не какой-то пранк? Не месть? Не прикол? С тестом на родство?
– Думаешь, я способна так издеваться над чувствами?
– А у тебя они есть? Ко мне? Хоть какие-то?
– Хочу это понять. А ты хочешь?
– Хочу ли я? – усмехнулся он. – Кирыч, если я подойду сейчас к тебе, от этой барной стойки останется пара щепок. Но я не сделаю ничего, если ты не захочешь. Не позвоню, не приглашу, не… прикоснусь. Пока не… – улыбнулся он, – не пришлешь смайлик с креветкой.
Я открыла пакет, выуживая воздушную белую юбку ниже колена, совсем прозрачную и с огромным разрезом.
– В такой на работу не пойдешь. – Я уже видела, как сквозь ткань проступит окантовка нижнего белья.
Размотав полотенце и переступив через пояс, я водрузила юбку, севшую точно размер в размер низко на бедра. Вместо топа Максим выбрал для меня мягкий хлопковый корсет в бежевый горох. Закончив переодеваться, я поняла, что все это время Максим, сделав вид, что отвернулся, смотрел на меня в отражение серебристой створки духовки.
Я вскинула взгляд туда же – в отражение – и не увидела ничего нового: снова раздвоившуюся себя – моих сестер, удаляющихся в глубь бесконечности. Зажмурившись, я вскрикнула, рухнув руками на столешницу, перекидывая вперед волосы, чтобы закрыться от них.
Чтобы перестать их видеть!
Максим подорвался с барного стула, опрокидывая его. Перегибаясь через столешницу, он убрал руками волосы с моего лица.
– Кира… что? Скажи. Что ты там видишь?
Он убирал с моего лица растрепанные локоны, пока я пряталась в сгибе его локтя.
– Отражения… Но не мои…
– Завтра здесь не будет ничего, что отражает. И ложек… – сообразил он. – Договорились? Ну же, – отодвинул он меня от духовки, поворачивая лицом к кухонным ящикам, – смотри на меня. Могу зажмуриться, чтобы ты не отражалась в моих зрачках.
Он действительно зажмурился, и я прижалась к его груди. Чувствуя, с каким облегчением и как бесконечно долго он выдыхает, как руки его прижимают меня, наконец-то смогла выдохнуть и я.
За окнами наступила ночь, а мы продолжали стоять уже пару часов все там же, укутанные друг другом, покачиваясь на колеблющихся грудных клетках под ровный стук сердец-метрономов.
Аккуратно прижав мою голову к плечу, Максим на мгновение присел и плавно поднял меня на руки.
Я чувствовала, что начинала дремать. Больше своих отражений с исчезающими в глубине зеркал сестрами я боялась только своих снов. Что бы ни происходило в них, что бы я ни видела, любой человек представал во сне в виде птицы. Бывало, я видела целую стаю серых журавлей. Такое случалось, когда в сновидения врывался Костя – в единственное наше убежище, где мы могли встретиться. В единственные передышки между кошмаров.
Без единого прикосновения, без единого намека на флирт или воспоминания о нашем прошлом романе.
Рассматривая меня небоокими голубыми глазами, он всякий раз удивлялся:
– Кира, это ты? Та Кира из прошлого?
Когда-то в Калининграде на этот вопрос я ответила ему: «Той Киры из прошлого больше нет».
Но теперь все поменялось, и мои слова прозвучали иначе.
– Нет, Костя, – ответила я, – того прошлого больше нет.
Глава 4
Немного живы, немного мертвы
Чувствуя прохладу свежего постельного белья, я перевалилась на бок, крепко прижав к себе подушку. Тяжелое теплое одеяло опустилось сверху, обволакивая коконом.
– Все будет хорошо, Кирыч, – погладил Максим меня по спине. – Теперь все будет хорошо. Обещаю.
Максим не остался в спальне. Ни на другой стороне кровати, ни на софе, ни в кресле. Задернув шторы, он закрыл за собой дверь, и через несколько мгновений мои серые крылья в рюшах смольной окантовки врезались в кучевые облака над Куршской косой.
Там, где птичья станция Фрингилла, там, где бродит пара журавлей по имени Кира и Костя.
Если богиня кошмаров Геката не замечала меня, я не видела во сне сестер, не видела Аллу и могла передохнуть, паря над облаками. Иногда посреди ночи я просыпалась, вскрикивая. Я не помнила, почему резко срываюсь на обессиленных крыльях. Почему испытываю паралич – словно от смирительной рубашки – в ногах и руках? Почему не могу встать с кровати и сделать и шагу?
В четыре утра я застелила за собой постель, собрала с пола все цветы, поставив их в ванную-джакузи, словно в вазу, и ушла из квартиры Максима, так и не поняв, где он решил заночевать.
Доехав на самокате до дома, покормила недовольную Гекату и уселась за конспекты и разбор электронной почты.
Работала я чаще всего за столом, прижатым столешницей к подоконнику. Тарахтение старенького ноутбука напоминало мурчание кота. Вокруг экрана теснились серебристые подносы с оплавленным воском и недопитые чашки кофе. Подлокотник кресла был завален блузками, пиджаками, гольфами и юбками плиссе – на случай, когда требовался деловой стиль.
На полу же рядом драные джинсы, легинсы, футболки и спортивные топы с шортами.
Никаких зеркал, никаких лампочек в люстрах.
Единственным источником света кроме свечей осталась настольная лампа с зеленым плафоном, точная копия тех, что стоят в Библиотеке имени Ленина. Хозяйка убеждала, что не копия, а та самая – изумрудная и грибовидная, хранившаяся в семье с 1920-х годов.
Я сама, работая по ночам, походила на персонажа Александра Грина по имени Джон Ив из рассказа «Зеленая лампа». Каждую ночь разгребала почту от Воеводина, как Ив читал медицинские книги. Каждую ночь за моим стеклом мелькал зеленый свет. Ив выучился на врача, проводя все время за книгами у зеленого абажура, получится ли у меня выучиться на следователя?
За три месяца я успела прочитать всю программу первого курса и уже готовилась браться за вторую стопку – с книгами следующего года обучения. Но никакая методичка, никакой учебник не были полезней даже на йоту, чем «Психология криминалиста. Первый курс».
Эту книгу я знала наизусть вплоть до каждой запятой и точки.
Закончив урчать, ноутбук открыл мне первое письмо от Воеводина, набранное не клавиатурным шрифтом, а написанное чернилами, потом отсканированное и отправленное во вложении.
Воеводин объяснял это тем, что его рукописный текст никто не сможет подделать, а машинописный – кто угодно. Рассматривая витую подпись «В» внизу листка, я понимала разумность маневра, но еще не разгадала, скрывается ли за этой буквой он сам или та самая «вера», в которой существовал Семен Михайлович, в которой он брался за досье, отброшенные нигилистами криминально-следовательских храмов.
Письмо Воеводина гласило:
«Кира, доброе утро. Сделай, пожалуйста, распечатки по стандартной форме шести дел, о которых говорили недавние гости. Отнеси краткие версии Камилю и
