Человек сидел на полу с вывалившимися из чрева кишками, одной рукой он машинально пытался переложить их в пакет, в другой держал список продуктов, которые необходимо было купить. Он причитал: «Зачем вы мне взвесили так много, мне нужно только полкилограмма…». Рядом стоял мужчина, лицо которого съехало странным образом на плечо вместе с глазами, и он тщетно пытался поправить его и поставить на место, но оно никак не поддавалось, беспрестанно возвращаясь обратно… Женщина с оторванной рукой выла, пробираясь сквозь дым: «Вы руку мою не видели?» – обращалась она в пустоту, а может, к тем душам, которые уже покинули тела погибших, как будто им сверху было виднее. Чья-то нога в судороге сгибалась и разгибалась в собственной луже крови. На полу сидела бабушка с вытекшими глазами, шаря руками по кафелю, она обращалась пустоту: «У меня упали очки, помогите мне найти очки». Мозг, выполняя последнюю свою миссию, пытался вспомнить телефон хирурга, не отдавая себе отчёта в том, что для этого необходим телефон. Где же мой телефон? Он остался в кармане брюк. Совсем новый. Что же это за херня, горе у людей, страшное горе, а я как последняя мразь, о телефоне думаю.
Появились спецслужбы, они немедленно вывели всех, кто мог ходить, и отсортировали части тел, кучку с руками, кучку из ног, вдруг рядом со мной все кочаны капусты превратились в головы, ещё живые и говорящие, мои извилины стразу оживились такому соседству: «У вас телефона не найдётся, мне только один звонок другу». Кто-то уже вспоминал вчерашний футбольный матч Лиги чемпионов, кто-то обсуждал повышение цен на продукты и инфляцию. Какой сильный у нас народ и гибкий, как быстро он забывает всё плохое и приспосабливается к новым условиям! Рядом со мной лежала симпатичная женская головка и поглядывала на меня игриво, её голубые глаза были спокойны и любвеобильны. «Нашла место флиртовать», – подумал я и хотел уже поправить волосы отсутствием рук, но замер, увидев, как моё тело оттащили в кучу с остальными, выпотрошив карманы. Как странно было видеть собственное тело без головы, обезличенное и беспомощное, бесполезное и бессознательное.
– Фолк, – пробубнил я.
– Вера, – поверила она. – Фолк, не могли бы вы немного подвинуться, у меня затекло ухо.
– Нет, могу только поцеловать.
– Нахал.
– Где это мы?
– В боулинге.
Здесь я заметил, что дым уже рассеялся, играла музыка, и наши головы лежали на подставке для шаров кегельбана, у моей нечаянной подруги на лбу была цифра 13, рядом в своих ячейках лежали ещё несколько голов, сквозь музыку были слышны звуки катящихся с криком черепов и падающих на паркет кеглей. За вытянутым столом у нашей дорожки я заметил большую компанию солидных мужей в пиджаках и галстуках, перед ними лежали какие-то бумаги и стояли бутылки с минеральной водой (я так и не успел попить), среди них я заметил всё тех же двух мужчин, которые везли меня в катафалке. «Значит, они не поехали на Запад или уже вернулись. А может быть, это и есть Запад?» – отозвалось в моей больной голове. Все по очереди вставали и выходили на ударную позицию, другие одобрительно кивали после каждого броска, обсуждая его эффективность. Я не слышал, что они говорили, но лица у них были серьёзные, как будто они делили наследство ещё не умершего дедушки.
– В боулинге? Нами играют?
– До тебя только дошло?
– Голова раскалывается, у тебя нет какой-нибудь таблетки?
– Где-то в сумочке были. После того как меня кинут, я обязательно тебе принесу.
«Вот люди, – подумал я про себя, – их кидают, а они думают о таблетках от моей головной боли».
– Ты как здесь оказался?
– Я просто пошёл в армию. Не понимаю, где моё тело? Руки, ноги…
– Они на работе. Ну твои, видимо, на службе.
– Давно ты здесь?
– Сразу после университета.
– А где училась?
– В г…
Но она не успела договорить, чья-то сильная рука выхватила её из кучи других голов. Человек в пиджаке покрутил голову в своих руках, всунул пальцы в отверстия, разбежался и метнул шар в щербатый рот дорожки. Голова девушки закрутилась в пламени рыжих волос по паркету и выбила пару кеглей. Пиджак выругался от досады, вернулся на место и выступил с ответной речью. Он говорил долго и со страстью, достойной постели. Остальные, сначала нехотя, но всё с большим энтузиазмом, его слушали и что-то начали даже записывать в своих блокнотах. Это было нечто отличное от того, что я слышал по телевизору, того, что шло фоном, гарниром, пасмурной погодой; где не было специй в виде правды или раскаяния, слова в корне отличались от вчерашних, прошлогодних, древних, покрытых обещаниями, как карамельным сиропом, вызывающих тошноту запахом ароматизаторов, идентичных натуральным, и были наполнены разрыхрытелями перспектив, улучшителями вкуса жизни, антиокислителями личной заинтересованности. Человека прорвало на настоящее: он дал чёткие установки того, что реально могло изменить ситуацию. Потому что на самом деле никто не хотел её менять, было что-то во всех них просроченное. Всех устраивало место, которое они заняли, в долг у своих избирателей. В память врезались его последние слова: «Люди, в силу своей лени и своего безделья всё ещё реагируют на наши дебаты, они, безголосые, голосуют, мы должны быть им благодарны, что они выбирают нас, тех, кто сегодня улыбается с плакатов и листовок, а завтра будет в худшем случае трахать им мозг, в лучшем – их детей. Стоит только провиниться одному из нас – как нефтяное пятно на поверхности воды, уже расползлось на всех, в наших руках – огромные полномочия, на наших плечах – благородная миссия, и стоит только облажаться одному человеку, как виновно всё человечество». Закончив монолог, он бросил решительный взгляд, также решительно, как бросают курить, на остальных игроков, пока совесть не вывела его за руку из помещения, в которое он больше не помещался в силу новых убеждений. Ничто так не останавливает игру, как проигрыш.
От такого напора откровений все замерли, будто из крана лилась кровь, лица пучками эмоций вырвались наружу, перестали дышать, словно в зале кончился воздух. Прошла пара минут, прежде чем из-за стола выросла фигура Алекса, который, после того как взял шар и бросил, взял слово:
– Господа, есть такие речи, которые бросают тень не только на вас, но и на меня, – говорил он, перебирая бумаги на столе, будто искал подходящее место, чтобы её стряхнуть, – однако не стоит забывать, что мы здесь собрались бросать шары, а не тени. Давайте будем заниматься делом. Исходя из этого, меня больше волнует вопрос о ситуации, которая сложилась в известной вам стране, где на государство упал слон. Нам просто жизненно необходимо как можно быстрее принять все меры для предоставления помощи в его уничтожении, так как слон, по прогнозам синоптиков и политиков, движется в нашу сторону. И вы лучше меня должны понимать, чем это грозит. Я категорически требую полной готовности всех органов на местах, слон может появиться в любую минуту, некоторые его фрагменты уже были замечены и на наших улицах. Если вы и дальше хотите играть в моей команде, занимать место в основном составе, необходимо со всей серьёзностью подойти к решению этой проблемы и любой ценой избежать кровопролития. Особую ответственность возлагаю на войска противовоздушной обороны. Давайте не будем её с себя сваливать, давайте играть. Чей удар следующий?
– Сколько же я могу выбить кеглей своей головой? – едва отвлёкся я, как два жирных пальца впились мне в глазницы так, что я ничего не мог видеть, кроме темноты, а большой, выдавив два передних зуба, цензурой вошёл в самое горло, так что я не мог ни кричать о помощи, ни дышать. Голова моя качнулась, словно маятник старинных часов и вылетела на дорожку, бешеные фуэте закружили моё сознание, я хватал зубами воздух, то лицо, то затылок, переворачиваясь, бились о паркет, пока я не увидел перед самым носом кеглю.
7 час(ть)
Моё тело колотило судорогой, я уже не чувствовал ни рук, ни ног, только голову, которая билась в крышку футляра. Я готов был поверить хоть в Бога хоть в дьявола, если он поможет мне выбраться отсюда, но, видимо, они были заняты чем-то более важным, или я им был неинтересен. Безразличие спасает, но и разоружает. Где моё тело? А может, он помогает только тем, кто хватается за свою жизнь зубами? Как я – за резиновую прокладку этого ящика. К Богу. Люди бегут его целовать, а если он не хочет, если вы ему не нравитесь, но тянете к нему свои губы, в помаде или в кетчупе от только что проглоченной шавермы, у него нет возможности спросить: «А вы зубы чем чистите, и чистите ли вы их вообще?» (только теперь начинаешь понимать, почему иконы защищены стеклом). Попробуйте так кого-нибудь поцеловать на улице, обрадуется ли он или пошлёт? Так же и страдания – нужны ли они ему, как и наши поцелуи (нужны ли они вообще кому-то, кроме нас самих, это система самоочищения канализации души, с ними выходит всё дерьмо наше, стану ли я чище от страданий?). Но сейчас я готов был его целовать, умоляя о спасении, и читать молитвы, которых я не знал. Там, где кончается вера в самого себя, начинается вера в Бога, и наоборот. Но чем больше я молил о пощаде, тем отчётливей я понимал, что сила Бога не в том, что он есть, сила Бога в том, что его нет, бессилие тебя в том, что ты есть. Казалось, что сейчас и эти люди, и это море, и этот корабль, и я – всё принадлежало и подчинялось ФБР. Сейчас он был Богом.
