Очередная страничка прервалась, но сил ее перелистнуть не было. Я рыдала в голос, слезы лились, руки тряслись, буквы прыгали и сливались в темно-синие линии. На душе было темно, холодно и больно. Сил читать дальше не было, но я очень постаралась собраться. Взяла листок с колен, подложила его под стопку и продолжила вчитываться в отцовские слова.
«Я бы очень хотел сказать тебе, что вы с мамой в этом мире не одни. Но не могу. Мои родители умерли очень давно. У твоей матери тоже их нет. Немногочисленные родственники, которые были у меня, - в основном со стороны моей покойной первой жены. Они не будут вам помогать, как и единственный родной тебе человек – твой брат. Я не знаю, как так получилось, что два моих самых любимых и родных человека оказались друг другу чужими. Как у меня родилась такая светлая, добрая, нежная девочка и такой расчётливый, сухой и бездушный сын. Мне горько, что свой цветочек я не могу защитить, и не могу никого попросить об опеке. Да и маму твою брат не принял. А раз так, его дети, твои племянники так же тебе никто.
Но как бы не складывались ваши взаимоотношения, я отец и тебе, и ему. И люблю вас одинаково. И потерять боюсь так же одинаково. Поэтому пришел к такому решению. Квартира после моей смерти и все, что так дорого сыну, за что он так держится и меня трясет, отойдут ему. А вот мой капитал, что удалось скопить за жизнь, о котором не знал никто, как раз перейдет тебе и маме. Очень надеюсь, что вы распорядитесь им здраво, во благо себе и будущим потомкам. Чтобы не было претензий со стороны родных, передаю тебе эти деньги через Марию, неофициально. Ты для их сохранности не распространяйся о полученном. Береги маму, не оставляй ее одну. Она нуждается в заботе и любви. И помни, что как бы ни сложилась твоя жизнь, самый большой дар – это и есть сама жизнь. Цени тех, кто тебя любит, и не разбрасывайся ими.
Очень надеюсь, что ты поймешь меня, не осудишь. Как бы там ни было, я очень сильно тебя люблю. Желаю тебе блага. И будь счастлива, моя неугомонная птичка. Не бросай живопись. Ты очень талантливая. Возможно, ты уже известная художница. Как знать. И мой совет кажется смешным. Но я верю, что акварель будет для тебя судьбоносной. Ведь ты сама, как эти незамысловатые краски. Не бойся трудностей. Помни про тушь, которая не портит рисунок. А делает его четче.
Безумно хочу тебя обнять, моя принцесса, но пока я пишу, ты и мама сладко спите. Но я обещаю, пока я еще здесь, буду обнимать вас так много, как только смогу. Чтобы вам на всю жизнь хватило.
До последнего седого волоска твой, и только твой, папа.»
Прижала листы к груди и завыла в голос. Я даже представить себе не могла, что так сильно нуждалась в нем. Идя сегодня к бабе Маше, я не подозревала, как много она мне отдаст. И как больно мне будет это принять.
Глава 14
Ярослав
Ярослава рыдала так, что я уже прощался с жизнью. Потому что сердце который раз напоминало про возраст и нагрузки, что последнее время на него сваливаются. Видимо от того, что не часто, а честнее сказать – никогда, не сталкивался с такими ситуациями, совершенно не знал, что сказать и сделать. Но то, что это стоило прекратить, и как можно скорее было непреложным фактом.
- Господи, Боже ты мой! – как-то чересчур громко воскликнула бабушка Маша, привлекая к себе внимание, — Что этот седой дурак тебе написал, что ты так воешь? Расстарался старый идиот.
Яся подняла на старушку опухшие от слез глаза, было видно, что она не ободряет подобного обращения к своему родителю. Но хозяйке квартиры она ничего не сказала. Только прикрыла веки, глубоко вздохнула, и будто о чем-то подумала. Потом сложила листы. Складывала их долго, тщательно, так же как они были сложены до этого. Положила сверток на стол рядом с чашкой, а потом встала из-за стола и отправилась к окну.
Мы с Марией Степановной следили за ее действиями как завороженные. Мы ждали чего-то. Но чего ждал именно я, неизвестно. Ярослава посмотрела тоскливо вдаль, но создавалось впечатление, что она смотрит куда-то глубже, ближе, а точнее в саму себя. Потом она открыла окно. Честно сказать, я даже со стула встал в тот момент. Сердце сделало кульбит в груди и остановилось. Мысленно прикидывал, сколько надо сделать шагов, и за сколько секунд, чтобы успеть ухватить девушку, не дать выпасть из окна.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
- Этаж первый, — тихо фыркнула старушка, что не суетилась рядом со мной, — и клумба под окном, — чуть громче произнесла она, — пусть воздухом подышит, на красивое посмотрит, — совсем громко сказала бабушка Маша и потянула за руку, чтобы я сел на место.
Осмыслив слова женщины, что сидела рядом, чуть-чуть успокоился и вернулся обратно на свое место. Но сердце все равно было не на месте. Будто предвкушая нагрузку, что буквально через минуту на него свалится.
Ярослав
- Что он написал? – просипела очень неожиданно Яся, обнимая себя, — Все хорошо он написал. Как и мог он написать с его харизмой, любовью, мудростью. Все он написал хорошо, красиво. Только…
Девушка поежилась, одной рукой схватилась за горло. Но от окна не отошла. Быстро встал, сходил в прихожую, взял ее ветровку и вернулся в кухню. Быстро накинул на плечи Ярославы тонкую куртку, погладил поддерживающе предплечья и вернулся на свое место. Давая девушке собраться с мыслями.
- Только я не хорошая и не красивая, чтобы это читать. Жизнь моя не такая, как он описал. Не такая, — прокричала в окно Яся.
- Бог с тобой, дочка! Какая же ты не красивая? Вся в мать. Даже лучше! – попыталась успокоить девушку баба Маша, — а то, что ты хорошая, я даже не сомневаюсь, помню тебя еще девчушкой. Не могла ты вырасти другой! Ну, не могла.
- Могла! – прохрипела девушка, — Я выросла грязной, испорченной, больной! Нет больше акварельной Ярославы. Ее поглотила тушь. Не будет у меня мужа, детей, ничего не будет. Матери нет, о которой так просит позаботиться папа в этом письме. Понимаете? Нет! – Ярослава обернулась к нам и посмотрела таким взглядом, от которого я онемел.
- Ох, Мальвинка, - скрыла руками лицо пожилая женщина, — Я не ожидала от нее этого. Вот уж поистине, как корабль назовешь, так он и поплывет. Не даром Мальвина переводится как слабая.
- Мальвина? – недоумевал я.
- Да, — усмехнулась Яся, — Моя мать – Мальвина Львовна Иванова. У Якова и Мальвины родилась Ярослава. Да только зачем родилась, непонятно! – с такой горечью произнесла она, что у меня у самого во рту пересохло. – Отец пишет, что жизнь – это дар. А мне не нужна, не нужна такая жизнь, дар плохой, бракованный! – расхохоталась со слезами девушка, запрокинув голову к потолку, — Будто под елкой нашла новогодний подарок, радовалась, радовалась, пока бумагу рвала, а когда открыла, оказалось, что кукла там без ноги. Вот все то, и цвет платья, и модель. А вот не радуется, понимаете? Не радуется от такого подарка! – кричала на нас Ярослава, да так яростно!
- Дочка, да разве ж кукла виновата, что ее такой на заводе сделали? – попыталась успокоить бабушка Маша, — Ее сделали так, как сделали. И она тоже хочет любви, чтобы с ней играли.
- Да? – с каким-то маниакальным ехидством обратилась Ярослава к женщине, — А в чем виновата девочка, которая ее получила? Чем она хуже тех, кому достались хорошие куклы? Почему она должна играть такой? Бракованной? Она что такого плохого сделала?
- Так ей досталась лучше! – воскликнула женщина, но глядя на девушку, осеклась, и уже тише продолжила, — Ведь все будут просто играть с куклами, а эта девочка будет тренировать свое сердце, воспитывать милосердие, сострадание, будет развивать фантазию, чтобы придумать новые игры, так как кукла-то у нее не обычная. В ней будет больше после игр с этим подарком, чем в тех, кто играл в обычную куклу.
По помещению опять разлетелся злой, обиженный смех.
- Да? Больше? Ну, ну. Больше. – фыркала девушка, — мне хватило бы и просто мамы, — произнесла Ярослава, но на последнем слове у нее перехватило горло, и она опять за него схватилось, — Мне бы ее с лихвой хватило. Я бы заботилась о ней, как и писал отец, — по щекам потекли слезы, голос стал мягче и тише, — Я бы ее никому ни дала в обиду, — чуть завывая, продолжила Яся, — Но она тоже умерла. Бросила меня на произвол судьбы. Бросила, — прошептала девушка.
