Когда нижний край церемониального занавеса в покоях танцовщиц был закатан кверху и подвязан, рукава придворных дам пролились из-под него потоками.
Госпожа Кохёэ вдруг заметила, что ее красная лента распустилась.
– Ах, кто бы помог мне завязать ленту! – воскликнула она.
Второй начальник Левой гвардии Санэка`та услышал слова госпожи Кохёэ и подошел к ней. Поправляя ленту, он продекламировал со значительным видом:
В горном колодце вода
Затянута крепким льдом,
Как этот узел затянут.
Когда же растает лед?
Когда же распустится узел?
Кохёэ, совсем еще юная годами, не решалась заговорить в присутствии такого большого общества. Она молчала. Старшие дамы тоже не нашлись с ответом.
Один чиновник собственного двора императрицы стоял неподалеку и внимательно прислушивался, ожидая, когда же будет прочтена "ответная песня". Но время шло, а стихов все не было.
Положение стало затруднительным. Он подошел к фрейлинам и прошептал:
– Что значит ваше молчание?
Между мной и госпожой Кохёэ находилось еще несколько дам, но если б даже я сидела рядом с ней, мне было бы неудобно сразу предложить ей свою помощь.
Санэката славился поэтическим талантом, он сейчас сложил хорошие стихи, совестно перед ним осрамиться. Я тоже была взволнована, но невольно смеялась, глядя на то, как чиновник из дворцового ведомства императрицы шагает взад и вперед, прищелкивая пальцами и бормоча:
– Можно ли было ожидать такого конфуза от вас, ученых дам, ведь вы то и дело сочиняете стихи. Уж хоть что-нибудь придумали бы! Ничего необычайного и не требуется.
Тут я не выдержала, подозвала госпожу Бэн-но омо`то и попросила ее прочесть вслух господину Санэката "ответную песню":
Тончайший ледок,
Как лента непрочной пены,
Исчезнет легко.
Как дымка прозрачной вуали,
Легко распустится узел.
Но Бэн-но омото смутилась вконец, голос ее не слушался.
– Что такое? Что такое? – воскликнул Санэката, насторожив уши.
Бэн-но омото и всегда немного заикалась. Тут она собралась с духом и решила выразительно прочитать стихотворение, но Санэката все равно ничего не понял.
Я не очень была огорчена, наоборот, скорее довольна. Мне не пришлось краснеть за свои стихи.
Некоторые из придворных дам не хотели ни провожать танцовщиц, когда они отправлялись в императорский дворец, ни встречать их по возвращении оттуда. Сославшись на нездоровье, дамы предпочли остаться в своих покоях.
Но императрица приказала всем явиться. Собралось много женщин. Было гораздо шумнее, чем в прошлые годы, и не столь приятно.
Одна из танцовщиц, девочка двенадцати лет от роду была дочерью начальника императорской конюшни Сукэма`са. Мать ее, четвертая в семье, приходилась младшей сестрой супруге принца Сомэдоно`. Девочка эта поражала своей красотой.
В последний вечер празднества вся свита собралась вокруг танцовщиц без шума и суматохи, чтобы отбыть в императорский дворец.
С восточной веранды дворца Сэйрёдэн мы могли вдоволь налюбоваться шествием, когда оно с танцовщицами во главе, миновав дворец Дзи`дзю, возвращалось в покои императрицы.
{91. Мимо проходит мужчина, красивый собой…}
Мимо проходит мужчина, красивый собой, с парадным мечом на плоской перевязи. Весьма приятное зрелище!
{92. Во время празднества Госэти…}
Во время празднества Госэти все люди во дворце, даже самой обыденной, заурядной внешности, словно преображаются.
Дворцовые прислужницы прикрепляют пестрые полоски ткани к головным шпилькам, словно ярлыки в День Удаления от скверны, это выглядит очень нарядно. Когда они проходят по выгнутому аркой мосту дворца Сэнъё-ДОн, бросаются в глаза яркие пятнисто-лиловые шнуры в их прическах. Женщины повязывают шнуры на разный манер, но все равно выходит очень мило, каждая кажется хорошенькой.
Не мудрено, что служанки для разных работ и девушки, временно призванные во дворец помочь на торжестве Госэти, считают его самым веселым праздником.
Весело также смотреть, как бывшие куродо, ныне уже в чинах, несут ивовые корзины с горным индиго и ветками плауна.
Помню однажды высшие придворные, сбросив кафтаны с одного плеча и отбивая такт веерами, распевали, проходя мимо женских покоев:
Вестники бегут, как волны в море,
Сколько новых роздано постов!
Как взволновались дамы, даже привычные к таким картинам! Как они испугались, когда компания придворных вдруг разразилась дружным смехом!
Особенно хороши были исподние одежды из глянцевитого алого шелка, в которых щеголяли куродо, руководившие праздничными торжествами.
На веранде дворца неподалеку от женских покоев были положены подушки для сидения, но куродо и не подумали ими воспользоваться.
Если же какая-нибудь дама из свиты танцовщиц попадалась им на глаза, они отпускали слова похвалы или едкой критики. В эту пору, кажется, ничто не имеет значения, кроме церемониала Госэти.
Вечером того дня, когда должна была состояться репетиция танцев перед императором, куродо были чрезвычайно суровы и никого не пропускали в зал. Они говорили до обидного резко:
– Посторонних не впустим, кроме двух сопровождающих дам и девушек-прислужниц. Придворные упрашивали их:
– Пропустите, ну хотя бы одного меня…
– Нет, другие будут в обиде, – твердо отвечали куродо. – Как же можно?
И все же двадцать придворных дам императрицы явились тесной толпой, силой открыли дверь, не обращая никакого внимания на куродо, и с шумом ворвались в зал.
Забавно было глядеть на куродо. Окаменев от неожиданности, они восклицали:
– В какие беззаконные времена мы живем!
Вслед за придворными дамами валом повалили все служанки. Тут уж на лицах куродо изобразилась полная растерянность.
Сам государь, присутствовавший там, нашел, вероятно, эту сцену очень забавной.
Накануне главного представления юные девушки-прислужницы тоже выступили с танцем. Чудесное представление! Как приятно было смотреть на их юные лица, озаренные огнем светильников.
{93. Император принес государыне лютню…}
Император принес государыне лютню, прозванную Безымянной (*192). Пойдем посмотрим и попробуем сыграть на ней, – говорили между собой дамы. Мы все пошли в покои государыни, но не стали играть на лютне по-настоящему, а только перебирали струны.
– Почему ее прозвали Безымянной? – спросила одна из нас.
– Она ничем не примечательна и потому не заслужила имени, – ответила государыня.
"Замечательно сказано!" – подумала я.
Госпожа Сигэйся, навестившая свою старшую сестру императрицу, заметила в разговоре:
– У меня есть дома очень красивая многоствольная флейта. Ее подарил мне покойный отец.
Господин епископ Рюэн (*193), младший брат государыни, воскликнул при этих словах:
– Отдай мне флейту. У меня есть великолепная семиструнная цитра, я отдам ее взамен.
Но госпожа Сигэйся словно не слышала и продолжала говорить о другом. Епископ несколько раз повторил свою просьбу, думая, что под конец его сестре придется сказать что-нибудь, но она упорно отмалчивалась.
– А она думает: "Нет, не обменяю!" – с тонким остроумием заметила государыня. Как она была очаровательна в эту минуту!
"Ина`-каэ`дзи" – "Нет, не обменяю!" – так зовут знаменитую флейту.
Но епископ, видно, ничего не слышал об этой флейте и, не оценив намека, только досадовал.
Это случилось, помнится, в то время, когда императрица проживала в своей канцелярии.
Флейта "Нет, не обменяю!" принадлежит императору. Другие флейты и цитры, которые находятся во владении государя, тоже носят удивительные имена. К примеру, лютни: Гэ`ндзё – "Выше тайны", Бокубам – "Конское пастбище", Идэ` – "Запруда", Икё` – "Мост на реке Вэй", Мумё` "Безымянная". Шестиструнные цитры называются Кутики` – "Пустая скважина", Сиога`ма – "Градирня", Футануки` – "Два глазка"…
Я также слышала о флейтах Су`йро – "Водяной дракон", Косуиро` – "Малый водяной дракон", Уда`-но хоси` – "Монах Уда", Кугиу`ти – "Молоток для гвоздей", Хафута`цу – "Два мотка" и еще о многих других, чьи имена я забыла.
То-но тюдзё, восторгаясь ими, любил повторять поговорку: "Их бы на почетную полку в сокровищнице Гиёдэ`н (*194)!"
{94. Придворные провели весь день, играя на флейтах и цитрах…}
Придворные провели весь день, играя на флейтах и цитрах перед бамбуковыми занавесями, что закрывают от любопытных глаз покои императрицы. Когда в сумерках внесли светильники, придворные удалились, каждый своей дорогой.
Верхние створки решетчатых рам еще не были спущены, двери не затворены, и сквозь бамбуковую занавесь можно было при свете огней увидеть все, что делается в покоях государыни.
Императрица сидела, поставив лютню прямо перед собой. Великолепие пурпурной ее одежды не описать словами, она была надета поверх многих исподних одежд из гибкого лощеного шелка. Рукав одежды изящно падал на лютню, блестевшую черным лаком. Позади темной лютни виднелся ослепительно-белый лоб… что могло быть прекраснее?
