условностей), вот только не спал пока, хотя Инес заставляла его каждое утро сдергивать покрывало и мять постельное белье на этой кровати, чтобы не оставлять горничную без работы. Коулман достал из ящика письменного стола карандаш и взял альбом для рисования. Он начал рисовать воображаемый собор, видимый сверху, так что его крылья образовывали на переднем плане рисунка закрытое пространство. На переднем же плане Коулман нарисовал семь фигур, изобразив только их макушки и носы, несколько жестикулирующих рук, коленей и ступней.
Это был его новый прием – рисовать человеческие фигуры, видимые сверху. Ему представлялось, что такое изображение, почти ничего не показывая, говорит о многом. Он полагал, что его набросок придавал собравшимся заговорщикам проказливость и лицемерие. И название он придумал такое же: «Заговор». На одном из стоящих были черные туфли к деловому костюму, на другом – клоунские, с загнутыми вверх носками, на третьем – тенниски. Один из семерых был плешив, другой надел котелок. На плечах одного были эполеты американского морского офицера. Коулман работал над рисунком почти час, потом вырвал его из альбома, прислонил лист к коробке с красками, стоящей на столе, и отошел подальше, чтобы оценить рисунок.
Он подумал, что композицию можно улучшить, и открыл чистый лист в своем альбоме. Прежде чем он закончил, вернулась Инес и вошла в другую комнату. Коулман приветствовал ее, не поворачиваясь. К этому времени он скинул одну тапочку и вытащил рубашку из брюк.
– Как прошел день? – спросил Коулман, продолжая рисовать, когда Инес появилась в его комнате.
– Музей меня не прельстил. Слишком холодно. Поэтому мы выпили еще кофе, и я их оставила.
Она повернулась, чтобы повесить пальто.
Коулман услышал, как она закрыла дверь, подумал было, что это дверь ванной, но, обернувшись, увидел, что Инес ушла в свою комнату. Потом он услышал, как она говорит по телефону. Он продолжал работать. Возможно, она опять звонит в «Сегузо» узнать, нет ли новостей о Рее. И как знать, может быть, Рей ответит.
Инес появилась минуты две спустя, небрежно постучав в открытую дверь ванной.
– Послушай, Эдвард… если у тебя есть минутка. Извини, что беспокою, но дело важное.
Коулман повернулся на кровати и выпрямился:
– Что, дорогая?
– Сегодня утром я была в «Сегузо», хотела узнать, есть ли у них какие-то новости о Рее. Никаких новостей нет, и никакой записки он не оставлял.
– Ну, ты это и так знала, – прервал ее Коулман.
– Да, но они тоже обеспокоены, потому что все его вещи остались на месте. Они их не собирали, но теперь, наверное, все упаковано. И паспорт остался в комнате.
Инес стояла в шелковых чулках – маленькая, прямая, серьезная фигурка в дверном проеме ванной.
– И что? Я тебе говорил: по-моему, он убежал, бросив все. – Коулман пожал плечами. – Откуда мне знать?
– Я только что звонила в американское консульство, – продолжила Инес. – Они ничего не слышали о Рее, но сегодня им позвонили из пансиона «Сегузо», сказали о его паспорте. И там не только паспорт – зубная щетка, дорожные чеки, все-все мелочи. – Она для убедительности взмахнула рукой.
– Это не мое дело, – пробурчал Коулман, – и я не понимаю, какое оно имеет отношение к тебе.
Инес вздохнула:
– Ты сказал, что высадил его на набережной Дзаттере.
– Да, прямо у отеля. До дверей оставалось футов пятьдесят. – Коулман тоже начал жестикулировать. – Видимо, он решил не возвращаться в отель в ту ночь, если и в самом деле его там не было. Похоже, так оно и есть.
– Да. Он ведь не был пьян?
– Нет, он не был пьян. Но я тебе говорю, он был не в себе – как с ума сошел. Он чувствует себя виноватым. Ему плохо. – Коулман несколько секунд смотрел перед собой, горя желанием вернуться к своему рисунку. – При нем наверняка были какие-то деньги. У него всегда есть деньги. Он мог отправиться на железнодорожный вокзал и сесть на ближайший поезд. Мог переночевать в другом отеле, а на следующий день сделать ноги.
– Сделать ноги?
– Исчезнуть. – Еще одно пожатие плечами. – Но как я уже сказал, это не отвечает тому, что я думаю, верно? Тому, во что я верю, что считаю правдой. Рей мог бы предотвратить смерть Пегги, но он не пожелал взять на себя такой труд.
Инес подняла взгляд к потолку, заломила на миг руки:
– Ты просто одержим этим. Откуда ты можешь знать?
Коулман вежливо, но с досадой улыбнулся:
– Я разговаривал с ним. Я умею почувствовать виноватого человека, когда его вижу.
– В консульстве мне сказали, что известят его родителей в Америке. В…
– Сент-Луисе, штат Миссури, – докончил Коулман.
– Да.
– Отлично. Это их обязанность.
Коулман снова повернулся к рисунку, но что-то заставило его подняться и уделить Инес внимание, потому что она ждала этого. Она была расстроена. Она рассталась со Смит-Питерсами, чтобы поговорить с ним. Коулман подошел и осторожно положил свои короткие тяжелые руки ей на плечи, поцеловал ее в щеку. Инес выглядела старше своих лет из-за волнения. Она с надеждой подняла голову в ожидании каких-то веских слов, даже приказов, и Коулман сказал:
– Детка, по-моему, это не наше дело. Рей знает, где мы. Если он хочет гулять сам по себе, даже исчезнуть, то разве это не его выбор? Кстати, тебе известно, что полиция не имеет права мешать человеку, который хочет исчезнуть? Я где-то читал об этом на днях. Только если человек бросает семью или имеет долги, они могут найти его и вернуть домой. – Коулман погладил ее по плечу и радостно рассмеялся. – Даже в нашем бюрократическом обществе у личности еще сохраняются кое-какие права, – сказал он и направился к кровати и своему рисунку.
– Кажется, я видела Рея сегодня, – сказала Инес.
– Да? Где? – спросил Коулман, обернувшись через плечо.
Он моргнул, чтобы скрыть неожиданное раздражение.
– Между… ну не знаю… где-то между Академией и Сан-Марко. На улице. Я могла ошибиться. Вроде был похож. Со спины. – Она посмотрела на Коулмана.
Коулман пожал плечами:
– Возможно. А почему бы и нет?
Он знал, что она думает, о чем спрашивает себя или снова собирается спросить у него: «Ты с ним поссорился на Лидо в ту ночь? Вы подрались в катере?»
Инес было известно (Коулману хватило ума сказать ей, прежде чем она сама узнает от Коррадо), что в ту ночь катер он вел назад сам и пассажиром был Рей. И она спросила у него два дня назад, когда он сказал, что высадил Рея на набережной Дзаттере, не подрался ли он с Реем на катере, и Коулман ответил: нет, не подрался. Драка на катере подразумевала то, что он мог скинуть Рея в воду, мертвого или потерявшего сознание. Коулман посмотрел на Инес, его раздражение усилилось, и он пожалел, что выкинул пистолет. Пистолет он купил в Риме, а потом, через двенадцать часов в ту же ночь, выкинул в корзинку с мусором, завернув в газету, когда решил, что больше оружие ему не понадобится, поскольку Рей мертв. Коулман попытался успокоить себя, спросив:
