29 марта Пушкину были доставлены из военного министерства «восемь книг, заключающих в себе рапорты генерал-аншефа Бибикова, князя Голицына и графа Суворова-Рымникского». Так сообщил Чернышев. Но содержание «книг» было гораздо шире. Там были не только рапорты названных генералов, но и документы делопроизводства Секретной экспедиции Военной коллегии и военно-походных канцелярий командующих войсками императрицы генералов Бибикова и Щербатова.
Тщательно проштудировав всю эту массу разнородного материала, Пушкин оставил в своих рабочих тетрадях копии около двухсот документов.
При этом он читал все, что мог найти о Пугачеве на русском языке и на языках европейских.
Продолжал искать документы в частных собраниях. И не без успеха. Параллельно писал «Капитанскую дочку» и черновые варианты некоторых глав «Пугачева».
В это время один из окололитературных современников писал другому:
«Пушкин умер, сидит да в карты играет или подличает по передним».
Таково было мнение людей далеких.
Но и друзья Пушкина в феврале 1833 года оставили несколько любопытных свидетельств.
8 февраля Гоголь писал своему приятелю:
«Пушкина нигде не встретишь, как только на балах. Так он протранжирит всю жизнь свою, если только какой-нибудь случай, и более необходимость, не затащут его в деревню».
17 февраля Плетнев, один из самых близких к Пушкину людей, сообщал Жуковскому, другому близкому другу:
«Вы теперь вправе презирать таких лентяев, как Пушкин, который ничего не делает, как только утром перебирает в гадком сундуке своем старые к себе письма, а вечером возит жену по балам не столько для ее потехи, сколько для собственной».
Вообще, надо сказать, что легенда о суетности и лени Пушкина шла в значительной мере от его друзей. Ведь в тридцатые годы Пушкин печатал не много нового. А о своих главных трудах и планах далеко не всегда извещал даже близких людей. Так и здесь – 17 февраля Плетнев еще ничего не знал об исторических занятиях своего друга. И это не случайно.
Пушкин не рассчитывал на понимание.
2
Мысли его, однако, были заняты не только русской историей. И деловую переписку он вел не только с военным министром.
Около 25 февраля, поджидая пугачевские материалы, он писал Нащокину:
«Что, любезный Павел Воинович? получил ли ты нужные бумаги, взял ли себе малую толику, заплатил Федору Даниловичу, справил ли остальную тысячу с ломбарда, пришлешь ли мне что-нибудь?»
Денег не было.
26 июня он обращался к некоему Александру Андреевичу Ананьину:
«Быв у Вас и не имев удовольствия застать Вас дома, на всякий случай беру с собой письмо. Я собираюсь в деревню. Вы изволили обнадежить меня, что около нынешнего времени можно мне будет получить от Вас еще 2000 р. По моему счету мне более 1500 р. не надобно. Смирдин готов в них поручиться. Буду ожидать ответа Вашего через городскую почту, если не угодно Вам будет прислать его ко мне в город».
Очевидно, Ананьин не согласился дать денег без ручательства кредитоспособного Смирдина, а Смирдин был в отсутствии.
В начале июля Пушкин послал Ананьину сухую записку.
«Смирдин на днях приехал из Москвы. Он согласен за меня поручиться. Прошу Вас назначить мне день, когда можно будет нам кончить дело».
В какую деревню собирался ехать Пушкин?
22 июля он отправил Бенкендорфу прошение об отпуске для посещения вдовы Карамзина в Дерпте и поездки в Оренбург и Казань.
Ответил ему помощник Бенкендорфа Мордвинов. Любопытно отметить, что с этих пор Бенкендорф перестал лично отвечать на все письма Пушкина, как то было раньше. Теперь он отвечал только на некоторые. Теперь между царем и поэтом часто встает и второе лицо – Мордвинов. Еще одна ступень. Расстояние стремительно увеличивалось сравнительно с летом 1831 года.
Мордвинов писал Пушкину 29 июля:
«Г. генерал-адъютант Бенкендорф письмо Ваше от 22 июля имел счастие представлять государю императору. Его величество, соизволяя на поездку Вашу в Дерпт для посещения г-жи Карамзиной, изъявил высочайшую свою волю знать, что побуждает Вас к поездке в Оренбург и Казань и по какой причине хотите Вы оставить занятия, здесь на Вас возложенные?»
Ему дали понять, что он – прежде всего человек служащий и оставлять занятия, за которые ему платят жалование, он не имеет права. Ему дали еще раз понять, что взяли его не в советчики, а в чиновники. Вместе с появлением Мордвинова-посредника это был симптом угрожающий.
30 июля он ответил Мордвинову:
«В продолжение двух последних лет занимался я одними историческими изысканиями, не написав ни одной строчки чисто литературной. Мне необходимо месяца два провести в совершенном уединении, дабы отдохнуть от важнейших занятий и кончить книгу, давно мной начатую, и которая доставит мне деньги, в коих имею нужду. Мне самому совестно тратить время на суетные занятия, но что делать? они одни доставляют мне независимость и способ прожить с моим семейством в Петербурге, где труды мои, благодаря государя, имеют цель более важную и полезную.
Кроме жалования, определенного мне щедростию Его величества, нет у меня постоянного дохода; между тем жизнь в столице дорога и с умножением моего семейства умножаются и расходы.
Может быть, государю угодно знать, какую именно книгу хочу я дописать в деревне: это роман, коего большая часть действия происходит и Оренбурге и Казани, и вот почему хотелось бы мне посетить обе сии губернии».
августа он получил сообщение от Мордвинова:
«Г. генерал-адъютант граф Бенкендорф поручил мне Вас, милостивый государь, уведомить, что Его императорское величество дозволяет Вам, согласно изъявленному Вами желанию, ехать в Оренбург и Казань на четыре месяца».
В письме Мордвинову важно ясное утверждение Пушкина, что прокормить его могут только занятия чисто литературные. Это очень важно. И еще – он не хотел сообщать императору о действительных своих занятиях. О Пугачеве.
Получив разрешение, Пушкин через две недели выехал из Петербурга. Не в Дерпт, а в Москву, чтобы оттуда отправиться в места пугачевщины.
2 сентября 1833 года Пушкин подъезжал к Нижнему Новгороду.
«Пушкин мне рассказывал, что под Нижним он встретил этапных. С ними шла девушка не в оковах, у нас женщин не заковывают. Она была чудной красоты и укрывалась от солнца широким листом капусты. “А ты, красавица, за что?” – Она весело отвечала: “Убила незаконнорожденную дочь, пяти лет, и мать за то, что постоянно журила”. Пушкин оцепенел от ужаса».
Это из записок Смирновой-Россет.
Поездка заняла меньше месяца. Но успел он много.
8 сентября, жене:
«Здесь я возился со стариками, современниками моего героя, объездил окрестности города, осматривал места сражений, расспрашивал, записывал и очень доволен, что не напрасно посетил эту сторону».
Речь идет о Казани.
Но это были последние штрихи. Основное было ему ясно. Собранные в Петербурге материалы были у него с собой. Он спешил в Болдино.
3
Пушкин приехал в Болдино 1 октября и сразу принялся за Пугачева. «Прости – оставляю тебя для Пугачева» – так он закончил письмо к жене от 2 октября. 11 октября:
«Мой ангел, одно слово: съезди к Плетневу и попроси его, чтоб он к моему приезду велел переписать из Собрания законов (год 1774 и 1775 и 1773) все указы, относящиеся к Пугачеву».
Теперь он уже точно знал, для чего пишет «Пугачева». Что хочет объяснить государю и обществу. Тому самому обществу, которое забыло свое назначение.
Прежде всего хотел он показать механизм возникновения и распространения крестьянского мятежа. Народ испокон недоволен и враждебен власти. Это обычное его состояние, вызванное непрерывным уменьшением свободы и возрастанием – на протяжении столетий – притеснений.
Тезис этот был доказан краткой историей яицких казаков.
Как на причину перелома мирных настроений казаков Пушкин указывает на действия Петра:
«Петр Великий принял первые меры для введения Яицких казаков в общую систему государственного управления… Казаки возмутились, сожгли свой городок с намерением – бежать в киргизские степи; но были жестоко усмирены полковником Захаровым».
Мятежная история яицких казаков начинается, таким образом, со столкновения с государством и жестокого усмирения. Казаки правы, отстаивая свои вольности. Петр прав, выстраивая крепкое государство. Перед нами – в конкретном виде – конфликт «Медного всадника». Поэма была начата через пять дней после приезда в Болдино и писалась параллельно с «Пугачевым».
Но «История Пугачева», помимо всего прочего, объясняет, что жестокое усмирение отнюдь не есть выход из положения. Оно ведет к новым мятежам.
