Мне видятся бледные трупы в бурных волнах, смертные одры, залитые горькими слезами, и могилы в пустынях, где нет человеческого следа. Мне слышатся безумные стенания женщин, тихий плач детей, сухие всхлипывания сильных мужчин. И все из-за кексов. Баранья котлета и бокал шампанского не навели бы меня на столь грустные фантазии.
Полный желудок – отличное подспорье для поэта, и вообще любые сантименты невозможны натощак. У нас нет ни времени, ни желания погружаться в придуманные проблемы, пока мы не избавились от реальных бед. Мы не станем вздыхать над мертвой птичкой, если в доме судебный пристав, а если наши мысли только о том, где бы взять еще шиллинг, то нам не до переживаний по поводу холодной улыбки квартирной хозяйки – пусть себе улыбается хоть холодной улыбкой, хоть горячей, хоть любой другой.
Глупцы, а глупцами я презрительно именую тех, кто не разделяет моего мнения; и если есть на свете человек, которого я презираю больше, чем кого бы то ни было, так это тот, чье мнение хоть в чем-то отличается от моего хотя бы по одному вопросу, так вот, глупцы, не испытавшие несчастий в полной мере, говорят, что душевные страдания гораздо тяжелее телесных. Какая романтическая и трогательная теория! Отличное утешение для безответно влюбленного юнца, который смотрит сверху вниз на бледное лицо голодного бедняка и думает: «Ах, как ты счастлив по сравнению со мной!» Она также приносит успокоение старому толстяку, со смехом рассуждающему о превосходстве бедности над богатством. Да только чушь все это – сплошное ханжество, и ничего более. Раскалывающаяся от боли голова быстро заставляет забыть разбитое сердце. Сломанный палец изгоняет все воспоминания об опустевшем стуле. А когда в желудке совсем пусто, то голод заглушает все остальные чувства.
Мы, холеные и упитанные, вряд ли способны вообразить себе, что такое голод. Мы знаем, каково не иметь аппетита и отворачиваться от поставленных перед нами изысканных яств, но не представляем себе, что такое мечтать о еде: грезить о хлебе, когда другие выбрасывают его; жадно вглядываться голодными глазами в скудную похлебку в очаге за грязным оконным стеклом; страстно желать кусочек горохового пудинга и не иметь на него денег; с аппетитом жевать сухую корку и считать обглоданную косточку деликатесом.
Для нас голод – это роскошь, пикантный соус, придающий вкус блюдам. Имеет смысл нагулять аппетит, чтобы потом испытать блаженство от еды и питья. Если вы хотите получить настоящее удовольствие от ужина, совершите загородную прогулку миль на тридцать после завтрака и не ешьте ни кусочка, пока не вернетесь домой. Как заблестят ваши глаза при виде белой скатерти и расставленных на ней блюд! С каким вздохом облегчения вы отставите опустошенную пивную кружку и положите вилку и нож! А как уютно вы себя почувствуете после ужина, откинувшись в кресле и закурив сигару и с какой радостью улыбнетесь окружающим!
Однако прежде чем реализовать этот план, убедитесь, что вас в самом деле будет ждать сытный ужин, иначе испытаете жестокое разочарование. Помнится, однажды я с другом – да, это был старина Джо, – ах, как мы теряем друг друга в сутолоке жизни! Прошло уже лет восемь, с тех пор как я в последний раз видел Джозефа Тэбоя. Как приятно было бы снова увидеть его веселое лицо, пожать сильную руку и услышать задорный смех! Кстати, Джо мне должен четырнадцать шиллингов. В общем, мы вместе проводили праздники и однажды утром, после раннего завтрака, отправились на невероятно длинную прогулку. Прошлым вечером мы заказали на ужин утку.
– Купите утку побольше, мы вернемся ужасно голодные, – попросили мы хозяйку.
Утром, когда мы уходили, очень довольная хозяйка подошла к нам.
– Джентльмены, я нашла вам утку, как вы просили. Надеюсь, вы с ней справитесь! – И показала нам птицу размером с дверной коврик.
Мы улыбнулись и обещали попробовать; и в наших словах прозвучала сдержанная гордость людей, знающих себе цену. И мы отправились в путь.
Разумеется, мы сбились с дороги: в деревне это случается со мной постоянно и очень меня раздражает, поскольку спрашивать дорогу у встречных совершенно бесполезно – все равно что поинтересоваться у служанки в меблированных комнатах, как заправлять постель. Вам придется громко прокричать свой вопрос три раза, прежде чем он проникнет внутрь крепкого черепа. На третий раз крестьянин медленно поднимет голову и уставится на вас непонимающим взглядом. Вам придется кричать в четвертый раз, и тогда он повторит ваш вопрос и надолго задумается. У вас будет время досчитать до двухсот как минимум, а затем со скоростью три слова в минуту крестьянин скажет: «Лучше всего вам было бы…» – и тут он заметит другого такого же идиота, идущего встречным курсом, и во всю глотку сообщит ему все подробности и попросит совета. Потом эти двое потратят четверть часа на споры и в конце концов сойдутся во мнении, что вам следует пойти прямо, повернуть направо, пройти через третью калитку и продолжать идти налево до коровника старика Джимми Милчера, потом через поле и через ворота у сеновала сквайра Граббина и не сходить с лошадиной тропы, «пока не окажетесь напротив холма, где стояла ветряная мельница – правда, сейчас ее там нет, – затем направо, оставив позади плантацию Стиггина». Вы благодарите их и удаляетесь, страдая от мучительной головной боли и не имея ни малейшего понятия, куда же вам идти, – ясно только, что цель вашего путешествия находится где-то, где есть калитка, в которую нужно пройти, а за следующим поворотом вы обнаруживаете четыре калитки, и все они ведут в разных направлениях!
Мы выдержали эту пытку два или три раза. Мы месили грязь в полях, переходили вброд ручьи, перелезали через живые изгороди и заборы. Мы успели поссориться, выясняя, кто виноват в том, что мы в самом начале свернули не туда. В прескверном расположении духа, усталые, со стертыми ногами, мы все же утешали себя надеждой, что нас ждет утка. Она стояла у нас перед глазами, как мираж, и заставляла продолжать путь. Мысль об ужине звучала как призыв боевой трубы для нерешительных. Мы говорили об утке и подбадривали друг друга воспоминаниями о ней. «Давай, давай, – говорили мы, – а то утка пропадет».
Проходя мимо постоялого двора в деревне, мы испытали нестерпимое искушение подкрепиться сыром и хлебом, но героически сдержались: чем сильнее мы проголодаемся, тем больше насладимся уткой!
Когда мы наконец добрались до города, нам словно ударил в ноздри запах жаркого, и последнюю четверть мили мы одолели за три минуты. Бегом взлетев по лестнице, мы наскоро умылись, переоделись, прошли в столовую и сели за стол, потирая руки, пока хозяйка снимала крышку. Я схватил вилку и нож и принялся нарезать утку.
Нарезание почему-то потребовало огромных усилий. Минут пять я сражался с уткой, не оставив на ней даже царапины, и тогда Джо, занятый поглощением картошки, поинтересовался, не лучше ли передать нож тому, кто знает, как им пользоваться. Я пропустил глупое замечание мимо ушей и вновь навалился на утку, причем с такой силой, что несчастная птица покинула блюдо и спряталась за каминной решеткой. Мы выудили оттуда беглянку, и я приготовился к новой попытке, но Джо стал совсем невыносим и заявил, что если бы он знал, что мы будем играть нашим ужином в хоккей, то перекусил бы хлебом с сыром на постоялом дворе.
Не в силах спорить, я с достоинством положил нож и вилку и предоставил Джо самому атаковать бедную птичку. Какое-то время он трудился молча, потом пробормотал: «Проклятая утка!» – и снял пиджак. В конце концов, при помощи долота, мы все же вскрыли тушку, но есть ее оказалось решительно невозможно: на вкус мясо напоминало резину. Пришлось ограничиться овощами и яблочным пирогом. Убийство бедного селезня было страшным грехом, но что поделать, в этой стране совсем не уважают традиции.
Я хотел поговорить о том, как мы едим и пьем, но до сих пор не сказал ни слова о напитках. Видите ли, напитки – это одна из тем, в которых не следует выглядеть знатоком. Прошли времена, когда мужчине полагалось каждый вечер напиваться перед сном, а трезвая голова и твердая рука больше не вызывают упреков в женственности. Напротив, в наши дни прискорбного упадка дух перегара, красный нос, шаткая походка и хриплый голос считаются отличительными признаками не джентльмена, а мерзавца.
Впрочем, жажда человеческая и в наши времена по-прежнему невероятно велика. Мы все равно пьем, не под одним предлогом, так под другим. Мужчина чувствует себя неуютно без стакана на столе. Мы пьем перед едой, во время еды и после еды. Мы пьем, встречаясь с другом, а также прощаясь с другом. Мы пьем за разговором, читая книгу и предаваясь размышлениям. Мы пьем за здоровье других и наносим вред своему собственному. Мы пьем за королеву, за армию, за дам и всех остальных, за кого только можно выпить, а если список окажется слишком коротким, я думаю, можно выпить и за тещу.
