— Что, людишки бегут?
— Бегут. — Меншиков вздохнул сокрушенно. — Я уже неединожды приказы слал: построже с теми подлыми людишками, кои в бегство уклоняются.
— Помогают твои приказы?
— Не очень, мин хер... — Светлейший снова вздохнул. — А сказать откровенно, никак не помогают.
— Так и знал.
— На то ж жалуются другие окрестные владельцы.
— Кто?
— Репнины князья, бояре Романовы и Нарышкины...
— Родственники мои, — задумчиво протянул царь. — М-да-а... А земли Войска Донского далече ли от ваших?
— Да рядом — по Хопру, Медведице, Бузулуку и их притокам.
— И в других местах то же деется.
— Так, мин хер. В воронежских дачах и по Слобожанщине помещики и монастыри рядом с донскими казаками живут. Споры и драки не переводятся. Сам знаешь — по Бахмуту и иным случаям.
— Знаю. Хорошо знаю. Давно. Донцы вон с епископом Митрофанвем воронежским задрались из-за земель в угодий Борщевского монастыря, к югу от Воронежа верстах в сорока. Земли-то, вишь, были во владении у казаков. А когда молод еще я был, при зазорном том лице [16] их отобрали у казаков и передали Митрофанию. Вот они с тех нор и злобятся. Потом еще описали земли по Битюгу, а там наша дворцовая волость появилась — более тыщи дворов и близ пяти тыщ крестьян обоего пола. Опять крик подняли те... И по другим случаям зацепы бывали.
— Неспокойно зело от них, мин хер. Взяться бы за них, да как следует.
— То же мыслю. Тут Макаров мне докладывал некие дела, все больше — о беглых. Указ мы подготовили для Долгорукова, князя Юрия, — о сыске тех воров и беглецов. Он с ними там поговорит как надо. — Петр сжал кулак. — Дьяку я сказал, чтобы остальные дела он обсудил с тобой. Разберись и моим именем прикажи.
— Слушаю, мин хер. Когда?
— Да нынче же. Что медлить?
Царь и светлейший поговорили еще немного о польских делах. Перебрали претендентов на польский престол — кто лучше. После Альтранштадта, позорного и изменного мирного договора Августа с Карлом, первый отрекся от польской короны и признал Станислава Лещинского как короля Речи Посполитой. Но львовская Вольная рада в марте 1707 года приняла решение — не признавать «состряпанного» шведами Станислава, избрать нового короля, считать Петра гарантом вольностей Речи Посполитой, точнее — ее шляхетства, выборности ее монарха. Но принять корону Польши и Литвы поочередно отказались сыновья Ява Собесского, выдающегося в популярного среди поляков короля Речи Посполитой в конце предыдущего столетия; затем — австрийский принц и фельдмаршал Увгений Савойский, Ференц Ракоци, вождь освободительного движения в Венгрии против австрийского господства, не прошел из-за возражений Людовика XIV, который к тому же хорошо относился к Станиславу Лещинскому. Еще один кандидат — великий коронный (польский) гетман Сенявский — не устраивал его земляков — магнатов. Ходили слухи в связи с польским троном о русских кандидатурах — царевиче Алексее и князе Меншикове. Но Петр не мог этого допустить — это означало бы русский протекторат над Речью Посполитой. Более того, полагал и заявил об этом прусскому королю в ответ на его вопрос:
— А о признании (кого-либо польским королем. — В. Б.) такое средство положить: который без помощи прочих останется собственною силою, того и признать.
Оба собеседника были согласны в том, что королем польским должен стать тот, кто обеспечит независимость Польши без иностранной помощи. Поскольку подходящих кандидатов не находилось, оставался все тот же Август Саксонский, так много досадивший царю и России. На том и решили.
...Меншиков и Макаров, бывший недавно подьячим Ижорской канцелярии, «в приказе у Меншикова», понимали друг друга с полуслова. Всесильный фаворит царя и незаменимый помощник Петра по Кабинету, его тайный кабинет-секретарь, оба верой и правдой служившие патрону, они нуждались друг в друге и помогали взаимно чем могли. Поручение Петра по донским делам потребно было исполнить, как обычно, скоро и с умом. Посему оба засели за бумаги. А их накопилось много зело. Светлейший, ставший уже надменным и высокомерным, к своему бывшему подчиненному относился покровительственно, но с его положением считался: как-никак а при особе царской пребывает.
— Господин секретарь! — Князь с сочувствием в тонкой усмешкой посмотрел на Макарова. — Сколь тягостно тебе с таким ворохом бумаг приходится. Сочувствую...
— Служба государева, ваша светлость, требует, потому и тружусь денно и нощно.
— Служить государю, — согласился светлейший, — наша наиглавнейшая забота. С чего начнем? Давеча его величество говорил о землях, спорных у донских казаков с соседями — по Медведице и Бузулуку, Хопру и Битюгу. Помещики тамошние и старцы монастырские челом бьют на обиды от казаков донских.
— Вестимо, бьют, Александр Данилыч. И большие люди — Салтыковы, Воротынские, Воронцовы, Долгорукие, Одоевские, владения их — в Тамбовском и Козловском уездах; и мелкие служилые люди, кои дачи получали по реке Медведице по многие годы — в 1693, 1701, 1702 и 1704 годах. По той же Медведице и соседним рекам Хопру, Вороне, Елани с притоками боярин Лев Кириллович Нарышкин, дядя государев, получил земли немалые — Конобеевскую волость в Шацком уезде, а в ней 777 угодий.
— Знаю. Хорошая дача государева... Недалеко от моих землиц. Крестьяне, люди дворовые тоже бегут на Дон?
— Бегут, Александр Данилыч. А донские казаки, из старшины и старожилых, их принимают в домах своих и зимовниках. Берут с них деньги, имение и вино за то укрывательство. А на те помещичьи и монастырские земли казаки приходят и их разоряют. Вот хоть бы тамбовские и хоперские вотчины Игнатия, бывшего епископа тамбовского.
— Это тот, которого сослали в Соловецкий монастырь по делу Талицкого?
— Он самый. Лет семь или шесть тому прошло. Книгописец тот вместе с Игнатием и боярином Хованским Иваном Ивановичем писали листы против особы государевой, звали царя антихристом, хотели его убить и на царство посадить князя Михаила Алексеевича Черкасского. За то Талицкого казнили, Игнатия расстригли, а боярина в тюрьму посадили.
— А что же с землями теми стало?
— Приказчик бывшего тамбовского епископа Автомон Гордеев писал в Монастырский приказ еще более пяти лет назад: в прошлом-де в 207-м году (1699 г. — В. Б.) хоперского Пристанского городка казаки насильством своим завладели без указу великого государя половиною Коренной вотчины, Ореховским юртом, рыбными и звериными ловли и бортными угодьи. И от того Ореховского юрта в приходе было в дом бывшему епископу с рыбной ловли всякой рыбы в год возов по 30-ти и больши, а з бортного угодья меду пуд по 20 с лишком.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
