Несколько дней спустя предложение Черчилля поддержали в комиссии по иностранным делам Национального собрания Франции. 21 мая Эйзенхауэр высказал мнение, что для начала следует провести совещание лидеров трех западных держав, чтобы согласовать их позиции перед грядущей конференцией. И в «Правде» 24 мая появилась редакционная статья «К современному международному положению», сводимая к одной четкой фразе: «Советский Союз всегда готов с полной серьезностью и добросовестностью рассмотреть любые предложения, направленные на обеспечение мира и возможно более широких экономических и культурных связей между государствами». В Паньмыньчжоне же переговоры возобновились еще 26 апреля. Спустя месяц удалось сблизить позиции обеих сторон и 8 июня подписать соглашение об обмене военнопленными, а 27 июля — о перемирии.
Тогда же новое советское правительство начало форсировать разрешение германской проблемы. 29 мая была ликвидирована Советская контрольная комиссия, а главнокомандующего советскими войсками в ГДР избавили от занятий гражданскими делами, которые передали в ведение верховного комиссара СССР в Германии B.C. Семенова. 5 июня аналогичные меры провели в Австрии, где спустя неделю верховного комиссара И.И. Ильичева возвели в ранг посла. 26 июня СССР официально объявил о досрочном освобождении и возвращении на родину немецких военнопленных.[45]
Тем временем Молотов уже с середины апреля восстанавливал свои прежние позиции в МИДе. Определенную роль сыграл в том отъезд Вышинского в Нью-Йорк как советского представителя в ООН. Всего за две недели Молотов успел отправить Малика послом в Лондон, утвердить возвращенного в Москву Громыко своим первым заместителем, а так и не уехавшего еще в Пекин Кузнецова — своим вторым заместителем. Избавился он и от В.Н. Павлова (прежнего переводчика у Сталина), которого «спихнул» главным редактором в Издательство литературы на иностранных языках, и заменил посла в Париже А.П. Павлова на С.А. Виноградова, побывавшего вместе с Молотовым в опале. Затем назначил на ключевые посты в МИДе как заведующих отделами хорошо знакомых ему по совместной работе лиц: А.А. Соболева — по странам Америки, Н.Т. Федоренко — по странам Дальнего Востока, Г.П. Пушкина — сначала по странам Среднего и Ближнего Востока (его заменил Г.Т. Зайцев), а затем в 3-й европейский отдел.
Несколько иначе, довольно келейно, стал готовить Маленков осуществление второй составляющей своего плана: переориентацию производства с военной на мирную продукцию. О предстоящей конверсии и ее масштабах до середины лета практически не знал никто, кроме лиц, напрямую связанных с предварительными расчетами по отраслям и заводам и введением их в народно-хозяйственный план и бюджет. Вызывалась такая скрытность тем, что при решении не внешнеполитической, а сугубо экономической проблемы союзников у Маленкова в узком руководстве быть не могло. Ни Берия, ни Булганин не желали умаления роли оборонной промышленности и сокращения всегда неограниченных ассигнований на вооружение. Их поддерживал и Зверев, представивший 11 апреля такой второй вариант бюджета, в котором только открытые военные расходы составляли 24,8 %.
Это означало отказ от завершения восстановления народного хозяйства и от модернизации промышленности. А ведь приходилось учитывать еще и секретные статьи бюджета: расходы на содержание внутренних и пограничных войск, создание водородной бомбы, баллистических ракет Р-5 и Р-11 составляли около трети годовых ассигнований. Столь непосильное для страны бремя порождало длительную отсрочку надежд народа на материальное улучшение жизни. Конечно, при еще сохранившейся конфронтации двух блоков нечего было думать о поддержке со стороны Президиума и Пленума ЦК партии смены курса внутренней политики, об одобрении конверсии. Узкому руководству, страдавшему синдромом 22 июня 1941 г. и пораженному острой ксенофобией, выражавшейся в вульгарной трактовке борьбы социализма и капитализма, следовало сначала предъявить неоспоримые свидетельства разрядки. Например — мир в Корее. Затем доказать, что разрядка приобрела необратимый ход. И только потом заводить разговор о сокращении военных расходов.
Потому-то Маленков применил не раз испытанную в кулуарах Кремля тактику. Внешне все выглядело как очередная реорганизация системы управления. В действительности началась децентрализация военно-промышленного комплекса (ВПК). Еще в первой половине марта Маленков настоял на ликвидации отраслевых бюро при Совмине и сумел разделить контроль над ВПК между «ястребом» Берией, «голубями» Сабуровым, Малышевым и пока не игравшим самостоятельной роли Д.Ф. Устиновым. Следующим шагом к конверсии стало закрытое постановление Совета Министров СССР от 11 апреля «О расширении прав министров СССР». Оно наделило значительной самостоятельностью не всех министров СССР, а только тех, кто непосредственно руководил промышленностью, строительством и транспортом, т. е. Сабурова, Малышева, Первухина, Устинова и немногих иных. Они освобождались от необходимости согласовывать или утверждать значительный круг повседневных вопросов в Президиуме Совета Министров, т. е. у Берии, Молотова, Булганина и Кагановича, и в ЦК КПСС — у Хрущева через соответствующие отделы ЦК, занимавшиеся контролем за выполнением производственных планов.
Постановление от 11 апреля предоставило министрам СССР права: утверждать структуру и штаты административно-управленческого аппарата как самих министерств, так и подведомственных предприятий и строек; изменять ставки зарплаты и тарифные сетки, вводить в необходимых случаях прогрессивную или повременно-премиальную системы оплаты труда, переводить предприятия в более высокую по оплате группу; утверждать или изменять проектные задания, сметно-финансовые расчеты, капиталовложения по отдельным стройкам, годовые планы ввода в действие или ремонта оборудования; перераспределять между предприятиями свободные оборотные средства или их излишки, изменять годовые ассигнования, переводить кредиты из статьи в статью; изменять номенклатуру продукции.
Если бы постановление ограничивалось только этими вопросами, оно не изменяло бы изжившую себя систему управления народным хозяйством, которая сложилась в годы первой пятилетки и годилась для руководства отраслями, имевшими тогда по два-три завода или комбината, по пять-шесть строек. Остался бы консервативно-бюрократический механизм управления, приобретавший все более деструктивный характер, и усугубился порочный стиль руководства, вот уже четверть века сводившийся к одному: «План любой ценой и непременно досрочно!» Но постановление содержало и такие пункты, которые наделяли некоторыми правами директорский корпус, разрешив ему продавать, покупать, безвозмездно передавать и получать излишки нефондированных материалов, демонтированное оборудование, сами фонды.[46] Это послабление развязало хозяйственникам руки и должно было постепенно, рано или поздно, подорвать основы старой управленческой системы.
В мае началась новая перестройка лишь двумя месяцами раньше реорганизованных министерств. Упрощались их центральные аппараты и сокращались штаты (от 12 % в Минфине до 41 % в Мингосконтроле). Свидетельством перемен стали и реформы в республиках. В конце марта укрупнение министерств началось в Азербайджане. 4 мая оно распространилось на Казахстан, РСФСР, Украину, Киргизию и Латвию, а завершилось к середине июня. С 22 апреля по 28 мая в Эстонии, Латвии, Литве, Грузии, Татарии и Башкирии ликвидировали областное деление, введенное двумя годами ранее. Реформа медленно, но заметно приобретала черты целенаправленной борьбы с бюрократией. Уже на своем первом этапе она высвободила из управленческих структур более 100 тыс. человек, основную часть которых направляли на производство. Многих чиновников понизили в должностях, лишили огромных зарплат и различного рода привилегий, включая телефоны правительственной связи («вертушки»), персональные машины, спецполиклиники и спецстоловые (в которых приобретались дефицитные продукты высокого качества чуть ли не задаром) и такое денежное довольствие, как неофициальную добавку к зарплате («конверты»).
Однако, опасаясь восстановить против себя сильный в массе бюрократический аппарат, Маленков совершил и обходной маневр, попытавшись расслоить чиновников и перетянуть на свою сторону тех, на кого ему пришлось бы опираться в дальнейшем. Секретными постановлениями Совета Министров СССР от 26 мая и 13 июня были значительно повышены размеры вложений в «конверты» для некоторых должностей.[47] Это повышение персональных ставок двум группам бюрократии — главам союзных министерств и местных исполкомов — прояснило отношение Маленкова к республиканским правительствам и их министерствам как излишним и надуманным для управления экономикой. Маленков стремился постепенно добиться ликвидации существовавшей лишь в строчках Конституции призрачной суверенности союзных республик. Отрицательно относился он и к необычайно возросшим за последние годы, особенно после вступления в ООН БССР и УССР, претензиям республик на большую самостоятельность. Он был поборником унитарного государства.
