Он закрывал глаза, и смоченное в ледяном уксусе полотенце ложилось на пылающий лоб. Это приносило недолгое облегчение, и в редкие минуты покоя и свободы от горячки и бреда Стаху чудилось, что он прав, только он один, и кроме этого ему больше ничего не нужно. Ничего, только упрямое осознание собственной правоты.
Если он не будет верить себе, он умрет. Потому что невозможно понять, как жить с той истиной, которую ему преподнесли родные люди. И дорогой братец в том числе. Стах почти ненавидел Юргена и разрывался от жалости к самому себе. Ему казалось, что он – пятилетний мальчик, заблудившийся в лесу. Кругом сосны, птичий пересвист и земляничные сполохи в мокрой траве, но за деревьями на взгорке дом, где его ждут, где двери распахнуты для него, а он медлит, стоя на раздорожье, не в силах выбрать нужную тропинку.
– Я думал, здесь тебя уж и похороним…
– В неосвященной земле? – Стах вымученно улыбнулся. Болезнь отняла у него все силы, даже на усмешку не осталось. – Среди язычников?
– Не юродствуй, – сказал брат серьезно, стараясь не показать, что уязвлен этой шуткой. – Какие, ради Христа, язычники.
– Не лги. Пожалуйста, не лги мне.
Юрген опустил глаза. Этот месяц не прошел для него даром, но Стаху ни к чему знать, сколько ночей он провел подле его постели. Пускай сердится, если ему так легче. Вежис прав: грешно разбрасываться родней, не каждый день у человека объявляются единокровные братья. Юргену забавно было вот так думать о Стахе, а если учесть, что между ними четыре года разницы… это потом, в зрелости, годы уже не имеют никакого значения… и несмотря на то, что новоявленный братец был старше, Юргену он представлялся кем-то вроде слепого щенка, которого еще учить и учить, прощать ошибки, опекать и воспитывать, но только осторожно, чтобы щенку, мнящему себя взрослым и опытным псом, казалось, будто бы он достиг мудрости своим собственным умом. Юрген плохо понимал, зачем следует так носиться со Стаховым самолюбием, гордостью и нобилитетом, но если бы кто-то другой точно так же обращался с ним самим… пожалуй, он был бы этому человеку безмерно благодарен.
А Стах… что же, он глупец, несмотря на все свои годы, он не ведает что творит и, в общем-то, заслуживает, чтобы его любили. Пускай даже и той странной любовью, только на которую Юрген был сейчас и способен.
Потому что Эгле назначена – не ему, и с этим ничего не возможно поделать.
Глава 5
Ликсна, Мядзининкай.
Конец мая, 1947 год.
Яр проснулся задолго до рассвета и еще некоторое время лежал, вглядываясь в серый сумрак. По растресканной штукатурке бродили смутные тени, они были похожи на облака и на птиц. Он вдруг подумал, что, может быть, видит в последний раз в жизни и эту комнату, и сумерки, клубящиеся под потолком. Может ведь и так сложиться, что после того, что он собирается сделать, он сюда уже не вернется. Ни сюда, ни куда-нибудь еще. Эта мысль не принесла ни тоски, ни ужаса. Он слишком хорошо знал изнанку и тайную подноготную смерти, чтобы ее бояться. Вот только Артема жалко, как они с теткой без него управятся…
И еще одна вещь тревожила, не давала покоя. Едва ли Кравиц хорошо понимал то, о чем говорил. Скорей всего, слышал где-нибудь, слово-то необычное, и звучит красиво, а в летописи кто же заглядывает. Да и нет ничего в них, так, сплошное суесловие, красивая сказка – и только. Свои и так знают, сколько кому положено, а посторонним ни к чему.
Но, так или иначе, со всем этим нужно было что-то делать. Взять хотя бы ту же Варвару. Кравиц, может, и не понимает, что творит, но если позволить ему продолжать в том же духе, они потеряют все, что с таким трудом и так недавно обрели.
Стараясь не шуметь, он выбрался на кухню, залил холодной водой из чайника пакетик ратворимого кофе. Коварный напиток не желал растворяться, плавал комками в буровато-коричневорй жиже, примерно так же вел себя и сахарин. Проклиная шепотом тяготы послевоенного времени и собственную дурацкую гордость, мешающую ему хотя бы изредка доставать по знакомству в Крево приличные продукты, Яр выбрался на террасу.
Половодье почти совсем отступило, но в саду было еще мокро, в глубоких лужах плавали яблоневые лепестки, застревали меж упрямо проросших перьев лука и укропных веток. На нижней приступке крыльца пристроился с брезгливым выражением на рыжей морде приблудный кошак. Лениво умывался, а при виде Яра молча убрался прочь. Яр посмотрел, как он перепрыгивает, будто заяц, с одной сухой лапинки на другую, и тоже принялся умываться.
Чистую и новую рубашку он приготовил загодя, еще с вечера, больше никаких обнов, правда, не нашлось, ну да как-нибудь, он, поди, не чужак, чтобы все обычаи блюсти в точности.
Он брился, выставляя вперед подбородок и по-птичьи выворачивая шею, пытаясь хоть так углядеть в осколок зеркала плоды своих трудов. Получалось плохо. Потом зеркало неожиданным образом повернулось к нему другим краем, в сумрачной пелене амальгамы он увидел свою щеку, густо намазанную мыльной пеной, а следом за этим ехидный Артемов голос спросил:
– Ты, никак, помирать собрался?
– С чего ты взял? – Яр даже испугался.
– Ну, а как, по-твоему, это выглядит? Подскочил ни свет ни заря, все новое да чистое на себя напялил, бреешься вот, а до начала работы еще три часа с лишним. Только не ври, что опять на свидание поскачешь.
– Почему «не ври»?
– А не похоже!
Яр решил не уточнять, на что это, в самом деле, похоже Слава Пяркунасу, Артем вообще ни о чем не догадывается. Для него дядюшка – самый обыкновенный человек, рядовой преподаватель, что правда, излишне принципиальный, чтобы по-родственному натягивать оценки или заступаться перед школьным начальством. Ему и в голову не придет предположить, что Яр – один из маршалков Райгарда.
– Между прочим, панна Катажина тебе через меня записку передала. Я еще вчера отдать хотел, а ты смылся и свистал где-то до ночи.
– Ну и что?
– А то, что человек переживал.
– Ты переживал, что ли? Или она?
– Насчет нее не знаю, я ее больше потом не видел. Ну, с тех пор, как вы с паном Кравицем поговорили там, в коридоре. Поэтому переживал я. Ну и прочитал. Она же по делу тебе писала, разве нет?
– Ну, допустим. – Яр стряхнул с лезвия клок пены и вытер щеку полотенцем.
– Ну и вот. В общем, на свидание к ней ты собираться никак не можешь, потому что она уехала. Еще вчера. Насовсем. Эй, ты что? Или ты за ней следом собрался?
В общем-то, так оно и было, если бы не некоторые особенности, о которых обычному человеку лучше не догадываться. Он-то знал, куда именно Кася уехала, только толку от этого чуть: ему-то путь туда пока что заказан. Неизвестно, надолго ли, но все же.
– В общем, Яр, – сказал Артем серьезно и без спросу отхлебнул кофе из дядюшкиной чашки. – Мне до синей лампады, куда именно ты собираешся. Но только ты учти: без меня ты и шагу не ступишь.
Угроза была вполне весомая, и в другое время Яр принял бы эти слова всерьез. Но не теперь. Потому что он и сам до конца не знал, как попасть туда, куда он собрался.
Было около шести утра, когда он вышел из дому, перед этим успев окончательно разругаться с племянником. Ну, в самом деле, как доказать пятнадцатилетнему лбу, почитающему себя в сто раз умнее и отважнее любого взрослого, что в спутниках он не нуждается?
Яр не стал объяснять Артему ничего. Он не произнес ни единого лишнего слова. Но как-то так поглядел – и племянник сник, и остался сидеть на террасе, растерянно мешая сахар в чашке с давно остывшим чаем.
Он не испытал ни тени угрызений совести. В самом деле, Райгард – не игрушки для самоуверенных подростков. А то, что он собирается сделать, и в Райгарде не всякому под силу и не любому дозволено.
Рассветное солнце пятнами лежало на мокрых после ночного ливня сосновых стволах. Птицы молчали – ни единого свиста, ни щелканья, – тишина, нарушаемачя только шелестом его шагов.
Обметанные ядовитой бахромой крапивные верхушки, яркие смолки, похожие на бледные звезды россыпи камнеломки в пышном покрове мха, повилика тянет сквозь тропу яркие плети, захлестывает пеной замшелые валуны и коряги.
Воздух пах хвоей, малиновыми листьями, влажной землей. С веток то и дело срывались тяжелые капли, сапоги и рубашка мгновенно промокли. Он шел по лесу, не разбирая дороги, не придерживаясь особенно никакого направления – но деревья расступались именно там, где ему было нужно, и тропа сворачивала туда, куда он хотел. Иногда боковым зрением он отмечал скользящие меж стволами неясные тени, которые посторонний человек принял бы за игру света и полутьмы в лесной чаще, но Яр знал, кто именно его провожает. И надеялся, что эта непрошеная свита, эти гости, пришедшие из-за грани, помогут ему. Сделают дорогу короче, а ожидание, предстоящее у Черты, не таким изматывающим.
