легко, весело постарался сказать, не отрывая, при этом, глаз от её:
– Ну-уу!.. Мисс проницательность! Сказанул. Сказанул, что у меня уже есть черта на руке – от Бога, а не от их жалких повелителей… И, что, нет, я не слабоумный отброс общества, как Вы выразились, а человек… Просто человек.
Он смотрел на неё – прямо и непреклонно, стараясь пробить, хоть, может, теперь, её жёсткую обесчуствленную оболочку… в надежде, что через эту дырочку проглянет что-то человеческое. Он старался – старался сделать это для неё, но внутри всё обжигалось и переворачивалось. Он знал, что от следующих же её слов, его отбросит, внутренне, назад, с косым поворотом и взвывающим звуком: "Мумм-мм!..", и всё внутри обольет горячим потоком. Она и раньше не умела и не старалась говорить с ним так, что бы щадить, а теперь – ещё и этот чип в ней, и совсем, блокировал, наверное, это умение… Но… Он не мог смотреть на неё, как на других. Он не мог легко отнестись к ударам от неё, ведь она – не была для него "живой машиной", как те. Она была – как, сумасшедшая, может быть, но любимая душа, та, за которую станешь молиться каждую ночь, чтобы она освободилась. И каждое слово, даже из того больного бреда, что она скажет, откликнется в тебе, вполне реальной и отчаянной горечью…
И слова зазвучали.
– Ну и глупыха ты!.. Я уже не знаю, и, что и делать!.. Ходить следом, как мамочка?.. Защищать? Ты уже когда-нибудь бросишь свои бредни?..
"А в ней так и осталась та, её, задорная язвительность и тот же острый язык… – думал он, – она, ведь, ещё, хоть в чём-то, живая. Такая же. Может быть ещё?.. Может, ведь, быть, что…"
– А, вон – сегодня одного, такого же, глупыша, я видела, задерживали – вон, там, у магазина… По-ве-ли… Раз, два, и всё!.. Быстро оформили… Ну и правильно. Я, вообще, считаю, что нужно уже прекратить всю эту ересь поскорее, чтобы жизнь людям не портили всякие… Это блажь… Блажь в голове!..
…Ему хотелось упасть, тут же, и завы-ыыть, схватясь за голову… Как?.. Как она?!. Неужели никогда уже, никогда?.. Но, ведь она была, была прекрасной миленькой девочкой. Ведь он видел её здесь, здесь же, и видел!.. Простую, одетую в светло-голубое платьице… С выбившимися волосиками из коси-чек… Ведь у неё были косички… Какие у неё были коси-чки!.. Ведь она была такой радостной, живой и весёлой!.. Ведь она была заводилой игр и с каждой своей находкой, остроумной или изобретательной, влюбляла в себя всех вокруг и очаровывала… Ведь она бывала, бывала, хоть и не говорила, бывала еще такой наивной, такой доверчивой, такой нежной… Умела плакать… Она, она… Была, бывала задумчивой или любящей… Была, ведь, была!.. И тогда – была такой ещё новой и совершенной… Ведь они так по человечески могли быть рядом, так "по человечески" общаться, та-а-ак!.. А те их вече-ра?..
– Нужно уже принимать какие-то конкретные меры… А то, это всё… Затя-нулось… О-оо! Вон, смотри, ещё одного уже проверяют!..
Он, оглушенно повернулся, и, почти так же оглушенно побежал. Один, одетый в светло-серую форму с плечиками, отворотами на рукавах, штанинах, с карманами и воротничком – всеми, острыми, дежурный озадачено просматривал листы бумаги А4, а другой – поплотней, стоял спиной к нему и тряс за плечи сидевшего на скамейке.
Он подбежал.
– Э-то моё!.. Моё. Прос-тите пожалуйста… Это не его, я, только что… уговорил его прочитать… Только.
И, на удивление ему самому – голос стал твёрдым, он и подбежал спокойно, не сгибая спину и взгляд был спокойный, сосредоточенный и пустой. Почти… Тот, что поближе – молодой светленький дежурный в остроугольной форме замер и смотрел на него прираскрыв рот. Это было странно. Это всё было очень странно. И тихо. И самое странное – то, что было у него внутри. Спокойствие. Тягучее спокойствие, серое, как эта форма, на молодом дежурном. Даже, только, ещё темнее. Похоже на глубокий сон – глубокий, в который падаешь, далеко-оо – как в пропасть, как будто с болью. И взбираться из него, тоже, нужно по высокой отвесной стене…
– Это моё. – ещё раз, тихо повторил, застывший сам, в чём-то своём, человек, когда второй дежурный, тоже повернулся и, тоже замер, приоткрыв рот. Ему тоже было странно. – Моё. Хотите… почитайте. – сказал он, скорее вынужденно, что бы сделать что-то, раз уж что-то от него ждут… чтобы ускорить, уже, их, хоть какие-то действия.
Дежурный, что поплотнее махнул молодому, в сторону застывшего человека, прибавил вопросительным шёпотом: -"Ну-уу?.."
Молодой пожал плечами в растерянности.
– Э-эттот человек умер. – начал молодой. – Если Вы говорите, что это – Ваше… – он с неуверенностью обернулся на плотного дежурного – всё ли делает правильно? – То… Вы знаете, что в соответствии с законом бума-жные издания за-прещены… И… Нами будут… Предприняты… – он говорил и, невольно, обернулся уже, опять, на плотного коллегу и долго тянул каждое слово, кивая, вопросительно, вместе с тем, как будто читал свой текст с его лица, как с суфлера. – С-лл-ледственные мероприятия… Для… Того, что бы… Уста… Что… бы… Были ус-та-новленны…
– Установлено отношение вот этого к его смерти, – вмешался плотный, кажется махнув рукой уже на старания юного выговорить что-то так, как их учили – раздраженно немного. – Этим можно и не объяснять – не трать энергию… Вам придется проследовать с нами.
– Он умер?.. – переспросил замерший человек, и в его глазах, наконец-то, мелькнул хоть какой-то огонёк – похожий на вспышку молнии, которая пробежит перед глазами и отразится в них. Она порезала воздух. Она, казалось, унесла за собой всё – ту жизнь, надежды, рвение, то счастье, что он мечтал подарить и то пробуждение, которое могло бы прийти совсем скоро, разложенное по дворам и подъездам, дар из его рук… Всё э-то, всё… А он, всё равно был мёртв. Он был мёртв, и ему ничего бы не сделали за эту бумагу. Ничего. Если бы он только дождал-ся, если бы в нём заговорило, ещё минуту назад, чувство, хоть малейшего самосохранения, страха, если бы ему не было сейчас настолько всё равно, если бы он присмотрелся издалека, если бы он понял, что двое дежурных, просто нашли на скамейке бесчувственного человека!.. Он, он бы мог написать за-ново… Мог бы, заново, мог бы распространить, мог бы сделать столь-ко! Как это глупо было – глупо и бездарно, просто взять и погубить себя, из-за уже мёртвого. И погубить, возможно, других, кто ещё и проснулся бы, может быть, благодаря ему. Глу-по… Невыносимо глупо. Всего, из-за чего?.. Из-за того, что,
