Отец мой так любил нас с матерью, и не на словах, а на деле, что пренебрег людской молвой, мнением общества, гласом народа, — ведь матушку по ее первому сожителю иначе не величали, как «командоршей», и она отзывалась на это прозвище, будто и впрямь за ней числилась энкомьенда. Не посмотрев ни на то, ни на другое, отец с нею обвенчался. Но ты, читатель, не подумай, будто поступил он опрометчиво. Каждый сам знает, что ему лучше: умному в его дому дурак не указ.

Но времечко шло. Усадьба моего отца, которой он обзавелся для развлечения, принесла ему одно разорение; доходов было мало, убытков много, деньги так и летели — и на хозяйство, и на пирушки. Такие поместья хороши, когда к ним имеешь другие, понадежней и прибыльней, и с тех живешь; для людей же не слишком богатых — это моль, поедающая все до ниточки, это червь-древоточец, от которого все идет прахом, это цикута в сосуде с амброй. Усадьба, тяжбы, разорительная страсть к моей матери и прочие расходы опустошили кошелек моего отца, и бедняга вскоре оказался на волосок от банкрутства, что, впрочем, было ему не в новинку.

Матушка была женщина хозяйственная, отнюдь не мотовка. В приданое она принесла все, что накопила в девичестве и при жизни кабальеро, как и то, что припрятала после его смерти, — всего тысяч десять дукатов. Деньги эти послужили отцу подспорьем; дела его поправились. Как фитиль в светильнике вспыхивает ярче, стоит подлить туда масла, так и отец снова заблистал: принялся сорить деньгами, завел карету и богатые носилки, и не потому, что моей матери уж очень этого хотелось, а чтобы пустить пыль в глаза и скрыть свою несостоятельность. Он изворачивался, как мог, но доходы не покрывали расходов. Один с сошкой, семеро с ложкой, а есть-то каждый день надо, дороговизна что ни год растет, дела идут из рук вон плохо. Случается, и праведно нажитое теряешь, а уж неправедная денежка и сама пропадает, и душу губит. Грех эти деньги принес, грех и унес, проку нам от них было немного, а тут еще отца болезнь подкосила и в пять дней свела в могилу.

Я тогда был несмышленышем, хотя пошел мне уже тринадцатый год; потеряв отца, я не больно кручинился. Нужда одолевала нас, но в доме оставались еще кое-какие драгоценности; мы их продавали, да тем и жили со дня на день. У разорившихся богачей обычно сохраняются некоторые безделушки, и эти обломки прежней роскоши порою ценней, чем весь капитал бедняка, — по ним, как по римским руинам, можно судить о былом величии.

Матушка моя, лишившись доброго и преданного супруга, сильно горевала. Осталась она одна-одинешенька, без достатка, а возраст уже не позволял ей пустить в ход свои прелести и вернуть себе прежнюю славу. Ее красота еще не вполне увяла, и все же годы прошли не бесследно. Некогда ее милости добивались толпы воздыхателей, и ей было обидно, что все это миновало и ни один стоящий мужчина, от которого можно поживиться, на нее уже не смотрит, — иного она сама бы не приняла, да и я бы не позволил.

Даже тут мне не повезло! Красота матушки исчезла и перестала приносить доход как раз тогда, когда я более всего в этом нуждался. Исчезла — это я, пожалуй, неверно сказал. Матушка еще была хороша собой: в тот день, когда она надела вдовий чепец, ей, думаю, было лишь чуть побольше сорока. Видел я потом перезрелых дев постарше ее и к тому же не таких привлекательных, которые корчили из себя девочек, уверяя, будто только вчера еще в куклы играли. Но матушка, хоть и не была старухой, ни за что не продешевила бы и скорее умерла бы с голоду, нежели спустилась хоть на ступеньку ниже или нанесла малейший урон своей чести.

Итак, я остался без обоих отцов, и, что всего хуже, нам приходилось блюсти честь дома, в котором уже не было человека, способного ее поддержать. По отцовской линии я мог бы поспорить в знатности с самим Сидом, ибо в моем свидетельстве о крещении значились весьма громкие имена. По материнской линии тоже числилась куча всяческих предков. Как я потом узнал, там было больше привоев, нежели в толедских садах. Скажу открыто, что моя матушка следовала по стопам своей родительницы, у нее брала образчик для своих узоров, в ее делах находила пример для доблестных деяний. Во всем подражая родительнице, матушка, однако, не сумела так удачно родить: для бабушки дочка стала утешением, а я для матери — наказанием господним.

Если матушка сумела опутать двух мужчин, то бабка проделала то же с двумя дюжинами. Они у ней, точно цыплята, ели из одной миски, спали в одном гнезде, друг друга не клевали, так что клобучки надевать им не приходилось. Когда родилась дочь, бабка впутала в это дело множество знатных господ, клялась и божилась каждому, что это его ребенок. Малютка походила на всех — глаза у нее были одного отца, рот и прочие черты — другого, телосложение — третьего; даже родинки подделывала хитрая мамаша, а одного простака убедила, что дочурка плюется точь-в-точь как он. В этом бабка была мастерица, и в присутствии одного из отцов она называла дочку по его фамилии, а если приходило сразу несколько, то просто по имени. Окрестили же мою матушку Марселой, и, понятно, к этому имени прибавлялось звонкое «донья»; ведь дама без «доньи» все равно что дом без крыши, мельница без жернова и тело без тени. О фамилиях нечего и говорить; уж поверьте, что бабка позаботилась снабдить свою дочь самыми громкими, приписав к ее родне столько знатных семейств, что любой герольд запутался бы; перечислять все эти фамилии — что поминальник читать. Более всего бабушка благоволила к Гусманам;[50] однажды она по секрету сообщила моей матери следующее: повинуясь голосу совести и не желая обременять душу тайной, она должна признаться, что по неким косвенным приметам считает ее дочерью одного кабальеро, близкого родича герцогов Медина Сидония[51].

Бабка была женщина мудрая и жила припеваючи до самой своей смерти. Дивиться тут нечему: могильный мрак поглотил ее, когда для моей матери уже забрезжила заря, так что дочка была ее опорой. Первый же грех с богачом-перуанцем[52], у которого денег куры не клевали, принес им больше четырех тысяч дукатов. Чести свей бабушка не пятнала, долг блюла свято, никому себя в обиду не давала и даже дьяволу дани не платила. Кабы и нам так повезло, мы бы не тужили; всего лучше было матушке родить мне сестру, чтобы та стала ей опорой, посохом в старости, маяком в бедствиях, надежной гаванью для нас, потерпевших крушение. О, тогда бы мы натянули фортуне предлинный нос!

Ведь Севилья — самое удобное место для купли-продажи: здесь всякий товар находит покупателя, на все есть любители. Этот город — родина всесветная, открытый заповедник, запутанный клубок, широкое поле, надежный маяк, малое подобие вселенной, родная мать сиротам, прибежище грешников, здесь во всем есть нужда и никто не нуждается; если же товар не продашь в Севилье, вези его в Мадрид — море, куда впадают все реки и где всему найдется место. Я бы сумел ловчить не хуже других. Достались бы и на мою долю пенсии, синекуры, комиссионные и прочие почтенные доходы — с таким кладом в семье все дороги были бы мне открыты. Уж по крайности ели бы мы и пили не хуже самого короля. Если у тебя есть такой ходкий товар, как смазливая сестренка, всегда найдешь охотника купить ее и под такой залог получишь все, что душе угодно.

Но мне, как вы уже слышали, не повезло: остался я один как перст, не было у меня тенистого дерева, чтобы укрыться от зноя, нужда-горе одолевали меня, дошла честь, что нечего есть, сил было мало, забот много, а делать я ничего не умел. Посудите, прав ли был я, подросток, — в ту пору у меня уже ломался голос, — если при таком благородном происхождении рассчитывал на что-то лучшее.

Чтобы выбраться из нужды, я надумал попытать свои силы, покинув матушку и родной край. Так я и сделал, а чтобы никто меня не узнал, отказался от фамилии отца и назвал себя по матери — Гусманом, прибавив к сему Альфараче — название места, откуда был родом. Так отправился я повидать мир и начал скитаться по белу свету, препоручив себя богу и добрым людям, которым в ту пору еще доверял.

ГЛАВА III

о том, как Гусман ушел из дому в пятницу вечером и что случилось с ним в харчевне

Мальчик я был изнеженный и балованный, потому что рос в Севилье без отцовского присмотра, при матери-вдове, о чем ты, читатель, уже знаешь. Дома меня пичкали ветчинкой, сдобными булочками, сбитыми сливками и вареньем из розовых лепестков на меду; лелеяли и холили пуще какого-нибудь купеческого сынка из Толедо. Нелегко было мне покидать родительский дом, друзей и близких, да и любовь к родным местам томила сердце. Но ничего не поделаешь, надо было уходить. Придавало мне духу желание повидать свет и добраться до Италии, где я надеялся познакомиться с почтенной моей родней.

Из дому я вышел поздно вечером и, как теперь мне ясно, в недобрый час, Надежда сулила мне золотые горы, а я потерял и то, что имел. Со мной получилось то же, что с собакой, погнавшейся за тенью от куска мяса, Едва я переступил порог, как невольно из моих глаз хлынули потоки слез, обильных, как воды Нила, и заструились по лицу и одежде. Из-за слез и наступивших сумерек я ничего не видел вокруг — ни неба над головой, ни земли под ногами. Дойдя до больницы святого Лазаря[53], расположенной невдалеке от города, я уселся на ступенях у входа в сей святой приют.

1 ... 15 16 17 18 19 20 21 22 23 ... 84

На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Гусман де Альфараче. Часть первая - Матео Алеман бесплатно.

Похожие на Гусман де Альфараче. Часть первая - Матео Алеман книги

Кавалер ордена бережливцев - Франсиско де Кеведо - Европейская старинная литература
Песнь о Роланде - Средневековая литература - Европейская старинная литература

Оставить комментарий