— И это меня вовсе не печалит, — говорит он в первый момент, ему кажется, что в его сердце есть место лишь одному, и все же он подходит к постели на полу, где лежат его дети.
Он стоит и смотрит на них, и в голову ему вдруг приходит мысль о мальчишке, которого его брат любил так сильно, что добровольно вернулся в тюрьму. И ему становится горько, оттого что он не может так любить своих детей.
«Пусть они все же будут счастливы в этом мире! — думает он с внезапной слабостью. — Завтра они обрадуются, когда узнают, что им больше не придется бояться меня».
«Какими людьми они станут? — думает он с интересом, какого раньше к ним не проявлял, и ему вдруг становится страшно, что они станут такими же, как он. — Уж я-то был невезучим!»
«Не знаю, — продолжает он думать, — не могу понять, почему я раньше не думал о них. Кабы можно было, я хотел бы вернуться и сделать из них честных людей».
Он стоит, прислушиваясь к тому, что чувствует его сердце.
— Странно, но я больше не питаю к ней ненависти, — бормочет он. — Мне хотелось бы, чтобы она была счастлива после всего, что ей пришлось выстрадать. Кабы я мог, я вернул бы ей мебель. Хотелось бы, чтобы она по воскресеньям ходила в церковь нарядная. Но ведь теперь, когда я не буду им мешать, ей будет хорошо. Думается, Георг привел меня сюда, чтобы я порадовался тому, что умер.
В этот момент он сильно вздрагивает. Углубившись в свои мысли, он уже было перестал следить за тем, что делает жена. А сейчас он тихо вскрикивает от ужаса.
Она снимает с полки над плитой банку и насыпает немного молотого кофе в кофейник. Потом достает из-за пазухи пакетик с белым порошком и тоже сыплет его в воду.
Давид Хольм таращит на нее глаза, отказываясь понимать, что она делает.
— Увидишь, Давид, этого хватит, — говорит она, поворачиваясь к двери, словно обращаясь к нему. — Этого хватит на детей и на меня. Я не могу больше смотреть на то, как они тают с каждым днем. Если ты еще задержишься на часок, то все будет сделано по твоему желанию до того, как ты воротишься.
Муж больше не может стоять и слушать. Он бросается к вознице.
— Георг! — молит он. — О Господи, Георг, неужто ты не слышишь?
— Слышу, Давид, — отвечает возница. — Ведь я стою здесь. Должен стоять. Это мой долг.
— Но пойми же ты, Георг! Дело не только в ней. Но и в детях. Она хочет забрать с собой детей.
— Да, Давид. Она хочет взять с собой твоих детей.
— Но это не должно случиться! Это бессмысленно! Неужто ты не можешь дать ей понять, что это не имеет смысла?
— Ты просишь невозможного, Давид! У меня нет власти над живыми!
Но Давид Хольм не дает запугать себя, он бросается на колени перед возницей.
— Подумай о том, что прежде ты был моим другом, моим товарищем, не дай этому случиться! Не дай этому пасть на мою голову! Не дай этим несчастным беднякам умереть!
Он смотрит на Георга, ожидая ответа, но тот лишь мотает головой.
— Я сделаю для тебя все, что могу, Георг. Я отказался сменить тебя и стать возницей, но теперь с радостью соглашусь, только не заставляй меня пройти через это. Ведь они оба еще совсем малы, я вот стоял здесь и желал быть живым, чтобы сделать из них людей. А она… она же потеряла разум этой ночью. Она не знает, что делает. Сжалься над ней, Георг!
Но возница продолжает стоять, неподвижный и неумолимый, и лишь слегка отворачивается от него.
— Ведь я одинок, совсем одинок. Я не знаю, кого мне просить. Молить мне Бога-Отца или Христа? Я только что пришел в этот мир. Кто здесь власть имущий? Кто скажет мне, кому молиться?
О, я, бедный грешник, молю Того, кто властвует над жизнью и смертью. Я недостоин взывать к Тебе с мольбой. Я нарушал все Твои заповеди и законы. Но погрузи меня в кромешный мрак! Дай мне исчезнуть совершенно! Сделай со мной, что хочешь, но пощади их!
Он умолкает и ждет ответа. Но слышит лишь слова жены, которая говорит сама с собой:
— Ну вот он растаял, и вода вскипела, остается лишь немного остудить.
И тут Георг склоняется над ним. Его капюшон откинут, лицо освещает улыбка.
— Давид, — говорит он, — если ты в самом деле раскаялся, то, возможно, есть выход, чтобы спасти их. Ты сам должен сказать жене, что ей не нужно больше тебя бояться.
— Но она не сможет услышать меня. Или все-таки сможет?
— Нет, не такого, каков ты сейчас. Ты должен вернуться к тому Давиду Хольму, который лежит в саду возле церкви. По силам ли это тебе?
Давид Хольм вздрагивает от ужаса. Жизнь человеческая предстает перед ним как нечто удушающее, убивающее. Неужто свободное растение души должно снова стать человеком? Счастье ждет его лишь в мире ином. Но он не колеблется ни мгновенья.
— Если я могу, если я свободен… я думал, что должен…
— Да, ты прав, — отвечает Георг, и лицо его радостно сияет. — Ты должен стать возницей Смерти на весь этот год, если другой не станет делать эту работу за тебя.
— Другой? — спрашивает Давид. — Кто станет жертвовать собой ради такого ничтожества, как я?
— Давид, ты знаешь, что есть человек, который никогда не переставал каяться в том, что сманил тебя с честного пути. Быть может, этот человек захочет выполнять за тебя эту работу, радуясь, что ему больше не придется болеть за тебя душой!
Не давая Давиду Хольму времени опомниться, возница склоняется над ним и смотрит чудесно сияющими глазами ему в лицо:
— Старый друг, Давид Хольм, постарайся изо всех сил! А я останусь здесь и дождусь тебя. У тебя мало времени.
— Ну а как же ты, Георг?
Возница прерывает его властным движением руки, которому нельзя не повиноваться. В тот же миг он надвигает капюшон на глаза и звонко произносит:
— Ты, узник, войди снова в свою темницу!
XII
Давид Хольм приподнялся на локте и огляделся. Фонари погасли, но небо прояснилось, и светила луна. Он без труда понял, что лежит в церковном садике на увядшей траве под сенью черных липовых ветвей.
Не задумываясь ни на минуту, он поднялся на ноги. Он чувствовал себя бесконечно слабым, его тело будто парализовано, голова кружилась, и все же ему удалось подняться с земли. Вот он, шатаясь, пустился в путь по аллее, но, сделав несколько шагов, схватился за дерево, чтобы не упасть.
«Я не смогу, — думал он. — У меня не хватит сил на то, чтобы явиться вовремя». У него ни на мгновение не возникло чувство, что все, только что случившееся с ним, нереально. Он ясно и полно представлял себе все события минувшей ночи.
«В моем доме стоит возница с косой, — подумал он. — Я должен торопиться!»
Он оторвал руку от дерева, за которое держался, и сделал несколько шагов, но слабость снова одолела его, и он упал на колени.
И в этот момент он, оставленный всеми, почувствовал, как что-то легко прикоснулось к его лбу. Он не знал, была ли то рука, или губы, или край легчайшей одежды, но этого было достаточно для того, чтобы все его существо пронизало блаженство.
— Она вернулась ко мне! — ликовал он. — Она снова со мной. Она защитит меня.
Он простер руки к небу в восторге, оттого что возлюбленная любит его, оттого что любовь к ней переполнила его сердце, даже после того, как он вновь обрел жизнь земную.
Он услышал за собой шаги в пустынной ночи. Это шла невысокая девушка, голову которой скрывала большая шляпа сестры Армии спасения.
— Сестра Мария! — воскликнул он, когда она поравнялась с ним. — Сестра Мария, помогите мне!
Видимо, узнав голос, она робко покосилась на него и поспешила дальше, не обращая никакого внимания на его слова.
— Сестра Мария, я не пьян. Я болен. Помогите мне дойти домой.
Она вряд ли поверила его словам, однако тут же подошла к нему, помогла подняться, и он пошел, опираясь на нее.
Итак, он снова был на пути к дому, но как медленно тянулось сейчас время! Несчастье с ними могло уже произойти в любую минуту. Он остановился.
— Сестра Мария, вы очень помогли бы мне, если бы пошли раньше меня ко мне домой и сказали бы моей жене…
— И сказала бы, что ее муж вернется домой пьяный, как всегда? К этому ей, очевидно, не привыкать.
Он закусил губу и молча пошел вперед, изо всех сил стараясь прибавить шагу, но его окоченевшее тело отказывалось слушаться.
Вскоре он сделал новую попытку уговорить ее пойти вперед него.
— Мне приснился сон, — сказал он, — будто я видел, как умирала сестра Эдит, и что вы, сестра Мария, сидели подле нее… Мне приснились также мои, у меня дома… Жена этой ночью не в себе. Вот я и прошу вас, сестра Мария. Если вы не поспешите, она может что-нибудь сделать с собой.
Он говорил тихо и сбивчиво. Сестра Мария не отвечала, она все еще думала, что он пьян.
И все же она продолжала вести его. Он сознавал, что ей стоило большого труда заставить себя помогать тому, кого она считала причиной гибели сестры Эдит.
Он продолжал ковылять к дому, как вдруг его охватил новый страх. Как он сможет заставить жену, которая боится его, поверить ему, раз даже сестра Мария…
