голову на спинку, и был бледен, а на его лице застыло выражение горечи. У стола стояла Анастасия Андреевна и перебирала конфеты в коробке. На ней был лиловый шелковый капот; рыжие волосы распущены. Она тоже была бледна, а во впалых глазах светилась едва сдерживаемая злость, губы дрожали. Все это вместе делало ее некрасивой и старило лет на десять. Вдруг она расхохоталась сухим, присущим ей глумливым смехом и оттолкнула коробку.
— Итак, милый Вадим, на старости лет вы влюбились, как гимназист! Ха-ха-ха! Это не удивительно, конечно, но смешно. Буквально смешно, что у вас появилось желание еще в этой жизни расплатиться с кармою за ветвистые рога, которые вы наставили милому барону. Кто будет вашей кармой — трудно сказать, но несомненно, кто-нибудь возьмет на себя эту трудную роль. Так бывает всегда, когда старый болван влюбляется в наивную пансионерку… Что девочка втюрилась в вас — неудивительно: она только что выскочила из института и не видела света, а ухаживающие за нею юнцы не производят впечатления. Другое дело — столь зрелый и к тому же знаменитый профессор!
Заторский резко выпрямился. Протест Вадима Викторовича был непривычен женщине, которая годами держала его в оковах, парализуя его волю невидимой гипнотической силой, делая смешным и унижая в обществе. В его голосе слышались возмущение и презрение, а глаза сверкали ненавистью, когда он ответил:
— Прошу вас оставить свои грубые шутки, Анастасия Андреевна, и вообще изменить тон: прием ваш представить меня стариком устарел. Сколь я ни стар, а все же моложе вас года на четыре, вы уже более пятнадцати лет замужем и пусть кто угодно, только не я, верит сказке, будто вы вышли замуж за барона восемнадцати лет. Не вынуждайте меня документально доказывать ваши лета. Добавлю еще, что замужней сорокалетней женщине, матери двоих детей, не подобает цепляться за случайного любовника. Связь наша длится года четыре, и шутка слишком затянулась для простого флирта, а я не хочу более быть посмешищем общества и ставить рога доброму и доверчивому барону. Женюсь я или нет — дело не в этом, но вас-то я больше не хочу. Понимаете? Мне до отвращения надоели ваши пошлые шутки и грубая фамильярность, которой вы удостаиваете меня, чтобы выставить, словно напоказ, наши грязные и преступные отношения. Мне стыдно перед невинной девушкой, которая светлым видением появилась на моем пути. Вы говорите, что Мэри любит меня первой, чистой любовью своего юного сердца? Ну так вот: да будет вам известно, что я сознаю свою полную несостоятельность перед таким счастьем и не смею высказать более теплое чувство, пока вы роковой тенью преследуете меня и являетесь в моей жизни оковами каторжника. А что касается вашей угрозы скандала, я ее не боюсь. Ваш муж вернулся, и я перестаю быть вашим кавалером — или, вернее, холуем. Довольно, я слагаю с себя эту роль. А женюсь я или нет — в любом случае, повторяю, я вас больше не хочу!
Онемев от бешенства и злости, слушала баронесса эту горячую отповедь, и лицо ее постепенно краснело. Вдруг с проворством кошки сняла она вышитую золотом, но изрядно потрепанную туфлю и проворно, не нарушая молчания, отвесила доктору две звонкие пощечины. Прибегала ли она безнаказанно и раньше к такому способу усмирения бунтовщика — неизвестно, но на этот раз он, видимо, не был расположен выносить это. Глухо вскрикнув, Заторский вскочил и бросился на нее.
Мэри не видела окончания сцены. Дрожа от гадливости, выскочила она из засады и помчалась по балкону в примыкавшую к музею залу. Но едва только она вошла туда, как остолбенела, а ужас буквально приковал ее к месту.
На противоположном конце комнаты сидел тигр, окруженный кроваво-красным ореолом. Страшный зверь с глухим рычанием пополз к ней навстречу. Его зеленоватые глаза фосфорически блестели, и ей даже казалось, что она слышит, как тот лязгает зубами. Мэри невольно отскочила назад, но голова закружилась, и она без чувств упала на пол.
В это время Вадим Викторович вырвался из будуара, с шумом захлопнув дверь. На быстром ходу он споткнулся о лежавшую на полу в обмороке Мэри и едва не упал.
Выругавшись, он нагнулся посмотреть, обо что споткнулся, и, узнав девушку, вздрогнул, не понимая, как она могла очутиться тут. Убедившись, что она в обмороке, доктор осторожно поднял ее и отнес в библиотеку, а там положил на диван и зажег стоявшие на письменном столе свечи. Живо сбегал Заторский в столовую, где постоянно находилось вино, налил полстакана мадеры и вернулся в библиотеку; Мэри все еще лежала без чувств. Как хороша она была в своей неподвижности! Сердце его забилось сильнее, и он не устоял: поцеловал ее холодную руку.
Но врач взял верх, и Заторский усердно принялся помогать девушке: растирал руки и виски, дал нюхать соль, которую всегда имел при себе… Через несколько минут Мэри открыла глаза.
Вся дрожа, привстала она, затем села, с безумным страхом оглядываясь кругом и глухо шепча:
— Тигр!.. Тигр!..
— Про какого тигра вы говорите? — с удивлением спросил Вадим Викторович.
— Тигр из музея. Он полз ко мне, озаренный красным кровавым ореолом, скрежетал зубами и глухо рычал, — и от ужаса она закрыла лицо руками.
— Мария Михайловна, опомнитесь: вы больны, у вас просто галлюцинация. Поймите же, что животное, сдохшее несколько месяцев назад, не может ни ползать, ни скрежетать зубами. Но что вы делали здесь так поздно?
— Я не могла спать и пошла за книгой в библиотеку, — ответила Мэри, смущенно глядя на него.
Ведь не могла же она признаться, где была… а в то же время искала на лице доктора следы только что полученного им оскорбления. Да, на мертвенно-бледных щеках Заторского горели два красных пятна. Как она ненавидела баронессу, эту подлую тварь! Если бы она, Мэри, вышла за него замуж, то никогда не стала бы его бить.
— Я принесу вам успокоительных капель, а затем ложитесь и усните, — сказал доктор.
— А если тигр опять придет? — боязливо спросила Мэри.
— Нет-нет, не придет, будьте покойны. Я сию минуту вернусь и провожу вас до вашей комнаты.
Действительно, Заторский скоро пришел со стаканом, который Мэри покорно осушила.
У двери ее комнаты доктор простился с ней и вернулся к себе.
Но Мэри была слишком взволнована, чтобы уснуть, и в ее памяти попеременно вставали то тигр, то отвратительная сцена, которой она была свидетельницей. Нет, ни за что на свете не останется она здесь — завтра же напишет отцу, прося забрать ее. Вадим Викторович тоже, наверное,
