На рассвете тело Санси положили в белый дубовый гроб, вытесанный для нее, и перенесли, не закрывая крышки, в часовню, где вскоре должна была собраться вся окрестная знать, а в зале для слуг был уже накрыт поминальный обед. Оливье показалось, что за столом собралась толпа призраков, одетых в черное, и он не смог различить никого. Не увидел он и лица прекрасной Агнессы де Барьоль, хотя мать когда-то думала, что он в нее влюблен. В глубине души Оливье понимал, что она сумела растревожить его душу, он и сам полагал, будто влюбился, но все это было так мимолетно, так недолговечно, что он не испытал ни тени сожалений. Предоставив своему супругу Жану д'Эспаррону принимать участие в обряде, она не подошла к Оливье, хотя не спускала с него глаз в течение всей службы: ее особенно впечатлило воинское облачение, заметное под длинным белоснежным плащом, красиво лежавшим на широких плечах... И если у кого и были сожаления, то лишь у нее, отяжелевшей после постоянных беременностей и родов, тогда как тамплиер представал перед ее опечаленным взором, словно дивный рыцарь в ореоле, сотканном из далеких земель и яростных сражений... К сожалению, ее собственный муж, большой любитель пирушек и прочих трапез, уже обзавелся солидным брюшком.
К концу молчаливой трапезы, где не было ни жонглеров, ни менестрелей, и которая длилась очень долго, потому что слишком много оказалось тех, кто желал воздать последние почести усопшей, Оливье смог убедиться, каким безграничным уважением и любовью пользовалась его мать. С приближением вечера небо затянулось тучами, погода угрожала близким ненастьем, и все, кто жил неподалеку, заторопились домой. Для гостей, приехавших издалека, барон велел приготовить спальни. Необычайная прелесть здешней природы повернулась обратной стороной: когда гремели грозы, опасность была равна красотам. Агнесса и Жан д'Эспаррон были из числа тех, кто остался в Валькрозе.
По правде говоря, они могли бы и вернуться домой, поскольку дорога, ведущая в их поместье, была не такой уж опасной, но в тот момент, когда барон д'Эспаррон распоряжался сборами, Агнесса почувствовала недомогание, едва не упав в обморок. Понятно, что ее тут же перенесли в одну из спален для дам: всем этим занялась Онорина, немного оправившаяся от горя. Возможно, этому способствовал знаменитый ликер монахов из Тороне. Она даже несколько злоупотребила чудодейственным напитком, что никоим образом не отразилось на присущем ей достоинстве.
Присутствие в эту ночь, которую Оливье хотел бы посвятить безмолвию и отдыху, гостей в замке крайне не понравилось тамплиеру. Он знал, что д'Эспаррон — не тот человек, который рано ложится спать, значит, придется составить ему компанию, что будет для отца, истерзанного горем, дополнительным испытанием. Тем более что другие сеньоры, также оставшиеся в Валькрозе, охотно поддержат д'Эспаррона. Поэтому Оливье отвел его в сторонку и сказал:
— Могу ли я попросить вас не вынуждать моего отца проводить вечер с вами? Его возраст и горе, которое он испытывает, делают это невозможным. Ему следует отдохнуть.
Д'Эспаррон, в сущности, был неплохим малым — лишь бы ему самому было хорошо, большего он и не просил.
— Упаси бог! — заверил он с улыбкой, разрезавшей надвое его широкое лицо. — Я отнюдь не собираюсь докучать ему. Сам я не засну, если лягу рано. Моя супруга всегда на это жалуется. С вашего разрешения, я посижу немного перед этим прекрасным огнем... И с удовольствием поиграю в шахматы! Может быть, вы составите мне компанию? Когда-то вы были очень сильным противником...
— Спасибо за память, но тамплиер не должен играть! Муж вашей сестры Беранже де Баррем тоже остался у нас. Вы могли бы сыграть с ним.
— Почему бы и нет? Правда, я все равно буду сожалеть: он играет хуже вас...
Равнодушно отмахнувшись, Оливье распрощался с ним и направился к Рено, отдававшему распоряжения Максимену.
— Пойдемте! — сказал он отцу. — Я провожу вас в спальню.
— А как же гости?
— Все улажено. Только скажите Максимену и Барбетте, чтобы вина хватило на весь вечер, и идите отдыхать. Вам это просто необходимо!
Действительно, на старом лице барона, все еще красивом, несмотря на шрам, уродовавший щеку, угадывались все признаки бесконечной усталости.
— Ты думаешь?
— О, я в этом уверен! Я побуду с вами. Мы поговорим о ней.
— Ты хороший сын! — произнес растроганный Рено, взяв предложенную ему руку. — Я очень рад... Спальня теперь кажется мне ужасно пустой! Ты останешься на ночь?
— Нет, отец! Нам с братом Эрве нужно прочесть все положенные молитвы. Мы решили удалиться в сарай с овечьей шерстью, чтобы никого не беспокоить и...
— И охранять ваш драгоценный груз? Естественно, ведь в доме столько народу. Некоторые уже интересовались твоим неожиданным приездом, ведь тамплиеры покидают свои монастыри только по приказу, а ты приехал из Парижа!
— Вы все всегда прекрасно понимаете!
Чуть позже он присоединился к Эрве, сторожившему ложный гроб. Сержант Анисе разложил солому и одеяла на всех троих. Им тоже надо было хорошенько отдохнуть, потому что следующей ночью предстояла важная работа: в замке уже не останется чужаков, и Ковчег будет отнесен в новый тайник. Д'Ольнэ и сержант легли, но Оливье почувствовал, что спать не сможет, несмотря на накопившуюся усталость, и, старясь не потревожить друзей, уже храпевших во всю мочь, вышел во двор.
Он направился в часовню. Он знал, что ее никогда не запирают и лампу для хора не задувают ни днем ни ночью. Он хотел еще немного помолиться возле матери. Это был способ приблизиться к ней; в детстве он всегда прижимался к матери, когда ему становилось грустно. Этим вечером он очень в ней нуждался, и, хотя горе немного притупилось, он ощущал какое-то невыразимое чувство недомогания, словно жизнь стала тягостной. Он вновь вспоминал слова Барбетты. Она сказала: «Не будет больше сражений, раз нет больше Святой земли. Чему же вы будете служить?» Нынешним вечером он сам задавался этим вопросом. Конечно, Великий магистр Жак де Моле, который, без сомнения, не вернется на Кипр, постоянно выражает надежду на новый крестовый поход, но никто не желает его слушать. В особенности король Филипп, целиком сосредоточенный на нуждах своего королевства, обедневшего после двух столь же разорительных, сколь бессмысленных крестовых походов Людовика Святого, второй из которых окончился чумой в Тунисе, его смертью и смертью наследника, Жана Тристана. Бесстрастный монарх больше думал о бесконечных налетах богатой Фландрии, которую удалось обуздать при Монс-ан-Пюэль, но надолго ли? В любом случае, это было делом короля, а не Храма! Англия при суровом Эдуарде I вела себя спокойно, да и Храм, управлявший финансами европейских королей, владел там большим имуществом. И что же оставалось тому, кто желал сражаться во имя Господа? Попросить перевода в командерию Арагона или Кастилии, короли которых тщетно пытались прогнать в Африку мусульманских воинов альмохадских халифов? Но это было такой малостью для того, кто мечтал отвоевать Иерусалим и идти по следам Божьим.
