В нашу сторону, пьяно качаясь, шел Скала и волочил по песку копье.
— Куда?
— Я добью дурака, Хозяин?
— Нет.
— Почему?
— Все люди — братья, друг мой.
— Ты тоже дурак, Хозяин!
— У тебя разве нет друзей, Скала?
— Есть.
— Пусть и этот, — я показал на бездыханное тело, — будет тебе другом. Потерпи.
— Я добью его!
— Ты хочешь лечь рядом с ним?
— А ты разве бросишь меня так же, как и его?
— Я брошу тебя дальше, потому что ты хочешь убить беззащитного!
Скала с опущенной головой вернулся к танкетке и подчеркнуто аккуратно прислонил к ее гусеницам свое копье.
— Ты воин, Пришелец. Ты имеешь каменное сердце, как подобает воину, и я тебя боюсь. Все будут тебя бояться. Силе твоей нет предела, отвага твоя простирается неохватно, ты бросаешь удальцов, будто мелкие камни, тебе суждено властвовать даже без помощи твоего дома под названием Мозг. Я повинуюсь и принадлежу тебе.
— Примем к сведению, друг мой, и давай обедать.
Мы обедали, когда силач зашевелился — он пытался подняться, ноги его подламывались. Наконец упрямец одолел себя и, спотыкаясь, стал удаляться вдоль реки, все убыстряя шаг, потом припустил бегом и скрылся в темпом кустарнике.
— Голова!
— Слушаю.
— Возьми под свое крыло этого парня, который убегает, он отвергнут и в печали.
— Понял.
— Вот и ладненько.
2
Деревня была «под шапкой» и встретила нас молчанием. Чувствовалось, угадывалось, что за нами наблюдают десятки глаз.
— Открывайте! — весело крикнул Скала. — Пришел Хозяин. Он добрый, и у него много вкусной еды. Он хочет жить с нами, пока ему не надоест, он полюбит нас, если будет возвышен.
Ни звука, ни шороха. Мне казалось, что я слышу за стеной, отделяющей нас, натужное сопение.
— Вы видели: Хозяин бросает силачей, вскормленных яйцом киня, будто камешки. Он — содрогатель и сотрясатель!
Никакого впечатления!
Я позвал танкетку и велел выстрелить лазерной пушкой по маковице. Пушка ударила издали, из-за рощицы, и маковица повалилась, словно цветок, срезанный ножом, она повалилась, рассыпая лепестки со скрежетом железа.
— Он может сейчас же сделать большую дыру, и в ту дыру провалится наша деревня! — закричал Скала. — И в ту дыру вам суждено, глупые, падать вечно.
Демонстрация силы, как я и предполагал, подействовала незамедлительно; листья начали подниматься и я увидел столбы, вкопанные глубоко и соединенные вверху толстыми жердями. На поперечные жерди и привязывались листья, составляющие нечто вроде лат, какие надевали когда-то рыцари на нашей старой и доброй Земле. За первым рядом столбов была еще стена, закрытая наглухо. В просвете же, открытом перед нами, не наблюдалось ни одной живой души. Я дал знак Скале, чтобы он оставался на месте, сам же осторожно шагнул вперед. Встретили меня копья, они летели густо и со свистом. Я увернулся от смерти играючи, но Скала сзади застонал, и тело его слышно стукнулось об утоптанную дорогу.
— Голова, займись братом моим!
— Тебе грозит опасность, Ло!
— Займись братом, говорю!
— Есть!
Мне нельзя было оглядываться, я успел скатить со столбов жердь и, ослепленный яростью, рванул в полутьму круглого коридора, сминая по пути теплые и твердые тела. Оборона была прорвана, она рассыпалась с нестройными криками, распалась. Я не убивал, просто валил все, что попадалось на пути, с неистовостью носорога. Наступила полная тьма, я не останавливался, потому что останавливаться было уже нельзя. Я кричал исступленно:
— Индейцы твердолобые! Не хотите мира, получайте войну!
Меня давило отчаяние; я понял, как дорог сердцу моему лукавый ребенок, брат мой Скала. «Неужели они погубили его?» В коридоре слева обозначился просвет, последние метры были преодолены с бешеной скоростью, в грудь ощутимо бился ветер с запахами раздолья. Несколько позже я догадался, что сделал круг по внешнему обводу городища и вернулся туда, откуда начал свою бестолковую атаку.
Скала лежал на бугорке неподалеку от главного входа; когда я нагнулся над ним, он вяло открыл глаза — влажные и затуманенные болью.
— Что с тобой, друг?
— Переверни меня на живот, Хозяин.
На спине парня, ниже правой лопатки, кровоточила рваная рана: он все-таки успел увернуться, и копье ударило вскользь. Это не смертельно, слава судьбе! Я взял раненого на руки и побежал к танкетке.
3
К вечеру брат мой запел песни. Он ел абрикосовое варенье, выплевывал косточки в горсть и блаженно жмурился. Абрикосовое варенье принесла на космодром любимая мною женщина. Она не печалилась, когда мы расставались, она смеялась. Ей представлялось, что лечу я ненадолго, и, потом, она не имела понятия, как нам быть дальше. Я забавлял ее поначалу, потом же наскучил по той причине, что был однообразен в своем упрямстве.
— Ты станешь вспоминать обо мне? — спросил я. Она не умела лгать и рассеянно пожала плечами:
— Наверно… Ты вернешься, и я сварю тебе абрикосовое варенье. Ты же так его любишь!
Я его ненавижу — слишком оно сладко.
Космодром был затоплен людьми. Сплошь лица, они белели, чернели, желтели над бетонным полем, как плоды, как обильный урожай моей Земли. Было много цветов, но не было радости; над всеми довлела мысль, что встреча, если она состоится, будет только через века. Может статься, эта встреча будет уже на другом поле. Многое не суждено нам знать и предвидеть.
Я сказал женщине:
— Прощай, Наташа.
— Прощай, Логвин.
— Я жду напутствия.
— Сделайся таким, как все, и заживешь счастливо, Логвин.
— Попробую…
Мы присели перед дальней дорогой на столбик ограждения, сквозь который была продета черная цепь. Столбы и цепи через все необъятное поле. Это граница, и через нее посторонним ступать запрещено. Корабль стоял далеко, у самой черты горизонта, и отсюда, охваченный радугой, светился лишь его острый нос с оранжевым отливом. Я думал о том, что никогда больше не увижу ее, что я умираю, но умираю, обремененный памятью, и память та пойдет за мной по пятам, во мне станут жить два существа, резко разделенные, как это взлетное поле, черной цепью. Старая, земная память ничем уже не пополнится с той самой минуты, когда корабль с жалобным ревом оторвется от бетона и унесет меня в другой мир где начнется другая память, новая.
Мы присели перед дорогой, и у нас недостало слов сказать самое заветное.
— Прощай, Наташа! Прощай, Земля…
Я лежу в танкетке, уставясь в макушку прозрачного купола, и меня терзают недобрые мысли.
— Скала, как ты думаешь, многих я там покалечил?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
