— Он исчез, пока я ходил в туалет. Даже вещи его здесь.
И действительно — единственное имущество Гастона, старый вещевой мешок, лежал на земле.
— Я ждал его целый час, но он так и не появился.
— И куда, вы думаете, он исчез?
— Этого я не могу понять.
— Не можете ли вы найти его с помощью ваших пророческих палочек? Не скажут ли они вам, где он?
— Нет, это бесполезно, — стыдливо признался старик тихим голосом. — Я им сам не верю.
***
Машина ехала уже около часа под дождем, а тот все усиливался. Гастон сидел, по-прежнему обхватив голову руками, и в его ушах ритмическая вибрация автомобиля звучала различными человеческими голосами. То приятный голос Томоэ, то голос Такамори. «Убегай, убегай, Гас-сан». Затем вибрация вдруг превратилась в страстный призыв старика Тетэя. Нет, то не был голос старика Тетэя, а шепот какого-то другого существа, не видимого глазу. «Ты все еще не веришь... А разве ты не намеревался верить в каждого». Внутреннему взору Гастона открылось ночное небо, все в мерцающих звездах, и по нему из последних сил за автомобилем бежал Наполеон.
— Приехали, Эндо-сан.
Подняв воротник плаща, Эндо открыл дверцу машины.
— Выходите, иностранец-сан.
Дождь падал на лицо и шею Гастона. Он смирился со своей судьбой и подставил свое огромное, как у слона, тело под черный дождь незнакомой страны. Водитель включил радио, и раздались звуки сентиментальной баллады:
Мой нежный, не будь жестоким,Мой любимый, не будь бессердечным...
— Ну, я поехал. — Водитель захлопнул дверцу и помахал рукой.
Эндо кивнул ему и вплотную подступил к Гастону.
— Пошли!
Несмотря на дождь, в воздухе стоял почти животный запах. Перед ними тянулся ряд строений, похожих на хлевы для скота, а перед ними под зонтиками в ожидании клиентов стояли ряды проституток.
— Куда мы идем? — с удивлением спросил Гастон у Эндо.
— Это Санъя. Мы все еще в Токио, но полиция входить сюда не решается, — мрачно ответил Эндо, закрывая лицо от дождя. — Так что вам лучше смириться.
Оглядевшись, Гастон понял, что все строения были фактически гостиницами, но они очень отличались от тех, что он видел в Сибуя. Грязные и запущенные, а на полуразбитых окнах было краской написано: «Одна ночь — 40 иен». Невероятно, что здесь можно переночевать так дешево. Эндо вошел в один из таких домов.
— У вас есть отдельная комната на двоих?
— С ватным одеялом — триста иен, — ответил мужской голос из-за перегородки, устроенной так, чтобы гости не видели его лица.
— Подойдет, — сказал Эндо и, отсчитав три бумажки по сто иен, сунул их в отверстие.
— Поднимайтесь на второй этаж. Вторая дверь на правой стороне. Обувь лучше возьмите с собой, а то могут украсть.
Вслед за Эндо Гастон поднялся на второй этаж. Уже знакомый животный запах теперь был всюду: и в коридоре, и в комнате, куда они вошли. Коричневые от старости циновки, исписанные прежними жильцами стены, сваленные в кучу в углу одеяла — вот все, что находилось в этой маленькой, как тюремная камера, комнатке. Жилище старика Тетэй, может, пребывало в большем беспорядке, но там хоть витал человеческий дух.
— Не оставляйте обувь в коридоре, — предупредил Эндо. — И лучше будет, если свернете всю одежду и положите себе под голову, иначе ночью украдут.
Эндо сел на пол у стены и, хрипло кашляя, начал чистить платком револьвер.
— Пошли спать?
Расстелив постель, Эндо снял верхнюю одежду и брюки, свернул их и положил под подушку, как и советовал сделать Гастону. В одежде он казался высоким и тощим, но в одном белье тело его выглядело хорошо сложенным, и он не производил впечатление человека, который кашляет кровью. По привычке киллера к осторожности револьвер он положил в центре постели — так до него быстрее дотянуться, если на них внезапно нападут.
— Иностранец-сан, вы не собираетесь спать? Уже два часа ночи, — тихо сказал Эндо. — И хочу вас предупредить: у меня чуткий сон, и я услышу, если вы попробуете покинуть комнату.
Гастон печально улыбнулся. Его телу было по-прежнему беспокойно и страшно, однако сердце приказывало оставаться здесь.
Выключив 30-ваттную лампочку, Гастон залез в постель. Его длинные ноги наполовину торчали из-под тонкого ватного одеяла. Но что еще хуже — запах пота и грязного человеческого тела исходил не только от одеяла, им были пропитаны и потолок, и стены.
Закрыв глаза, Гастон слушал, как дождь бьет в окна их комнаты. Откуда-то послышался громкий напряженный смех женщины — в нем можно было уловить печальные нотки. Дождь все усиливался, теперь казалось, будто кто-то бросает в окна горсти горошин. Эндо вновь закашлялся, и в кашле его тоже звучало что-то печальное.
— Больны? — тихо спросил Гастон и, когда Эндо ничего не ответил, повторил: — Вы больны?
— Мои легкие поражены, — устало ответил Эндо. — Как это будет по-французски? Уже забыл... Давно это было, когда я его учил.
— Tuberculose.
— Вот как? Tuberculose? Неприятное слово. — Он повернулся в постели к Гастону лицом. — Вы действительно бродяга? Зачем вы приехали в Японию?
Гастон ничего не ответил.
— Не хотите говорить — не надо. Это не мое дело.
— Ваша работа?
— Работа? — Эндо рассмеялся тихим хриплым смехом. — Я полагаю, убивать людей за деньги можно назвать моей работой.
— Убивать людей?
Услышав испуганный голос Гастона, Эндо легонько постучал рукой по его одеялу.
— Успокойтесь. Если будете вести себя послушно, я вас не убью. Я хочу, чтобы вы помогли мне в одном деле.
— Это дело — что?
— Это дело... Убить одного человека... Только на этот раз — не за деньги.
Эндо больше ничего не сказал, а только вновь закашлялся. Этот сухой надсадный звук вместе с шумом дождя бесконечно долго звучал в ушах Гастона.
***
Разумеется, Гастон не мог этого знать, но район Санъя, где он оказался, имел репутацию черных джунглей Токио. Дешевые деревянные дома, которые здесь называли «гостиницами», тянулись вдоль улицы, и число их достигало ста пятидесяти.
Гастон с удивлением убедился, что здесь можно переночевать всего за сорок иен (в общежитии), а максимум за триста можно получить отдельную комнату. Еще были так называемые стоиенные гостиницы, в которых койки располагались рядами подобно полкам для разведения шелкопрядов. Обычные общежития заполнялись разным случайным сбродом, а в комнатах за триста иен часто жили целые семьи.
Здесь обитали в основном рабочие-поденщики, бродяги, сутенеры, бывшие заключенные. Одни рабочие, хоть и нанимались каждый раз только на один день, регулярно работали в одном и том же месте, а другие каждое утро ждали на улице грузовика, который отвозил их туда, где они требовались. Сутенеры жили на доход своих проституток, но сутенеры Санъя отличались от сутенеров в других районах Токио. Проживали там и семьи, приехавшие в Токио из провинции в надежде улучшить свое состояние, но они терпели неудачу и были вынуждены селиться в трехсотиенной комнате. Триста иен в день — это девять тысяч иен в месяц, и за эту сумму они могли бы найти лучшее жилище в другом месте. Но поскольку они были поденными рабочими, у них никогда не бывало такой суммы разом. Поэтому ничего не оставалось — только платить ежедневно по триста иен и жить всей семьей в одной пустой комнате: муж, жена и ребенок.
В некоторых семьях муж — разумеется, с согласия жены — выступал сутенером, и когда жена отыскивала клиента сама или с его помощью, вся семья была вынуждена покидать комнату и терпеливо ждать окончания сеанса.
С восьми часов вечера десятки женщин обычно стояли в темных аллеях около гостиниц. Когда приняли закон против проституции, ни в одном другом районе Токио нельзя было увидеть столько женщин, зазывающих клиентов. В старые времена их клиентура состояла в основном из таких же поденных рабочих, живущих в этом районе, однако в последнее время жители других районов Токио, кого новый закон лишил легкого удовлетворения потребностей, стали, как муравьи, стекаться в Санъя. К полуночи количество проституток около гостиниц резко возрастало — тем более что женщин в Санъя гангстеры не контролировали и каждая могла работать на себя.
Даже полиция — за исключением убийств или других серьезных преступлений — закрывала глаза на происходящее в Санъя, в том числе — и на проституцию, хотя там еще процветали вымогательство, воровство и многое другое.
Санъя особенно опасен в дождливые дни: рабочие в дождь на работу не ходили и настроение у них портилось. Эндо и Гастон остановились здесь как раз в такую дождливую ночь, полную опасностей.
«Убить одного человека...» Эндо беспечно сказал эти ужасные слова, и они не выходили из головы Гастона.
Он закрыл глаза и попытался уснуть, но сон не приходил. В ушах грохотал падавший на крышу дождь. Что-то ползло по его ноге — то ли блоха, то ли вошь.
