паутину, и Магбейн вспомнил, что почти настало время вечернего визита врача.
Дерзнуть ли довериться врачу? Сэр Утер не так уж хорошо его знал. Семейный доктор некоторое время назад умер, а этого нового привел Гай. Сэру Утеру не особенно нравилась его манера, одновременно оживленная и желчная. Возможно, этот врач в сговоре с Гаем; возможно, он помог тому найти удобный способ избавиться от старшего брата, сделав его кончину неизбежной. Нет, с доктором говорить нельзя.
Но кто мог ему помочь? Его друзья всегда были немногочисленны, да и они покинули его. Поместье находилось в безлюдных краях – все способствовало предчувствуемому предательству. О господи! Его душат, его хоронят заживо…
Кто-то тихо открыл дверь и подошел к нему. В безысходности и беспомощности своей несчастный даже не попытался повернуться. Вошедший приблизился, и стало видно, что это Холтон, престарелый дворецкий, служивший трем поколениям Магбейнов. Может, довериться Холтону? В таком случае надо поговорить с ним прямо сейчас.
Сэр Утер Магбейн подобрал слова, с которыми обратится к дворецкому, и пришел в ужас, когда язык и губы отказались повиноваться. Вплоть до этого момента он не замечал ничего подозрительного: его ум и чувства были необычайно обострены. Но теперь оказалось, что органы артикуляции охватил ледяной паралич.
Он попытался поднять бледную скрюченную руку и подозвать Холтона, но рука осталась недвижно лежать на покрывале, несмотря на мучительные, титанические усилия воли, которые он предпринимал. В полном сознании, но неспособный ни шевельнуть пальцем, ни опустить веки, он мог только лежать, глядя, как в слезящихся глазах старого дворецкого зарождается тревога.
Холтон подошел ближе и протянул трясущуюся руку. Магбейн видел, как рука тянется к нему, нависает над его телом, опускается к сердцу, исчезая из поля зрения. Она его не коснулась, – по крайней мере, он не ощутил прикосновения. Комната быстро погружалась во мрак – странно, что стемнело так быстро, – а на рассудок коварным туманом наползало забытье.
Со знакомым ужасом, с ощущением, что все невыносимым образом повторяется и он делает то, что уже делал раньше, до смерти напуганный, он чувствовал, что падает в непроглядно-черную бездну. Лицо Холтона уменьшалось, становясь далекой звездой, с ужасной быстротой уносясь вдаль над безмерными пропастями, на дне которых Магбейна ждала безымянная, неотвратимая судьба, – судьба, которой он едва не достался в предыдущий раз, встреча с которой была предопределена с начала времен. Он падал, бесконечно падал вниз, звезда исчезла, не стало нигде никакого света, и его сознание полностью померкло.
Возвращаясь, сознание Магбейна приняло форму причудливого сна. В этом сне он помнил, как падал в бездну, и решил, что падение после смутного перерыва продолжилось по чьей-то злой воле. Огромные демонические ладони, казалось ему, подхватили его во мраке, уходящем в надир, подняли, пронесли по неисчислимым маршам подмирных лестниц, по коридорам, что ведут в чертоги ниже самого ада.
Везде была ночь – он не видел очертаний тех, кто нес его, поддерживая за ноги и за голову, но слышал их неумолимые, неустанные шаги, отдававшиеся гулким похоронным эхом в черных подземельях, и чувствовал, как возвышаются над ним их фигуры, сдавливая его с боков и сверху неким неосязаемым манером, какой возможен только во сне.
Где-то в этой адской ночи они положили его, оставили, а сами ушли прочь. Во сне он слышал их удаляющиеся шаги, что отдавались свинцовым эхом, нескончаемым и зловещим, по лестницам и коридорам, которыми они шли сюда со своей ношей. Наконец где-то на верхних ярусах пропасти раздался долгий лязг закрывающихся дверей, – лязг, отягощенный невыразимым отчаянием, подобно падению титанов. После того как угасли последние отзвуки, отчаяние осталось, бездвижное и беззвучное, и воцарилось безраздельно, безгранично во всех закоулках этой могильной преисподней.
Торжествовала тишина – промозглая, удушающая, вековечная тишина, словно вся вселенная умерла и сошла в некую подмирную могилу. Магбейн не мог ни шевельнуться, ни вздохнуть, однако ощущал без помощи физических чувств, что окружен бесконечным множеством мертвых тел, лежавших там без надежды на воскрешение, как и он сам.
Затем в его сон без различимого перехода впластался другой сон. Магбейн забыл ужас и безысходность своего падения, как новорожденный ребенок может забыть ранее случившуюся смерть. Ему казалось, что он стоит под лучами мягкого солнца среди радостных пестрых цветов. Апрельская трава под его ногами была высока и упруга, весенние небеса – в точности как в раю, и в этом Эдеме он был не один – его бывшая невеста Элис Маргрив улыбалась ему среди цветов.
Он шагнул к ней, исполнившись несказанного счастья, – и в траве у его ног разверзлась и стала с ужасной быстротой шириться черная яма в форме могилы. Бессильный перед своим фатумом, он низвергся в яму, падая, падая нескончаемо, и тьма сомкнулась над ним, со всех сторон набросившись на тусклую светящуюся точку – все, что осталось от апрельских небес. Свет погас, и Магбейн снова очутился среди мертвецов в склепе, что лежит ниже преисподней.
Медленно, чуть заметными неверными шажками в его сон начала проникать реальность. Поначалу не было никакого представления о времени, лишь угольно-черная неподвижность, в которой тонули и эоны, и минуты. Затем – неизвестно через какой канал восприятия – к Магбейну вернулось осознание длительности. Оно обострялось, и ему стал слышаться отдаленный глухой стук с длинными мерными паузами. В затемненном уме проснулись и зловеще зашевелились мучительное сомнение и растерянность, сопряженные с неким ужасом, который он не мог опознать.
Теперь он ощутил телесный дискомфорт. Промозглый холод, начинавшийся как будто прямо в мозгу, пополз вниз по членам, достиг конечностей, вызвав в них покалывание. Еще сэр Утер почувствовал, что нестерпимо стиснут и лежит, неестественно вытянувшись. С нарастающим страхом, которому пока не находил названия, он слушал, как далекий глухой стук приближается, пока источник его не оказался внутри его тела, а стук не обернулся уже не просто звуком, но осязаемым биением сердца. Восприятие прояснилось, и сэр Утер мгновенно, подобно удару черной молнии, осознал то, чего и боялся.
Кошмарное понимание пронизало его смертельным ужасом и сковало ледяным холодом. Все его члены точно свело столбнячной судорогой, горло и сердце будто стиснули железные обручи, не давая дышать, раздавливая, как некий инкуб во плоти. Сэр Утер не осмеливался, не мог шевельнуться, чтобы подтвердить свой страх.
Потеряв все мужество перед лицом жестокого рока, он изо всех сил пытался хоть немного собраться с духом. Нельзя поддаваться ужасу, иначе сойдешь с ума. Возможно, это все-таки сон; возможно, он лежит в своей кровати, в темноте, и, если протянет руку, она не упрется
