— мой единственный бро.
Кот за считанные минуты расправляется с кормом, облизывается и со всей признательностью бодает мое колено.
— Дай пять, тезка… — Ловлю его мягкую теплую лапу, и он, довольно покусывая мои пальцы, брякается на спину и мурлычет.
Отчего-то снова настигают мысли о «папиной радости».
Какой же надо быть отбитой, чтобы так рьяно изображать любовь? Ни мозгов, ни совести… Хотя чего еще ждать от девки, без спроса разгуливающей в чужом пальто?
Беру кота на руки и ухожу в комнату — не включая светильника, встаю у окна и всматриваюсь в осеннюю ночь.
Сегодня в ТРЦ я был готов схватиться за голову, заорать от кринжа и провалиться в ад — дурочка сверкала полуголыми сиськами в слишком глубоком вырезе, а на меня, как на подкаблучника, позволившего своей девушке появиться в таком виде в общественном месте, пялился народ.
Моя бывшая не оголялась и не красила волосы в яркие цвета, но выглядела так роскошно, что мужики на улице сворачивали шеи, а я был перманентно готов к разборкам и драке. Она занималась танцами и эстрадным вокалом, брала уроки актерского мастерства, писала стихи и могла поддержать любую тему. Я гордился ею.
Но потом бросил. Жестко и цинично.
Было море слез, но я не поддался и не внял мольбам. Ненавижу себя за причиненную ей боль, но такую девушку без бабок отца я бы не потянул.
Дурочка — обычный сорняк на фоне садового цветка.
Если бы я не подвалил первым, как она вообще собиралась выигрывать спор и очаровывать меня?
Стоило пару раз шепнуть ей на ухо, что она мне нравится, и началось шоу — вздохи, томные взгляды, признания… Прикол в том, что она на самом деле поплыла — оттого и играет так топорно.
Я прекрасно знаю, кем являюсь и кем кажусь, и в обычные времена просто прошел бы мимо — никогда не давал такой легкой добыче шансов.
Если бы не взаимные восторги дурочки и этого мудака.
Если бы не его звонок мне.
У нее осталось три недели до окончания пари, а я управлюсь за одну. А потом он ответит за все.
***
Котенок, пробуксовывая на поворотах, пулей носится по кухне, врезается в стены и путается в ногах — в отличие от меня, по утрам он бодр и весел.
Кормлю его, желаю хорошего дня и, проглотив остатки мерзкого растворимого кофе, иду в прихожую.
Мимоходом смотрюсь в зеркало — патлы отросли, я похудел, но так даже круче. Дурочка права: из всех достоинств у меня осталась только смазливая внешка.
Болит голова. Я сходил в кино за ее счет, изображал бурный восторг и теперь сам себе противен.
Это унижение я тоже перенес по вине отца.
Вешаю на плечо рюкзак и покидаю квартиру — утро встречает меня плевками дождя в лицо и ветром, пронизывающим до костей. Я промахнулся с одеждой — ветровка, купленная в секонде в позапрошлом году, не идет ни в какое сравнение с брендовыми шмотками, но про них давно стоит забыть — теперь ими вовсю распоряжается «папина радость».
Харкаю на покрытый трещинами асфальт и ускоряю шаг.
Но что-то шевелится в душе — чистое, беззащитное, ненужное.
Когда эта дура Регина накинулась на меня с поцелуем, она была как… зашуганный помойный котенок.
Мне до зубовного скрежета ясны ее мотивы и понятны уловки, но сердце екнуло, и я поцеловал ее в ответ.
Нет, я засосал ее так, что она чуть не грохнулась в обморок. И теперь ноги не идут в колледж — я пока не готов смотреть в ее мутные пьяные глаза и играть влюбленного идиота.
***
Отсиживаюсь в аудитории, проклинаю все и вся, перемещаюсь только по своему корпусу — тут точно не бывает занятий у «Гостиничного дела», даже курю в неположенном месте, чтобы не светиться у кустов сирени.
Сева, не проспавшийся после вчерашних возлияний на чьей-то днюхе, подпирает кулаками скорбную опухшую рожу, сражает меня тяжелым перегаром и хрипло дышит, но после большой перемены возвращается на место окрыленным.
— Пс! — Он проходится локтем по моим ребрам, отвлекая от раздумий, и кивком указывает под парту. — Свят, будешь? Поддержи, а то щас сдохну…
В его клешнях зажат фанфурик со спиртом и пластиковый стакан.
Смотрю на Севу как на психа, но на душе так погано, что я киваю:
— Давай.
Пока препод увлеченно пишет на доске простейшие двоичные коды, я забираю стакан и опрокидываю в рот прозрачное содержимое. Занюхиваю рукавом, возвращаю тару Севе, и тот, осклабившись, с уважением пожимает мне руку.
— Молоток. Если что, у меня еще есть.
— Чуть позже… Давай после пар.
Плюс один к моей карме. Иногда даже короли выходят в народ.
Спирт бьет по мозгам, кровь приливает к физиономии, ноги слабеют. К концу пары алкогольный приход отпускает, но я продолжаю чувствовать себя героем — неотразимым и до фига крутым.
Я готов и дальше блестяще исполнять свою роль и, широко шагая, направляюсь к аудитории, где у перваков намечается последнее на сегодня занятие.
Грустные и испуганные глаза цвета болота уже на дальних подступах вспыхивают и намертво вцепляются в мои. Дурочка спрыгивает с подоконника, ковыляет навстречу и без всяких церемоний прижимается ко мне.
— Привет, Святик! Я скучала…
— Я тоже! Привет… — не слишком правдоподобно вру я, опускаю ладони на ее талию и осторожно отстраняюсь. Из кабинета показывается размалеванная девица — подружка «папиной радости» — и настороженно пялится на нас.
Дурочка хватает меня за руку — как-то слишком интимно, будто я теперь должен защищать ее ото всех, и в груди снова предательски екает. На миг сжимаю ее тоненькие пальцы, но внезапно замечаю, что она заговорщицки подмигивает этой шаболде с нарисованными бровями. До меня доходит — именно с ней они и поспорили…
В глотку изнутри упирается тошнота. Спирт у Севы был паленым или блевать тянет от Гафаровой и ее моральных качеств?..
— У тебя сейчас последняя пара? — Она подобострастно заглядывает мне в лицо, но я делаю вид, что ничего не просек.
— Да.
— Послушай, Свят. У меня до вечера никого — мама в салоне, готовится к открытию. Помнишь, я говорила, что отчим дал ей денег на собственное дело? Так вот — она будет расставлять там антикварные тарелки и думать над меню. А я приглашаю тебя в гости.
Она говорит о тарелках… тех самых, что папаша со скандалом отобрал у моей мамы ради своей жены.
А ее наглая дочь вознамерилась завалить меня на собственной
