Женщина с узлом черных волос отворила дверь. Кати заранее придумала, что скажет, объясняя свой приход, но не успела и рта раскрыть, как услышала:
— Здравствуй, Кати, проходи!
Черноволосая женщина провела Кати на кухню. Там у стола сидела Персик, перед нею лежала открытая книга. Хрестоматия. Кати положила цветы на скамеечку возле двери. Ничего, мама Персика потом сама найдет их и догадается, что это для нее. Кати села рядом с Персиком. Та пододвинула ей книжку и пальцем показала, где она остановилась.
— Читай! — предложила она. — А то так мычишь всегда, что слушать тошно.
Кати посмотрела на побелевший кончик ее пальца, потом шепотом, чтобы не услышала мама, спросила:
— У вас и ванная есть?
Персик строго кивнула, но не позволила Кати увильнуть от чтения. И как раз, когда они закончили, ее мама обнаружила на скамеечке у двери цветы.
— Что это? — спросила она.
— Цветы, — пояснила Кати бесстрастным голосом.
— Кому ж ты купила?
— Я не купила, а так получила у Хромого дяденьки и вам принесла.
— Мне? — удивилась она и, растроганная, стала разворачивать бумагу. — Славная ты девочка, Кати. Марика много рассказывала о тебе.
От неожиданности Кати не сразу сообразила, кто это про нее рассказывал, и только потом вспомнила, что зовут-то ее подружку, собственно, Марикой Гараш, а дома и не знают, что в школе ее прозвали Персиком. Тетя Гараш принесла из комнаты вазу, налила в нее воды, поставила цветы, расправила их и унесла обратно в комнату. Кати, сгорая от любопытства, проскользнула за ней следом. В комнате приятно пахло горящими дровами. Топили здесь камин только вечером, когда должен был прийти дядя Гараш. Вообще же комната напоминала комнату тети Бёшке, она и по величине была такая же, только выходила не прямо во внутренний двор, а на галерею. Но зато какая была у них чистота! Кати вдруг очень захотелось, чтобы пол у них дома также сверкал, как вот этот. И Кати, не откладывая, осведомилась у тети Гараш, что она делает с полом, отчего он так сверкает.
— Я натираю его пастой, — ответила тетя Гараш и улыбнулась Кати точно так же, как улыбается Персик. — Я потом запишу тебе ее название.
Кати кивнула и, когда налюбовалась вдоволь чистенькой комнатой с таким приятным запахом, вдруг задумалась: а зачем, собственно, она пришла сюда? Чтобы рассказать Персику, куда ездила сегодня утром? Тогда зачем же только что, в кухне, сказала, что была больна, когда Персик спросила, почему пропустила школу? Теперь уж поздно просить у нее совета, самое лучшее — уйти. Пол Кати уже видела, свадебную фотографию тети Гараш тоже, словом…
— Целую ручки, — пробормотала она и пошла к двери.
— Подожди, Кати, не уходи! — схватила ее за руку тетя Гараш. — Поужинаешь с нами. Дядя Гараш сейчас придет. Помоги Марике накрыть на стол. — И она подтолкнула ее на кухню.
Дядя Гараш действительно пришел очень скоро, поздоровался, заглянув к ним на кухню, и отправился прямо в ванную, чтобы побриться.
— Вечером? — удивилась Кати.
— Ну конечно, — ответила тетя Гараш. — Он хочет нравиться своей семье.
«Я тоже попрошу папу бриться вечером, — решила Кати, которой все это пришлось очень по вкусу. — Ну, по крайней мере, уговорю бриться почаще».
Сразу после ужина Кати собралась домой, но теперь ее удержал дядя Гараш.
— Ты, наверное, боишься меня, потому и убегаешь, — пошутил он.
«Совсем я вас не боюсь, и потом от вас так славно пахнет!» — улыбнулась ему Кати, но вслух сказала только, что ей еще нужно посуду вымыть, потому что после обеда она не успела, а Шаньо еще небось яичницу себе жарил, так что теперь сковороду недочистишься.
— Ну, а мама твоя?.. — спросил дядя Гараш.
— У меня нет мамы.
Стало так тихо, как бывает в классе, когда тетя Дёрди прикрикнет на них. А ведь никто и не кричал, Кати говорила совсем тихо, чуть слышно. Нет у нее мамы, она была совсем маленькая, когда мама умерла. Но все-таки немножко она помнит ее. Нет, какие глаза у нее были, не помнит — может, карие, а может, черные; и ростом какая была, не помнит — высокая ли, нет ли. Даже рука Катина забыла, как гладила свою маму, даже память и голоса не сохранила. А вот сердцем Кати помнит ее. Скажет себе иногда: «Мама!» — и на душе становится как-то особенно тепло. И хочется уткнуться лицом в ее голубую шаль. «Мама»…
Это было первое слово, которое вымолвила Кати. Бабушка уже думала, что Кати так и не будет никогда говорить. Шаньо в ее возрасте и стишки наизусть знал, Руди есть просил вполне понятно, а Кати все еще ни словечка не произносила. Папа тоже бояться стал, что останется она на всю жизнь немой. И в это самое время заболела мама. Очень сильно заболела. А доктора позвать, лекарства купить было не на что — папа тогда не работал. Тогда еще такое время было, не верили ему, не любили таких, как папа, вот и гнали. Но все же бабушка придумала выход: решила отвезти маму в больницу, потому что в больнице лечили бесплатно, — а бабушка была умная женщина. Умная-то умная, но в больницу отвезла маму слишком поздно. И на другой день вернулась домой заплаканная, с одной только голубой шалью. Кати стояла тогда перед кладовкой. Увидела шаль, протянула к ней ручонки и как закричит: «Мама!» Это было ее первое в жизни слово.
Тишина стала невыносимой, она словно душила Кати. И девочка заговорила быстро-быстро:
— Мама была очень красивая. Бабушка рассказывала, что ее даже в кондитерскую на Главной площади впускали — такая она была красивая. Нас-то прогоняли оттуда — и меня, и Надьхаю тоже. Да и из других мест тоже прогоняли.
И Кати рассказала про Первое мая, и как лопнул в воздухе воздушный шарик, и как ее вышвырнул из колонны какой-то дяденька. Персик сидела, прижавшись лицом к рукаву своего папы, и слушала, помаргивая, как сонная собачонка. А Кати вспомнила и то длинное слово, которое так дружно кричали все Первого мая, и спросила, что это такое — «солидарность рабочих».
— Это значит, что каждый рабочий борется за интересы всех, — объяснил дядя Гараш. Но Кати тупо смотрела перед собой, и он поспешил продолжить: — Ну, когда человек думает не только о себе, о своем, скажем, заработке, но и о других тоже. Например, там, где есть капиталисты… Ты знаешь, что такое капиталисты?
— Нет.
— Это богачи, которые…
— Ага, как доктор Жига! — прервала его Кати и рассказала, кто такой доктор Жига.
— Доктор Жига не капиталист, — возразил дядя Гараш, — потому что он сам зарабатывает свой хлеб тем, что лечит больных. А капиталист богатеет потому, что на него работают другие. Ну вот. И если один капиталист платит своим рабочим меньше, чем другие, тогда рабочие других заводов борются за то, чтобы их товарищам увеличили плату. Поняла?
Кати кивнула, хотя и не поняла ровным счетом ничего, но ей не хотелось сердить дядю Гараша. К тому же во всем этом ее заинтересовало только одно, и она тут же спросила:
— А если я стану большой и буду работать на заводе, тогда за меня другие рабочие тоже будут бороться?
Дядя Гараш ласково посмотрел на Кати и сказал:
— Вот вырастешь, придешь к нам на завод, и мы все будем заботиться о тебе. Хорошо?
— А пока учись читать как следует, — вставила Персик, — иначе тебя не примут.
— Конечно, — подтвердил и дядя Гараш, — учиться надо как следует.
От этого замечания Кати стало не по себе. С некоторых пор она стала нервничать, едва заходила речь о школе. Раньше эти разговоры были для нее, все равно как если бы кто-то сказал: «Идет дождь». Идет, не идет — какая разница? Ну, вызовут отвечать, ну, ничего не знаешь — велика ли беда? Как-то в начале года Коняшка такой сыр-бор устроил из-за того, что уроков не выучил, целую переменку дрожал — спросят или нет? Кати тогда только плечами пожимала: хоть и вызовут — подумаешь! Как пойдешь к доске, так и вернешься… Но последнее время Кати решительно было не по себе, если ее вызывали, а она ничего не знала. Как-то после урока географии, когда она целых три минуты напрасно вглядывалась в рельеф Задунайщины, к ней подскочила Феттер и тягучим своим голосом сердито сказала, что Кати портит их классу «среднюю успеваемость». Кати было на это, конечно, наплевать, да она и понятия не имела, что это за штука — «средняя успеваемость». Но сейчас… Сейчас, конечно, было бы лучше, если бы дядя Гараш позабыл о школьных ее занятиях. Поэтому Кати совершенно неожиданно спросила вдруг, нельзя ли устроить Шаньо на тот завод, где работает дядя Гараш. Дядя Гараш задумался, а Кати вдруг обрадовалась даже, что спросила его об этом. В самом деле, как было бы хорошо, если бы Шаньо мог работать рядом с дядей Гарашем. Для Руди и кирпичный завод хорош, ему ведь ничего на свете не нужно, разве что книжку для пения стянуть или жениться. Но Шаньо надо обучить какому-нибудь хорошему ремеслу. Он ведь славный, Шаньо, да и пять классов как-никак окончил. Дома о таких вещах бабушка думала, а сейчас кто о нем позаботится, если не Кати?
