– С практикой не знаком, – осторожно ответил учитель. – Слыхать приходилось. Кто правила поменял?
Совсем близко загудел мотор. Звук был серьезный. Не грузовик, но и не затрапезная легковушка.
– Мэнты! – разбойничьим басом сообщил Шамиль. – Наряд из города с каким-то майором-шмайором. Вы меня уму-разуму учите, а кто-то за нас всех решает. Меняет, понимаешь, правила…
Выдохнул – тяжело, с хрипом:
– С майором Дорфман приехал, секретарь горсовета. Я – простой депутат, а он – очень не простой. Большой человек, со связями. Он мне сейчас так сказал: «Уважаю я тебя, Шамиль! Поэтому даю тебе час, чтобы ты с братом все ваше говно разрулил. Не разрулишь – прости, я уж своими методами. У меня тоже братья есть. На хера мне твои проблемы?»
Извиниться за грубость Шамиль забыл. Или решил, что мат большого человека Дорфмана извинений не требует.
– Такие вот дела. Понимаете, Сан Петрович?
– Нет, – честно признался старик. – Но это и не нужно. Чего мы здесь стоим, Чисоев? Вперед!
23:25
…или изрек запретное…
Шагалось быстро, легко. Клюка мешала, путалась в ногах – не глядя, он швырнул глупую палку на самое дно хлебного моря, расступившегося в обе стороны, открывшего дорогу из рабства. Солнце припекало, жгло синюю ткань кепки. Серая пыль занавесом стояла на пути.
Сверху, из глубины небес, он казался точкой: бесцветной, почти неподвижной. Слишком длинна была дорога, слишком широким казалось поле. Но всякий путь однажды кончается, особенно если идти, никуда не сворачивая и без остановок.
– ТЫ ВСТАЛ И ПОШЕЛ. СДЕЛАЙ ЖЕ, ЧТО ВЕЛЕНО!
Точка в центре желтой нивы на миг замерла. Не иначе, гордец в кепке показал Небу язык. Или кулаком погрозил. Или изрек запретное. Или все вместе.
Люди-человеки, как же вы предсказуемы!..
Беги, обезьянка!
23:31
…в ритуальных, понимаешь, целях…
Дневной мент-полковник был толст. Ночной майор походил на жердь, на швабру, наряженную в мундир. Зато голосистый, хоть в хор Пятницкого бери.
– Артур Рустамович! Сегодня, в ходе оперативного мероприятия, сотрудниками «Беркута» на вашем дачном участке был замечен гражданин Пашин Валентин Иванович, что зафиксировано в протоколе…
За забором молчали. Майора это совершенно не смущало.
– Мы получили сведения, что гражданин Пашин удерживается вами насильно. Более того, ему угрожает опасность…
– Друг у него есть, у художника, – гулко шепнул Шамиль. – А у друга брат – советник губернатора. Позвонили, сказали: резать лысого будут. В ритуальных, понимаешь, целях…
– Предлагаю недоразумение разрешить. Сейчас вы отпустите гражданина Пашина, а все прочее будет зависеть от его показаний.
Молчание.
Жердь качнулась к Чисоеву-старшему:
– Попробуйте вы, Шамиль Рустамович. Если и вас не пустят, буду решать вопрос радикально.
Депутат и чемпион шагнул к калитке. Внезапно ночь пахнула бензином. Бесформенная тень, похожая на пятно, вставшее ребром, заступила путь:
– Видкрыють! Видкрыють зараз!
Тень плясала, требовала:
– Тилькы пэрэвэртня не беры! Без нёго разбэрэмося!..
Александр Петрович улыбнулся:
– Я на твою должность не претендую, Коля. Кстати, – в глазах старика сиял отсвет спелых колосьев, – когда в следующий раз станешь в милицию звонить, чужим именем не прикрывайся. Скверно это. И люди могут ни за что пострадать.
В ответ зашипели: тихо, но выразительно.
Тем временем Чисоев-старший уже стоял у ворот. Костяшки пальцев сухо ударили в металл:
– Эй! Это я, Шамиль! Не время показывать характер, брат! Мне не откроешь, ворота взорвут. О себе не думаешь, об отце вспомни. Род наш вспомни! Разве Чисоевы разбойники? Убийцы? Магiарулаз кидаго кiудиязул хiурмат гьабулаан! Или ты уже не аварец?
– Цодагьалъ лъалхъе, – откликнулась темнота. – Заходи, брат.
Калитка открылась без скрипа, словно ночь растворила металл.
23:40
…и баран жив-здоров…
– Вы, Александр Петрович, прямо Красная армия из «Мальчиша Кибальчиша», – художник поморщился, растирая запястье. – Хреново, знаете ли, когда проводами вяжут.
Он оглянулся, скользнул взглядом по бревну – вкопанному на треть, еле заметному в густом мраке.
– Кстати, будет возможность, полюбуйтесь. Один в один рожа получилась. Громовержец Бечед, чтоб он пропал! Хоть сейчас в Эрмитаж… Нет, заявление писать не стану. Почему? Из пошлых меркантильных соображений. Заплатили отменно, а под суд наш горный орел все равно не попадет. Откупится – и меня вспомнит.
Одернул мятую штормовку, наклонился к самому уху:
– В сарае у них парень связанный, охранник. Меня-то освободить обещали, как все кончится, а его, Васю, чуть ли не съесть собираются. Блин, народные обычаи!
Во двор пустили троих – старшего Чисоева, учителя и майора. Коля-псих, просочившись непрошенным, со всех ног устремился к валуну, утонувшему во тьме. Взвизгнул отчаянно, вернулся, врезал пяткой по равнодушному бревну:
– Идолы! Кумиры! Горе вам, гришныкы!
Психа трясло:
– Зныщыть, спалыть! Инакше вас пэрэвэртэнь визьме!
– Что делать будем, Сан Петрович? – Шамиль не слушал Колю. Стоял растерянный, поникший. – С ментами я договорился, уедут. Если, конечно, уважаемый Валентин Иванович…
Лысый художник, фыркнув, отвернулся.
– Эх, нехорошо вышло, совсем нехорошо. Но, вроде, не пострадал никто, да? Все живые, все здоровые…
Из темноты донеслось возмущенное «бе-е-е-е!».
– И баран жив-здоров. Уходим, Сан Петрович, дорогой?
Учитель глянул вверх, в синюю бездну неба. Напоролся на солнечный луч, зажмурился. Бывает так, что ночью солнце видишь. Когда старый, всякое бывает.
«Авраам сказал: Бог усмотрит Себе агнца…»
– Позови брата, Шамиль.
С высоты идол-кумир казался вкопанной в землю спичкой. Жертвенник-валун походил на стертую пемзу. Люди же, едва заметные, оставались самими собой – упрямыми, своевольными грешниками. Таких ничего не стоит раздавить, вмять в сухую землю, смешать кровь с пылью.
Убедить – труднее.
23:45
…задание, признаюсь, мерзкое…
– Я отниму у вас не слишком много времени, Артур Рустамович…
Лица человека, стоявшего перед ним, учитель не видел – в глазах плескалась синева. Синева и золотое солнце. Зато он слышал дыхание: хриплое, больное. А еще – стук собственного сердца.
– Мне поручено передать вам следующее. Вы недовольны тем, как с вами поступили. Это ваше право – быть недовольным. Вы обвинили во всем Творца и решили оставить Его. Это тоже ваше право. Свободу воли никто не в силах отменить. Но вы должны учесть ряд обстоятельств…
Чужое дыхание загустело, стало чаще. Сердце отозвалось дальним эхом боли.
– Ваша задумка с идолом и жертвой может не иметь никаких последствий – если, конечно, дело ограничится бараном. Над вами посмеются, и все. Но может быть иначе: накажут вас, и многих вокруг вас. Как именно, нам знать не дано. Поверьте, Чернобыль разверзся не только из-за технической ошибки…
– Гришныкы! Гришныкы! – ударило в спину. – И мисто покараю, и людэй, и худобу йих…
– Вероятность указать не возьмусь, но она есть. Поэтому я уполномочен…
– Пэрэвэртэнь! Пэрэвэртэнь!..
– …официально обличить вас перед людьми и… И не только перед людьми. Таков Закон. Обличенного неизбежно – и без промедления! – отдают под суд со всеми, как говорится, вытекающими. Задание, признаюсь, мерзкое, но и выбор невелик. Один грешник – или множество невинных.
Сердце зажали в тиски. Синева надвинулась, плеснула в горло.
– Но… Я не буду этого делать, Артур Рустамович. Не буду вас ни обвинять, ни обличать. Полагаю, вы и сами разберетесь. А прежде чем обвинить Творца, подумайте, нет ли причин для Его гнева?
Небесная твердь рухнула. Синева стала чернью.
– …ГОРЕ ТЕБЕ, РАБ МЯТЕЖНЫЙ, НЕПОКОРНЫЙ! ИЛИ НЕ ВЕДАЕШЬ, СКОЛЬ РЕВНИВ Я И ГНЕВЕН?
Слова грозой неслись с высоты и пропадали впустую. Лежа в пыли, посреди летнего проселка, парень в синей кепке не слышал – и не мог услышать.
– СОКРУШУ ПЛОТЬ ТВОЮ, ИЗМЕЛЬЧУ КОСТИ ТВОИ…
Белые губы улыбались. Казалось, спящий наконец-то увидел хороший сон.
Наверху замолчали. Вскоре прозвучало:
– ЭЙ, ТЫ КУДА? ОТ МЕНЯ ЛИ УЙТИ ДЕРЗАЕШЬ?
Послышались шаги. Кто-то мерял ногами проселок. Ступал тяжело, уверенно. Подошел к лежащему, склонился.
…Белый медицинский халат. Шапочка тоже белая.
– Ох, мени ци гришныкы! Мало мени одного, щэ й цым займатыся!..
23:51
…тебе, скотине, дар пророка дан…
– …куда же ты полез, дурной оборотень?
От склянки несло ядреной химией. От хмурой Колиной физиономии – перегаром. Александр Петрович закашлялся, попытался сесть. Рядом, равнодушные к старому учителю, стояли братья Чисоевы. Слева – Артур, справа – Шамиль. Во тьме они казались близнецами.
– Вот! – довольно подытожил псих, пряча захватанный пальцами флакончик. – Не помрешь, еще побегаешь.
