Роман постоянно видит мать возле своей постели. Она сидит сгорбившись, освещенная бледным пламенем лампады. Желтые блики играют на ее заострившихся скулах.
С неделю Роман был болен. Иногда кричал, бредил, просил у всех рубль.
И вдруг однажды открыл глаза, как после долгого и крепкого сна. Потянулся, чувствуя во всем теле приятную слабость. Хотелось есть. Над головой тускло горела лампада. В углу на сундуке лежала мать — нераздетая, в платье. Она дышала ровно, спала. Из-за перегородки доносился храп стариков.
Роман лежал на спине, отдыхая, разглядывая тени от лампадки. Тени, как живые, то вытягивались на половину комнаты, то уменьшались и чернели. Неясный шорох заставил Романа насторожиться и повернуть голову. От изумления он чуть не крикнул. За столом, в пальто и в шапке, сидел Колька и при слабом свете полупритушенной лампы что-то быстро, не останавливаясь, писал. Роман молча следил за братом, потом пошевелился, чтобы привлечь его внимание. Колька быстро поднял голову. Глаза их встретились. Колька, бросив писать, подошел к нему.
— Лучше тебе? — спросил он.
— Мне хорошо, — шепотом сказал Роман. — А что ты пишешь?
— Так, разное, — нехотя сказал Колька.
— А почему не спишь?
— Надо. Ухожу.
— А куда?
— По делам, на службу.
— Ночью-то?
— Ну да. В ночную смену. Дежурства у нас ночные теперь. Ну, спи же.
— Ладно, я сплю, — сказал Роман, и, перевернувшись, действительно заснул.
Утром проснулся здоровый и бодрый.
Мать напоила крепким кофе. Теперь все относились к Роману особенно предупредительно и заботливо. Это было приятно. Мучило только одно: знает ли мать о школьных делах или нет? Но мать ничего не говорила.
Еще несколько дней пролежал он в постели и все время наблюдал за матерью. Один раз она сказала:
— Поправляйся и сразу пойдешь на экзамен. Скоро занятия кончаются.
«Значит, была в школе и все знает», — подумал Роман.
В этот день Роман встал с постели, и мать закатила роскошный обед — с мясом, которое уже было трудно купить.
Роману было хорошо и весело. Хотелось с кем-нибудь поговорить, но никого подходящего не было. Тогда вспомнил о Кольке. Где же Колька? Кольку он не видел ни разу с тех пор, как начал выздоравливать. Роман пошел к матери. Она сидела на кухне с бабушкой.
— Тебе что? — спросила мать.
— Коля где?
Мать и бабушка быстро переглянулись.
— Коля? — мать замялась. — Его нет дома.
— А где он?
— Он… он в Павловске… переведен туда работать на время.
Роман печальный побрел в комнату. Стало скучно. Постоял у окна. На дворе черными пятнами темнели проталины. Гулять еще было нельзя. От нечего делать Роман стал разглядывать раскиданные на комоде бумажки. Увидел голубой конверт, небрежно брошенный на альбом с открытками. Взял.
«Маме» — стояло на конверте крупными буквами.
«Милая мамочка!
Когда ты прочтешь это письмо, я уже буду далеко. Не старайся отыскивать меня, так как все равно не найдешь. Я уезжаю на фронт, в армию добровольцем. Прости меня, мама, если сердишься, но мне очень надоело так жить здесь…
Еще раз прости. Целую всех: бабушку, дедушку, Аську и Романа. Отдай ему мои книги. Не сердись. Я буду писать с фронта.
Твой Коля».
Роман не слышал, как подошла мать. Он стоял раздумывая, пораженный тем, что прочел в письме.
— Прочел? — раздался над головой тихий голос матери. Роман вздрогнул и выронил письмо. Потом взглянул на мать. Та молча обняла его и привлекла к себе.
— Значит, Колька не в Павловске? — дрогнувшим голосом спросил Роман. — Он на войне?
Мать не ответила.
НАРКИС
ДЕД ДЕЛАЕТ КАРЬЕРУ
Растаял последний снег. Высохли лужи. Только в углах двора, в тенистых местах, виднелись порыжевшие заледенелые сугробы.
После болезни Романа мать два раза бегала в школу, просила за сына и наконец пришла довольная.
— Ну, смотри, — объявила она Роману. — Держись. Тебя оставили.
Роману стыдно было идти в школу. Но делать нечего.
На другой день, собрав книги и тетради, двинулся вместе с матерью.
И, как в первый раз, при поступлении, Гликерия Петровна приняла их в столовой, сидя за кофе.
— Ну?
— Простите, — сказал Роман тихо. — Больше не буду.
— Посмотри мне в глаза.
Роман поднял голову, краснея, посмотрел на учительницу и повторил:
— Больше не буду.
— Не сомневаюсь в этом, — сказала Гликерия Петровна. — Иди в класс и постарайся загладить вину хорошим поведением.
Ребята не приставали к Роману и не дразнились. Крякина в школе не было — он действительно уехал в деревню. Роман засел за учебники и остаток года учился прилежно. Перед пасхой сдал экзамен и перешел во второй класс.
Год был закончен. Начинались летние каникулы.
За зиму все ребята выросли.
Женька Гультяев щеголял в длинных брюках с карманами и уверял всех, что отец насильно заставил его надеть брюки.
— Это почему же заставил? — спрашивали ребята.
— Не знаю. Говорит, что вырос я, — небрежно отвечал Женька.
На деле же брюки Женьке обошлись дорого. Две предпраздничных недели пришлось ходить с опухшими от слез глазами, и только тогда выведенная из терпения тетя Катя распорола старую шерстяную юбку и стала шить брюки. Но, кроме брюк, Женьке больше нечем было хвастать. На экзаменах он провалился и остался на второй год в первом классе.
Еще прошлой осенью, когда ребята поступали в школу, поступил и Иська.
Зимой Роман встречал его, озабоченного и сумрачного. Иська рассказывал о школе и часто жаловался на ребят.
— Не поддавайся, — учил его Роман. — Тебе в морду — ты обратно. — И рассказал, как он с Крякиным дрался против всего класса.
— Попало же вам, наверно? — смеялся Иська.
— И им попало. Теперь не лезут. Ты обязательно давай сдачи.
— Попробую, — пообещал Иська.
У всех ребят были какие-нибудь перемены и новости. У Васьки отец получил повышение и прибавку жалованья. Был он теперь околоточным. Даже с самого старшего дворника драл взятки. Свирепствовал в участке. Собственноручно лупил мастеровых, а про Ваську совсем забыл.
Васька всю зиму катался на коньках, играл в карты. У него появились новые друзья с Покровского рынка. Васька вырос, возмужал и уже, не стесняясь, курил при всех, ругался отборными, зернистыми ругательствами и часто ходил на Покровку. Покровские парни устраивали бои с пряжкинскими и семенцовскими парнями, и Васька принимал участие в этих боях. Еще Васька хвастался, что умеет пить ханжу, но этому ребята не особенно верили. По-прежнему суетливо и безалаберно жил дом веселых нищих. Все так же поскрипывал над булочной облезлый золотой калач, качался над дверями парикмахерской палец и деловито постукивал молоток в руках Кузьмы Прохорыча.
Только меньше попадалось знакомых лиц. Из кузницы взяли в армию трех мастеровых. Забрали старых саламандровцев — Андреяшку, Зубастика, Дядю Пуда.
Зубастик и Дядя Пуд отправились на фронт, а Андреяшка поступил в военную школу и часто приходил во двор в новенькой шинели с разрезом сзади, со шпорами на сапогах и при сабле.
Но война надоела даже мальчишкам. И солдаты, и оркестры, и манифестации по случаю новой победы уже не были новостью. К тому же и компания понемногу развалилась. Женька уехал с матерью в деревню. Роман, благодаря хлопотам матери, попал в детскую колонию за город, где прожил два летних месяца, устраивая с товарищами путешествия по лесу, играя в лапту и купаясь.
Приехал в город уже в августе. Тут было не до игр.
Приходилось думать о новом учебном годе, собирать и просматривать запылившиеся за лето учебники. Вспоминать забытые упражнения и задачи.
Арифметика особенно не давалась Роману. Поэтому он решил поупражняться в задачах. Но одному было трудно. Искать помощи у взрослых или у Женьки с Васькой не было смысла.
Тогда Роман вспомнил об Иське и сразу пошел к нему.
— Иси нет дома, — сказал ему Эфройкин. — Но он скоро придет. Посидите.
— Нет уж, — сказал Роман. — Я у ворот подожду…
Он сел у ворот на тумбу и стал терпеливо ждать.
Только теперь, раздумывая, Роман все больше удивлялся тому, что Иська совсем перестал бывать на дворе.
«Зафорсил, что ли? Или ученым стал?»
Роману не терпелось, он хотел поскорее увидеть товарища. Когда вдали показалась фигура Иськи, он пошел ему навстречу.
Но, не дойдя, остановился, с удивлением разглядывая его. Иська очень переменился. Стал вы-ше, но похудел и выглядел усталым. — Здорово!
— Здорово!
— Ты откуда?
— С фабрики, — сказал Иська…
— С фабрики? — удивленно переспросил Роман. — А что ты там делал?
Иська засмеялся.
— Вот чудак-то! Что там делают? Работал, конечно.
— Ты работаешь? На фабрике? Давно?
— Второй месяц, — вздохнув, тихо сказал Иська. — Отец устроил.
