class="p1">— Сейчас есть принесут, — отрезала медсестра и пошла дальше.
Минут через пятнадцать снова она появилась. Я снова:
— Простите, вы не подскажете….
— Сейчас! Я же сказала, сейчас принесут.
То есть нельзя было и рта открыть. А кушать и правда захотелось очень сильно. Я уже и забыла, когда в последний раз испытывала такой голод. В итоге мне принесли и поставили на грудь тарелку красного борща.
— А как я его есть должна? Лежа?
— Да! Вставать, пока не зашили, нельзя! Ничего, как-нибудь поешь. Обляпаешься — не страшно.
Я, как могла, хлебала, жалела себя и все думала: в каком веке мы живем, что это за отношение такое к людям? Для меня мой первый роддом стал посещением комнаты ужасов. Я больше не хотела туда возвращаться ни под каким предлогом. Думала, неужели все роддома такие и все люди, которые там работают, такие злые, невнимательные, как будто роженица для них — враг народа. Для меня это было дико!
Я поела, меня стало клонить в сон, уже почти ничего не болело, и вдруг пришли врачи и покатили меня зашивать в операционную. Они решили, что никакого наркоза делать не надо. И вот тут начался настоящий ад! Когда они зашивали внутренние и внешние разрывы, я просто орала в голос, рыдала и думала, что лучше бы я еще два-три раза родила, чем испытывать такую невыносимую боль. Просто какой-то садизм! Положили между ног сложенную пеленку и привезли обратно в палату, а ребенка в первый день не принесли. Рано утром пришла медсестра с градусником и показала, как расцеживать соски для кормления, чтобы пошло молоко. Было тоже очень больно, но куда деваться — расцедила!
Принесли малышей, и когда я приложила сына к груди, он просто схватил сосок и потянул в себя молоко. Это были новые, нереальные эмоции, они меня, захлестнули, и я заплакала от счастья. Врач возмутилась: «Не надо нервничать, нельзя! А то молока не будет!»
Я считала часы до выписки из роддома.
Сыночка назвали Алешей. Бабушка попросила меня назвать сына только так и никак иначе, в честь ее старшего брата Алексея, который во время войны спас всю семью от голода.
После выписки из роддома я настояла на том, чтобы пожить какое-то время у бабушки на Ленинском проспекте, так как боялась, что не справлюсь одна, без помощи. Муж не возражал. Мои близкие все вместе приехали забирать меня, и мы, счастливые, вернулись домой, где нас уже ждала моя бабуля. Как же здорово снова оказаться в родных стенах! 25-й роддом остался только страшным воспоминанием, и я уж точно решила никогда туда не возвращаться!
Мы сидели за столом, звучали тосты с поздравлениями, и тут в соседней комнате заплакал сынуля, я метнулась к нему, а бабушка с мамой — следом за мной.
— Наташа, давай я тебе помогу перепеленать сынишку, он, наверное, мокренький.
Я ответила:
— Я сама справлюсь, мне показали один раз в роддоме, как нужно пеленать. Пока я там была, сама пеленала и кормила его, а потом сцеживала молоко.
Бабушка, глядя на меня, удивилась:
— Натуль, я не ожидала, что ты так умело будешь обращаться с малышом и пеленать его.
Начались бессонные ночи, бесконечная стирка пеленок и марлевых прокладок (памперсов тогда еще не было). Жуткие стеклянные молокоотсосы постоянно разбивались, а как было больно и муторно сцеживать молоко, когда тебя буквально вырубает сон. В итоге молоко у меня стало перегорать и, когда Алешке исполнилось 3 месяца, совсем пропало.
Но у моей школьной подруги Юли Волковой, которая родила на месяц раньше меня, было столько молока, что она не знала, куда его девать, и она с радостью предложила помочь. Так у Алеши появился молочный братишка. Они с Андрюшкой практически вместе выросли. Первый год был самый тяжелый, но я была счастлива, что у меня появился сын, о котором я заботилась и вместе с которым училась жизни.
Ах, водевиль!
Когда Алеша немного подрос, мы опять вернулись в хрущевку, так как Коля хотел, чтобы наша семья жила самостоятельно, да и что квартире пустовать… А мне по-прежнему очень хотелось петь. Когда мы отдали сына в ясли, у меня появилось больше свободного времени. Муж был не против вокального ансамбля, который я нашла недалеко от дома в Центре досуга. Я стала ходить туда и петь два раза в неделю. У меня появилась подружка Лена. Она жила в соседнем подъезде, у нее тоже совсем недавно родился ребенок. Мы с ней вместе гуляли во дворе с колясками. Если Коля не мог забрать сына из яслей, то его подменяла подружка, которая говорила: «Иди, пой. Я останусь с детишками». Я убегала часа на полтора, пела и возвращалась.
В Центре досуга я познакомилась со Светой Разиной. Мы с ней никогда не были подругами, просто встречались на репетициях. Педагогом у нас была юная особа из Гнесинки, в Центре досуга она подрабатывала, прекрасно играя на рояле и аккомпанируя нам, репертуар же мы подбирали на собственное усмотрение, кому что нравилось.
Как-то раз Светлана на репетиции сказала мне, что один ее знакомый композитор ищет вокалистку для записи песен. «И если ты в принципе не против, я могу тебя рекомендовать». Я была не против. В свою очередь «своему знакомому» она сказала:
— Ты знаешь, у нас в коллективе есть неплохие девочки, приезжай, послушай. Одна вообще очень голосистая… Может быть, тебе подойдет.
Прошло время и я уже успела подзабыть об этом разговоре, но на одной из репетиций вдруг увидела, что в пустом зале сидит молодой человек и внимательно слушает. В перерыве он подошел ко мне и сказал, что его зовут Андрей, он друг Светы Разиной и что я ему подхожу.
Я тогда испугалась: «Что ему нужно и что значит “подхожу”? Я ведь замужем, у меня ребенок. Чур меня, чур». Потом я вспомнила, что Светлана предупреждала о возможном приезде какого-то композитора. Мы обменялись телефонами и договорились в ближайшее время созвониться.
Я не стала ему звонить и продолжала ходить на репетиции, так как мы готовились к городскому конкурсу самодеятельности, в котором участвовали все дома культуры и досуговые центры Москвы. В каждый из них приезжала комиссия и слушала всех желающих, отбирая лучших.
Как раз в это время Андрей начал мне названивать и звать к себе на студию, которая находилась прямо у него в квартире. Меня это настораживало. Он был высоченный, крупного телосложения парень, и это меня пугало, мало ли
